Серьезный разговор о молитве для современников проблематичен. В пострелигиозную эпоху молитва кажется пережитком. Многие священники и богословы говорят ни много, ни мало об отмирании и почти полной утрате способности к молитве.

Беседа о молитве кажется юродством для современных высоколобых интеллектуалов, распрощавшихся с идеей Бога. Не популярна молитва и в жизни массового человека, разуверившегося в ее действенности и полагающегося на спасительные новации конвейера. Производители так и соревнуются, как бы улучшить жизнь потребителя, принимая на себя заботы о здоровье, быте и отдыхе. И нет места чуду в великой цепи производства.

Обращает на себя внимание довольно противоречивое отношение к молитве современных интеллектуалов: с одной стороны, очевидна «чуткость философского слуха по отношению к идее исповеди»; с другой, не менее симптоматичен «тотальный отказ от исповеди», что может означать: молитва перестает быть феноменом церковным и религиозным и ее смысл раскрывается не столько в религиозном, сколько в светском опыте. Показательно, что в Израиле раввинами совсем недавно была создана молитва пользователей Интернета. Перед началом работы в Интернете программа предлагает прочитать текст молитвы, «защищающей от вирусов» и различных «нечестивых сайтов». Поскольку ортодоксальный иудаизм запрещает просмотр телевизора и пользование компьютером, данная программа, благословленная высшим духовенством, позволит иудеям использовать Интернет, но исключительно для профессиональной деятельности.

В своем социокультурном измерении молитва может пониматься и как исповедь, автобиография, обращенность к высшему в себе; и как открытость и доверие себя Высшему, освобождающие от структур господства-подчинения, открывающая выход за пределы дискурса власти; и как средство самоидентификации; и как верность вере предков, восстановление исторических разрывов, примирение с отцами.

Одним словом, с молитвой начинается работа по собиранию человека; восстановлению его идентичности и утраченной целостности; примирению с Другим и другими. Это «обратное плавание», возвращение блудного сына в общий план бытия – на свое место. Когда человек обращается в молитве к Богу, он вручает себя Ему, отдает все права определить и переопределить себя.

Молитва начинается с отказа от власти, социального положения, мнимого всеведения. И на этот подвиг «отречения от престола» далеко не каждое «я» согласится. Так что обращение к Богу предполагает развитость самосознания, смирение и мужественную решительность.

Долгое время в истории христианства церковные институты брали на себя этот труд приближения к Богу, предоставляя готовые формулы молитв, распорядки богослужений, перечень повинностей и счета за Божьи милости. Величайшим открытием Реформации стала простота личного обращения к Богу, возможность здесь и сейчас войти в мир духовного. Но простота непосредственных отношений человек-Бог оказалась сложной, поскольку требовала полноты личной ответственности. Изучение Писаний и молитва – упражнения в этом стали обязанностью всех и каждого. Именно отсюда начинается автономия личности.

Работа над собой, которая развернулась в рамках реформационного проекта, предполагала всестороннее и гармоничное развитие личности (в отличие от мистических и монашеских практик). Приобщение к Книге давало ранее недоступные знания и способствовало интеллектуальной зрелости. Только теперь, найдя в открытом тексте переведенной на родной язык Библии опору в личностном развитии, отдельно взятый человек мог учиться молиться самостоятельно. Человек научился читать и заговорил. Завеса в храме разорвалась. Отделить человека от Бога, закрыть для него путь, монополизировать доступ к духовному уже было невозможно.

Итак, человек начал молиться – и тем самым преодолел отчуждение, невегласие, инфантильность, зависимость от церковных институтов-посредников. Молящийся человек встал на ноги и отверг схоластические подпорки. Вот поэтому попытки выстроить генеалогию свободной личности, не принимая в расчет Реформацию, обречены на тенденциозность и крайний схематизм.

Сегодня кажется, что после Просвещения и Деконструкции индивид окончательно эмансипирован. Универсум децентрирован и никакое трансцендентально означаемое не удерживает постчеловека от бесконечного и бессмысленного скольжения по поверхности. Однако вместе со смертью Бога, умирает и человек, с утратой единого центра мира распадается и образ человека, ибо он держится и содержится некоей внешней абсолютной точкой опоры. Свобода без соотнесения себя с Высшим самоуничтожается.

Свободен может быть лишь вменяемый, самотождественный, цельный человек. Но как раз этого и не скажешь о наших современниках, которым свойственны скорее рассеянность, расхлябанность, раздвоенность (рас-строенность!), потерянность, дробность, внутренний конфликт. Для такого рас-согласованного в себе человека занятие «вечными вопросами» – непосильно тяжелый труд, ведь он предполагает собранность, постоянство усилий, всеохватывающий внутренний порыв к истине.

Это хорошо понимали еще отцы Церкви. Так Киприан Карфагенский (III в.) говорит об искушениях молящегося человека, когда во время молитвы «враг вторгается и отвлекает моления наши от Бога, заставляя одно иметь в сердце, а другое выражать голосом, между тем как Господу надобно молиться с искренним вниманием». Непростительная небрежность – «отчуждать себя» (!) и отвлекаться второстепенным. Киприан говорит о необходимости цельности и сосредоточенности: оскорбление для Бога, когда в молитве бодрствуешь глазами, но спишь сердцем, между тем как «христианин должен бодрствовать сердцем и тогда, когда спит глазами». А вот вопросы, которые кажутся прямо адресованными к нашему современнику: «Как ты требуешь, чтобы Бог услышал тебя, когда ты сам себя не слышишь? Как хочешь, чтобы Бог во время твоего моления помнил о тебе, когда ты сам о себе не помнишь?».

Вспомнить себя (образ Божий в себе), услышать себя (голос совести) человек если и может, то с большим трудом. И вот в молитве он приносит свое незнание, беспамятство, нищету, боль, вину. В искренней беспомощности очищается, просветляется. И в ответном голосе Бога узнает свое имя, видит прошлое и будущее, слышит о прощении и принятии. Тайна человека принадлежит Богу и в обращении к Нему открывается.

Но как возможно это обращение? Ведь нелепо молиться Перводвигателю или Первопричине, Абсолюту или Монаде монад. Да и нет более доверия к подобным метанаррациям. И здесь вспоминается молитва «Отче наш», в которой уже в названии преодолевается отчуждение и Бог признается не просто Отцом, но «нашим Отцом». Только в личностной связи человек может верить свободно, без метафизического насилия, без неестественной привязанности к мертвым богословским и философским понятиям. Наверное, единственный ответ вызовам постхристианской эпохи и заключается в «Отче наш» – в переоткрытии детской веры и возвращении блудного сына, в близких отношениях родства и семейной любви, а не в догматике и обрядности.