Владимир Трофимович Жидулов в довоенные годы являлся одним из руководителей ленинградской и колпинской баптистской молодежи. Это было поставлено ему в вину и приравнено к антисоветской деятельности, за что он был осужден и отбыл в сталинских тюрьмах и лагерях пять с половиной лет.

Познакомившись с его делом  и заинтересовавшись его судьбой, автор смог разыскать сына Владимира Трофимовича — московского пресвитера Олега Владимировича Жидулова. Воспоминания сына, а также материалы следственного дела, явили образ человека яркой и интересной судьбы, многосторонне одаренного, отдавшего себя на служение Господу (Жидулов О.В. 24.02.2005; АУФСБ по СПб и ЛО, АУД № П-65970).

 

Потомственный баптист

Владимир Трофимович Жидулов родился 23 ноября 1912 года в деревне Петроостров Хмелевского района Кировоградской области. Его родители — отец Трофим Павлович и мать Мария Степановна — были баптистами, причем отец родился и вырос также в семье баптистов, уверовав с молодых лет.

Родители имели двоих детей. Кроме Володи, в семье росла дочь Вера, которая была на полтора года старше его. Родительское хозяйство было бедняцким. В 1924 году, когда Володя учился в школе, семья переехала на Донбасс, где отец устроился работать шахтером. Семья участвовала в жизни общины баптистов города Макеевки, и, кроме того, на шахтах была своя группа баптистов, где Трофим Павлович был проповедником.

В 1929 году, окончив семилетку, Володя подошел к отцу: «Скажи, отец, что мне делать дальше?» Тот ответил: «Сынок, ты уже окончил семилетку, а у меня только три класса церковно-приходской школы. Что я могу сказать тебе? Ты уже образованней меня, решай сам».

Володя поступил учиться в машиностроительный техникум в городе Кировограде. В период учебы он познакомился с местными баптистами и посещал их собрания. По окончании техникума в 1931 году он на несколько месяцев вернулся к отцу в Донбасс, а 1 января 1932 года по приглашению родной сестры приехал в Колпино, где Вера уже жила какое-то время.

 

В Колпине

Поступив на рабфак, он вечером учился, а днем работал на Ижорском заводе. Вскоре Вера познакомила Володю с братом во Христе Степаном Севастьяновым. Степан проживал в то время в Ленинграде на Косой линии Васильевского острова, в здании бывшего Скопского дворца. У Володи и Степана оказалось много общего, они оба писали стихи, одинаково смотрели на многие вещи. Со временем их отношения переросли в дружбу, которой они дорожили и которой остались верны всю жизнь.

Вскоре Севастьянов, любивший посещать собрания в Колпине, поскольку «Дом Евангелия» в Ленинграде был уже закрыт властями, познакомил Володю с руководителем молодежи Колпинской общины баптистов Альбертом Сальзириным. Альберт взял шефство над новичком, и они вместе стали ходить на собрания общины. В то время в церкви сформировалась группа активной молодежи, и 20-летний Володя, дружелюбный и открытый по натуре, быстро влился в ее ряды. Прошло несколько месяцев, и он решил для себя, что нет для человека ничего лучше, чем посвятить свою жизнь Христу.

 

«Движенья ритм»

Благодаря его поэзии, мы спустя многие десятилетия можем почувствовать охвативший его тогда огонь первой любви. Как-то поздним вечером он шел по деревянной платформе колпинского вокзала, и звук его шагов, отдававшийся эхом в вечерней тишине, рождал строка за строкой стихотворение «Движенья ритм». Христианская жизнь открылась ему как путь, начинающийся на земле и уходящий в вечность:

Мне каждый миг борьбы и жизни скоротечной
О мире эфемерном говорит.
…Все дни текут рекою в бесконечность,
История их вновь не повторит.

Иль то умом иль в тягостном бреду
Я светлого достиг душою откровенья,
Что проживаю здесь не жалкие мгновенья,
А к отдаленной цели я иду.

Как идти к этой цели? Путник осознает: он не первый и не последний, его путь есть продолжение пути Божьих людей библейской эпохи, на веру которых и нужно равняться.

И так идти б хотел, чтобы в стране пороков
Я был свидетелем единого пути
Господних сторожей — святых пророков,
Которым довелось от древности пройти.

Чтоб с ними я прошел плечом к плечу,
Пускай с тех пор прошли века и поколенья.
Кто верует сему, тот не увидит тленья.
Я верить этому сильней стократ хочу.

Путь этот нужно пройти достойно, освободившись от пороков, ободряя уставших братьев, убеждая «безверных» верить.

Чтоб на тропе своей не падал, не хромал,
Не гнул спины трусливо униженный
Иль вражеской стрелой нежданно пораженный
В немой тоске бессильно не стонал.

Я б так идти хотел, чтоб брат мой утомленный
Движенья ритм шагов моих слыхал
И от дремы своей порывом вдохновленный
К святой мечте быстрее зашагал.

Чтобы мой шаг безверных убедил
От века сущей непреложной цели
И каждый день ряды борцов полнели,
Кого Дух Божий к жизни пробудил.

Скорби и лишения земной жизни — лишь временные испытания; верного в вере ждет прекрасное будущее на небесах:

Я б так идти хотел, чтобы питомцы рая —
На небе ангелы сердца влекли
И в радостной хвале, мой путь благословляя,
Слагали гимн Спасителю земли.

У Божья трона льется их хвала,
В святых созвучьях льется неизменно.
Она своею красотою сокровенной
Так много грешных к Богу привлекла.
 

Хор Ангелов и ныне не молчит,
Когда ж закончится истории теченье,
Лишь тем, кто путь прошел без отреченья,
Стозвучный гимн хвалы их прозвучит.

Володя искал чистой безгрешной жизни с Господом, памятуя, что предстанет на суд Христов как христианин, и он горячо желал не оказаться там постыженным, а, напротив, получить похвалу от Господа.

Я б так идти хотел, чтоб духи преисподней
Во мне ни в чем пороков не нашли
И на святом суде я милостью Господней
Звездой сиял средь путников земли.

Чтоб целый ад кромешный трепетал,
Предчувствуя суда Господня приближенье
И каждый шаг неукротимого движенья
Конец его злодейств напоминал.

Желанием быть совершенным в вере, прожить жизнь так, чтобы она стала светом для всех во все времена, наполнены заключительные строки стихотворения:

Я б так идти хотел, чтоб на земной планете
Я мысль Отца Небесного познал
И той тропой прошел, что мне в Своем совете
Спаситель мой от века начертал.

Чтобы поступки все моей души
Светились на земле небесной чистотою
И всех сердца влекли незримой красотой,
Кто к светлым небесам идти решил.

Чтобы мой шаг уверенно звенел
Сквозь все века, эпохи, поколенья,
И я был чужд боязни, промедленья,
Я б так идти хотел.

В августе 1932 года он принял водное крещение в карьере в Поповке вместе с еще 12 новообращенными. Крестил их диакон А.А. Шишков, а молитву над ними совершил пресвитер И.М. Козлов. Так он стал членом Колпинской общины баптистов.

 

Струнный оркестр

Когда Володя приехал и познакомился с ленинградской жизнью, он удивился, какое большое значение имела в жизни горожан музыка. Гитара, флейта, скрипка, виолончель, фортепиано — ленинградцам всё это было доступно. Ленинград жил жизнью культурной столицы, и в городе, образно говоря, на каждом углу была своя музыкальная школа.

Неслучайно в евангельских общинах в те годы повсеместно существовали хоры и струнные оркестры, а в Колпинской общине музыкально одаренный брат Альберт Сальзирин организовал из молодежи хор и оркестр. И когда собиралась молодежь, кто-то брал гитару, кто-то — мандолину, скрипку, кто-то садился за фисгармонию, и оркестром начинали пробовать исполнять известные евангельские гимны.

Володя же не мог ни на чем играть, потому что у него не было музыкального образования, и он сидел, желая участвовать, но не мог. Но у него была активная творческая натура, да и трудности его не останавливали. Поставив цель, он за короткое время так освоил игру на мандолине и гитаре, как будто он играл на них всю жизнь. Участвовал он и в хоровом служении.

Будучи лидером по натуре и имея незаурядные организаторские способности, он стал помогать руководителю молодежи Альберту в организационных вопросах, и, когда было необходимо, подменял его. Открытый и дружелюбный, Володя мог подойти к любому человеку, расспросить его о жизни, проявить интерес к его взглядам и устремлениям. Он стал организовывать поездки молодежи в различные места Ленинграда и области, и мог убедить сомневающегося, что и его участие в поездке просто необходимо.

Запомнился такой случай. Во время посещения финских сел в окрестностях Ленинграда они решили провести богослужение в одном из домов, где жили верующие. Те позвали соседей, и дом оказался полон. Оркестр сел в углу, чтобы не занимать много места. Володя руководил служением, поэтому сидел спиной к собранию. Он дал вступление, все заиграли. Вдруг он видит, что сестра Тоня Колобанова не может удержаться от смеха. Он на нее был готов рассердиться: «Ну, мы же серьезное дело делаем, мы же на служении, а не развлекаться приехали». Посмотрел на Тоню еще раз, а та всё пытается сдержаться, глядя в зал. Тогда и он, обернувшись, увидел такую картину. В основном в зале сидели финны, которые в такт музыке слаженно раскачивались, сначала дружно в одну сторону, затем — в другую. Ну, это и вызывало улыбку.

Служение и поездки сблизили и сдружили молодежь.

 

В Ленинграде

Степан Севастьянов познакомил Володю с братьями и сестрами Ленинградской общины баптистов. Посещая их собрания, Володя участвовал в их хоровом кружке. Руководил ленинградским хором Михаил Шепырёв. Тогда сложился вокальный дуэт, в котором Севастьянов пел красивым тенором, а Володя мог петь и баритоном, и басом, — у него тоже был хороший голос — и их пением заслушивались.

Еще живя в Колпино, Володя поступил и в 1934 году окончил вечерний механический техникум, получив специальность техника-механика. Не желая останавливаться на достигнутом, он в 1935 году переехал в Ленинград и поступил на учебу в Институт металлообрабатывающей промышленности. Учился заочно и учебу, как и прежде, совмещал с работой. Работал техником-конструктором, а позже инженером-конструктором в «Гипробуме» и в Бюро архитектурно-планировочных работ Ленсовета.

Он часто навещал родителей, которые в 1933 году переехали в Ленинград, и если у него не получалось зайти на неделе, то в воскресные дни он бывал у них обязательно.

Живя в Ленинграде, он сохранил привязанность и дружбу с колпинцами. В наиболее тесный круг его друзей входили Мартын Юрченко, Яков Баскаков, Тоня Колобанова, Рая Малашкина и Мария Федотова, с которыми он продолжал регулярно встречаться. В Ленинграде таких близких друзей у него не было, кроме Степана Севастьянова, но тот в 1935 году в ходе паспортизации, проводимой городскими властями, был выслан из города.

 

Раскрытие талантов

С первых лет пребывания в церкви у Володи открылся дар проповедника. Он начал проповедовать еще в Колпине, а в Ленинграде проповедовал в собрании евангельских христиан на Стремянной улице. Он учился и, будучи студентом, читал много литературы. Проповеди его всегда были яркими, иногда с примерами из произведений классиков. Некоторые говорили: «Какая у тебя память, Владимир Трофимович!»  Он цитировал классиков о Бога, дружбе и о других добродетелях. Но более всего он любил цитировать библейские истории Ветхого Завета, герои которого представали живыми образами, давая верующим уроки: одни — положительные, для подражания, другие — отрицательные, как нельзя поступать, чтобы не впасть в грех.

Он учил, что младшие должны помогать старшим, сильные поддерживать слабых. Воспитывая в молодежи уважение к старикам, он учил, что в трамвае, если зашли старичок или старушка, молодые должны сразу уступить им место. Так ведь в Библии написано: «Перед лицем седого вставай» (Лев. 19:32). Разными примерами он свою проповедь настолько оживлял, что молодежь, слушая его, всегда вдохновлялась. И колпинская, и ленинградская молодежь любила его, всегда окружала, и хотел он того или нет, он был ее признанным вожаком.

Его авторитету способствовала широта его дарования,  в нем, что случается редко, универсально сочетались технарь и гуманитарий. По образованию, а главное по складу ума, он был технарь, хорошо знавший математику, умевший, как конструктор, выполнить все расчеты при проектировании различных конструкций и механизмов. Вместе с тем на него наложила отпечаток жизнь в Ленинграде — культурной столице страны, раскрывшая в нем дарования музыканта и певца, проповедника и поэта.

 

Жизнь в условиях гонений

Предвоенные годы были временем нараставших гонений. С середины 1937 года начались повальные аресты. После закрытия органами власти в 1937–1938 годах последних собраний баптистов и евангельских христиан любые собрания верующих на квартирах были запрещены. За участие в них можно было поплатиться как за участие в антисоветской деятельности. Некоторые верующие, испугавшись, прекратили всякое христианское общение.

Но Володя продолжал активно участвовать в церковной жизни, принявшей характер тайных собраний на квартирах верующих, а также выездов за город под предлогом экскурсий. Он организовывал, особенно в летнее время, поездки верующей молодежи по окрестностям Ленинграда. Позже это было поставлено ему в вину, когда он был арестован.

Он часто навещал семью Измайловых, живших на Ропшинской улице Петроградской стороны. Он знал хорошо проповедника Николая Прокофьевича Измайлова, бывал несколько раз у него на квартире в 1937 году, а тот бывал на квартире Жидулова. Их тянуло друг к другу: разговаривали по личным вопросам и о духовной жизни. Измайлов был арестован в октябре 1937 года. Большая семья, — жена и шестеро детей, — осталась без кормильца. Володя, навещая их, старался всячески помочь. Вспоминает сестра Нина Николаевна Глотова (Измайлова), которой было 11 лет, когда арестовали отца: «Володя Жидулов очень часто приезжал к нам и занимался с детьми. Сестренки мои еще маленькие были. Он что-то рассказывал, учил, даже играл с нами. У него это очень хорошо получалось, умел с нами заниматься. Симпатичный, круглолицый. Мы все его очень полюбили».

 

Ночные допросы

Несмотря на усиливающиеся гонения, духовная жизнь молодежи не прекращалась. Это не устраивало власти, решившие окончательно покончить с верующими. В то время органы НКВД стали вызывать многих верующих братьев к себе на беседы. По существу это были допросы, во время которых чекисты пытались разными уловками и угрозами сломить верующего, чтобы сделать из него своего агента. Не прошло это испытание и мимо Володи. Его несколько раз вечерами вызывали в Большой дом на Литейном проспекте и затем всю ночь допрашивали. Офицеры уставали и потому менялись каждые 2–3 часа. Один уходил, другой приходил, и опять начиналось то же самое: «Фамилия, имя» — и далее по графам анкеты. Проведя ночь на Литейном, он рано утром шел пешком на работу. От пережитого напряжения и бессонной ночи шумела голова, но была и удовлетворенность, что ночь осталась позади и Господь помог ему выстоять.

Один из допросов, состоявшийся 4 января 1940 года, попал в его следственное дело. Видимо, его увольнение на следующий день с должности техника-конструктора Архитектурно-планового отдела Ленсовета было местью чекистов за его активную жизнь верующего и нежелание «сотрудничать». До самой войны он нигде официально не работал, скорее всего, имея трудности с устройством по специальности.

Он не рассказывал отцу об этих допросах по нескольким причинам. Во-первых, он давал подписку о неразглашении, но не это главное. Он знал, что точно так же вызывают и отца, который тоже ночь напролет проводит в Большом доме, и Володя не хотел травмировать его известием, что и он подвергается тому же испытанию. Кроме того, он не хотел давать отцу даже повода думать, что его сын не выдержал и был сломлен на этих допросах.

Время требовало быть очень осторожным, не говорить ничего лишнего, что могло быть использовано против тебя или членов общины: не напрасно бытовало выражение, что даже «стены всё слышат». Серьезные разговоры старались вести не дома, а за городом, в поле или на каком-нибудь пустыре. Только спустя годы, после освобождения из лагерей, отец и сын смогли рассказать друг другу о ночах, проведенных за толстыми стенами Большого дома на Литейном.

 

Под подозрением

Володе выпало пережить еще одно испытание — тяжелее ночных допросов. По свидетельству Степана Севастьянова: «Были случаи, что всё, что имело место в наших общениях, самые простые и чистые наши беседы, разговоры, не касающиеся никакой политики, — становилось известным досконально там, где никому не хотелось “давать отчет”. Подозрение падало на одного из молодых братьев, юношу Володю Жидулова. Активный, развитой, способный организатор, он один из всех нас мог выступить с проповедью в любых наших мероприятиях: собирались ли мы на общение, выезжали ли на лоно природы, или провожали в последний путь уходящего с земли, — он всегда готов был выступить и проповедовать. Делал он это легко и просто, доступно и назидательно, пользуясь литературным языком, не подозревая, что вокруг него сплетается сеть недоверия и отчуждения. Спустя некоторое время он, наконец, ощутил холодность в обращении с ним и осторожность в разговорах, и не мог понять, чем вызвана к нему подчеркнутая отчужденность?  Не чувствуя за собой причины такого к себе отношения друзей, он переживал, томился в разгадке последнего. А пренебрежение и неприязнь к нему принимали большие размеры, все были убеждены в его “предательстве”. Слух о нем просочился в ряды церкви, и старшие братья и сестры предостерегали нас быть осторожными с Володей Жидуловым».

Ситуация разрешилась, когда после серии арестов членов общины стало известно имя подлинного доносчика. Им оказался М.Ю., очень нежный, внимательный, добрый и, казалось, такой сердечный брат, что никому и в голову не приходило подумать о нем плохо. Кстати сказать, Володя и М.Ю. были близкими друзьями, о которых говорят «не разлей вода». Когда Володя попал под общее подозрение, М.Ю. продолжал всё так же ласково и нежно вести себя со всеми, поддерживая подозрения на Володю.

Однако всякой лжи приходит конец. Когда-то Господь сказал Самуилу в отношении Саула: «Не смотри на вид его и на высоту роста его; Я отринул его; Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце» (1 Цар. 16:7). Тут предупреждение всем лицемерам. Можно скрыть свое подлинное лицо от людей, но невозможно обмануть Бога. Господь выведет правду на свет, и все лжецы будут подвергнуты позору и осуждению. Нужно помнить, что запятнать свою репутацию легко, но как трудно потом восстановить доверие людей.

 

Арест и обыск

К лету 1941 года Жидулов окончил пятый курс Института металлообрабатывающей промышленности. Оставалось написание диплома и его защита.

День ареста 12 июля 1941 года запомнился Владимиру Трофимовичу очень хорошо. У него уже началась преддипломная практика. Выдался солнечный жаркий день, а ленинградцы дорожат солнцем, и он с утра отправился на пляж: то ли на взморье, то ли в Озерки. Жил он в коммунальной квартире на 16-й линии Васильевского острова. Вернулся домой во второй половине дня, зашел в свою комнату. Дверь осталась приоткрытой, и он увидел, как соседка подошла к телефону, набрала номер, сказала несколько слов: «Дома, пришел», — и положила трубку. Очень скоро приехал «черный ворон». Значит, они уже приезжали, но не застали его дома. Зашли двое в черных плащах: «Вы — Жидулов?», — показали ордер на арест и начали делать обыск.

У него была полка с книгами. Один из чекистов спросил: «Это твои книги?» — «Это мои книги». — «Пиши расписку, что это твои книги». Он ответил: «Нет, мы сделаем не так. Мы каждую книгу пронумеруем, составим отдельный список, я распишусь на каждой книге, поставлю порядковый номер, мы внесем в список порядковые номера и названия книг, и я против каждого названия книги тоже распишусь». Чекист ответил: «Ох ты, какой грамотный!»

Почему он так сделал? Он проявил мудрость, зная, что чекисты за неимением настоящих улик могут подбросить в его книги какую-нибудь брошюру антисоветского содержания и судить его уже не за религиозные дела, а, скажем, за шпионаж или вредительство. Владимир Трофимович имел склонность к рисованию, и у него была особенная каллиграфическая подпись, которую трудно было подделать.

В деле содержатся сведения, что его библиотечка состояла из книги Фаррара «Жизнь и труды святого апостола Павла», работы Каргеля «В каком ты отношении к Духу Святому», книги Ренана «Антихрист», «Библейского богословского словаря», переведенного с французского, и 14 книг религиозных нот.

Обыскав комнату, чекисты, конечно, не нашли ничего запрещенного: оружия, секретных документов и т.п. Тогда они полезли на шкаф, а там лежали чертежи. Поскольку его прежняя работа конструктора была связана с ними, то он приносил с работы старые отработанные и списанные чертежи, чтобы использовать их в качестве оберточной бумаги. Ведь в то время завернуть продукты или банные принадлежности в газету было нельзя. Газета была рупором государственной пропаганды, и за это легко можно было поплатиться.

Один из чекистов взял чертеж и прочитал: «План бомбоубежища, разрез АВ. Это твои чертежи? Пиши, что это твои чертежи». Владимир Трофимович ответил: «Нет, мы сделаем это тем же образом. Каждый чертеж, каждый лист обозначим, поставим номер, я распишусь на нем, затем отдельно составим список, укажем номера и названия всех чертежей, и против каждого я поставлю свою подпись». Так и сделали, переписав почти сотню чертежей, что тоже отняло немало времени. Чекисты негодовали, потому что они потратили больше времени, чем хотели. Им бы поскорее забрать человека, скинуть в «кутузку», и вся их роль выполнена. Но и это пришлось сделать, потому что Жидулов сказал: «По-другому я не сделаю».

 

«В тюрьму, как король на свою коронацию»

Когда его вывели, лето было в разгаре. Он пошел в костюмчике и рубашке, взяв смену белья. Но самое главное, в душе не было паники или отчаяния. Он несколько раз, вспоминая тот день, говорил сыновьям: «В свои 29 лет, не имея семьи, я ехал в тюрьму, как король на свою коронацию. У меня было такое высочайшее чувство, что и меня Господь счел достойным пострадать за Него».

Как тут не вспомнить слова апостола Петра: «Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете» (1 Пет. 4:12-13).

На первом допросе 14 июля следователь заявил: «Вы арестованы за контрреволюционную деятельность, которой вы занимались как активный участник антисоветской нелегальной группы сектантов-баптистов. Сознайтесь и расскажите об этом».

Так был пущен в ход обычный прием следствия тех лет. Арестованному объявляли, по какой статье он обвиняется, следователь говорил: «Мы всё знаем о тебе, но для тебя будет лучше, если ты сам сознаешься и расскажешь нам всё про свою контрреволюционную деятельность». Целью следствия было добиться от обвиняемого признания, заставить его оговорить самого себя. Этого было достаточно для обвинения. Никаких реальных улик не требовалось, потому что в делах верующих откуда им было взяться?!

Ответ Жидулова записан в деле: «Участником антисоветской нелегальной группы сектантов-баптистов я не был и контрреволюционной деятельностью не занимался».

Тюремное фото 1941 г.

В Андижанской тюрьме

Ленинградский период следствия продолжался недолго, последний документ датирован 17 июля. В условиях неблагоприятно складывавшейся обстановки на фронте подследственные Жидулов, Михалев и Баскаков, проходившие по одному делу, были доставлены в город Андижан в Узбекистане. Путь неблизкий, вдобавок в условиях военного времени такой переезд занимал много недель. На место они прибыли не позднее 30 августа (эта дата значится на одном из документов, составленном уже в Андижанской тюрьме).

Допросы были продолжены только через полгода — 10 февраля 1942 года. В течение недели Жидулова допрашивали трижды. Следствие опять пыталось добиться от всех обвиняемых признания, что они являлись участниками молодежной антисоветской сектантской группы баптистов-евангелистов, существовавшей в Ленинграде, Колпине и Поповке. Следователь ссылался на чьи-то показания, взятые еще в феврале 1938 года. Согласно им, обвиняемые систематически проводили нелегальные «сборища», на которых клеветали на советскую действительность, истолковывали библейское Писание в антисоветском духе, с контрреволюционных позиций критиковали мероприятия ВКП/б/ и Советского правительства. Они ставили также своей задачей привлечение в свои ряды молодежи, тем самым их деятельность была направлена против мероприятий и влияния комсомола.

Это разрабатываемое следствием обвинение необходимо было как-то обосновать. Поскольку сделать это было невозможно, то следствие просто пыталось выдать чисто религиозные собрания с их проповедью Писания и молитвами за собрания антисоветской группы с целью проведения антисоветской агитации. Конечно, подследственные с этим не соглашались. Жидулов на допросе 10 февраля заявил: «После закрытия органами Советской власти баптистов, то есть после 1937 года, я на почве религиозных убеждений продолжал поддерживать знакомство с сектантами-баптистами, встречаясь до последнего времени с ними у кого-либо на квартирах. Общину антисоветской группой я не считаю».

19 февраля следствие было закончено. Как положено, Жидулову дали ознакомиться с делом. Он увидел, что кто-то из его друзей ничего не сказал, что могло быть использовано против него, кто-то сказал немного, а кто-то — много. Он удивлялся, что люди, с которыми был рядом, с которыми вместе служил, имел христианское общение и общие доверительные молитвы, так себя повели.

Сегодня, благодаря открытию секретных документов, известно, что некоторые показания против других лиц брались с использованием «незаконных методов следствия», то есть пыток, посредством которых у тысяч людей были вырваны самые невероятные показания и «признания». Кто-то способен был выдержать всё, а кто-то нет. Судья же им — Бог, а не мы — люди.

 

Приговор

Опять наступил перерыв в следствии. Обвинительное заключение было составлено только во второй половине мая 1942 года. В нем говорилось:

«По имеющимся в деле материалам известно, что Жидулов, Михалев и Баскаков, являясь активными членами Ленинградской и Колпинской общин баптистов-евангелистов, после закрытия органами Советской власти этих общин, организовали антисоветскую группу сектантов, возглавляемую Шепыревым, а впоследствии Жидуловым, участники которой до последнего времени встречались на нелегальных сборищах, проводимых на частных квартирах под видом различных вечеринок.

На этих сборищах участники антисоветской группы, истолковывая библейское Писание, заявляли, что Советская власть является властью антихриста и должна погибнуть. Призывали присутствующих сектантов к единству в вере евангельскому Писанию. С целью привлечения молодежи в общину сектантов, участники антисоветской группы организовывали под видом экскурсий свои сборища в окрестностях Ленинграда».

Хотя обвиняемые виновными себя не признали, тем не менее, в обвинительном заключении предлагалось: «Обвиняемого Жидулова В.Т. за совершенные им преступления подвергнуть лишению свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в политических правах на 5 лет, с конфискацией имущества, а обвиняемых Михалева П.Ф. и Баскакова Я.Е. за совершенные ими преступления подвергнуть лишению свободы сроком на 8 лет каждого, с последующим поражением в политических правах на 3 года с конфискацией имущества, принадлежащего обвиняемому Михалеву П.Ф.».

После этого в деле опять наступил долгий перерыв. Лишь 24 февраля 1943 года Особое Совещание при НКВД СССР постановило: Жидулова Владимира Трофимовича, как участника сектантской группы, за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 12-го июля 1941 года. Такой же срок получили Михалев и Баскаков. Дело было рассмотрено заочно, без вызова в суд обвиняемых. Обычная практика тех лет, не позволявшая обвиняемым защищаться и невиновным взывать к суду об оправдании.

Отец Трофим Павлович говорил относительно работы судебно-следственных органов: «Они всем приписывают “политический”, “враг народа”. Вот, например, как нашему сыну. Писали на него ложные доносы. Потом выяснили — всё ложь и запросили Москву, как быть с таким, что обвинений нет. Из Москвы ответили — дать ему пять лет. Вот вам и всё — и враг народа. Так и всем приписывают. И ни одного я не знаю, чтобы выслали и написали, что за религиозные убеждения. Все — враги народа. Мучают допросами и высылают».

Сын Олег Владимирович прокомментировал приговор так: «Следствию не было, за что зацепиться. Высасывали всё из пальца. Особое совещание не сочло возможным натянуть срок даже до 10 лет, как требовал прокурор, дали только пять. Вспомним мудрость отца с книгами и чертежами. Он не дал повода дать себе больше. И, конечно, Бог, имея промысел о последующей его жизни, не позволил возложить на него бремя сверх меры».

 

Актюбинский лагерь

Владимир Трофимович оставшееся время заключения провел в Актюбинском лагере в северном Казахстане — три с лишним года на тяжелых физических работах. Строили какие-то производственные корпуса, дома, их назначение узникам не было известно. Рабочий день длился по 10–12 часов. Вся техника — мускульная сила, тачка и лопата.

Справка. Согласно истории ГУЛАГа, в годы войны в Актюбинске шло строительство ферросплавного металлургического комбината, оно было закончено в
первом полугодии 1945 г. (http://www.pseudology.org/GULAG/Glava12.htm; 31.08.2012).

В лагере Жидулов дважды побывал в карцере: два раза по пять суток и это были наиболее трудные дни. Карцер представлял собой подвал с бетонным полом и стенами, с выбитыми окнами. В Казахстане зимы холодные, да и летом только днем жарко, а ночи холодные. Пять суток без сна было невозможно выдержать. Спать на бетоне нельзя, потеряешь здоровье. И вот он спал на боку, подложив один ботинок под плечо, а второй под поясницу, стараясь не соприкасаться с бетоном. И только таким образом удавалось пережить эти сложные дни.

Пока почти два года тянулось следствие, переписка была запрещена. Родители и близкие ничего не могли узнать о его судьбе, и он ничего не знал о них. Попав в лагерь, он смог, наконец, написать. От родных и друзей стали приходить письма и посылки.

Однако была такая трудность, что когда человек выходил с почты со своей посылкой, его у дверей уже встречал длинная шеренга зеков-уголовников, которые предлагали «поделиться». В итоге они забирали почти всё содержимое посылки, которая к тому же была открыта, поскольку охранники проверяли ее содержимое: нет ли чего запрещенного, например, оружия.

Когда же выходил Жидулов, главный вор в законе давал знак: «Этого не трогать». Уголовники вообще-то уважали верующих. Они знали, за что те сидят, и не могли понять, почему за такую идею они шли в лагерь, и даже на смерть.

Присылали обычно сухофрукты, теплые вещи (носки, варежки). Владимир Трофимович иногда сам отдавал что-нибудь, помогая тому, кому было наиболее трудно, желая поддержать человека, и тот прикладывал руку к сердцу и жестом благодарил. А братья, конечно, делились друг с другом последним, всем, что у них было.

 

«Сталинская академия»

В лагере самое трудное было, когда политические заключенные, люди интеллигентные, профессура, вынуждены были находиться бок о бок с уголовниками и терпеть от них разные издевательства и притеснения.

Владимир Трофимович говорил про лагерные годы: «Я закончил там “сталинскую академию”». Там было немало профессуры, и даже люди из его института, читавшие ему лекции в Ленинграда, авторы книг по его специальности. Вечерами после работ уголовники проводили время за своими занятиями — анекдотами, игрой в карты, а интеллигенция проводила время своим кругом. Вечерами в бараке в доступной форме профессора излагали своим коллегам, специалистам в другой области, самые главные основополагающие истины своей науки. Владимир Трофимович сидел на этих лекциях — «лекциях на нарах». Там он прослушал лекции по астрономии, мореплаванию, истории музыки и другим наукам.

 

Крещение огнем

Он был молод, крепок здоровьем, и оно не было растрачено на мирские развлечения, на водку и т.п. Он следил за собой, и, если случались периоды, когда физически не работал, делал зарядку и упражнения. Порой сил всё равно не хватало, чтобы выдержать ту тяжелую нагрузку общих лагерных работ. Тогда Бог поддерживал его там, где одних человеческих сил не хватило бы, чтобы выжить.

Вот один из ярких эпизодов его духовного крещения огнем в один из трудных моментов его жизни. Кажется, это было перед тем, как его отправили в карцер, и он искал близости с Господом в молитве. Естественно, что в бараке от души помолиться было нельзя, да если бы он и попытался, то не смог бы сосредоточиться. Там находилось от ста до двухсот людей, стоял шум и гвалт от разговоров.

Он зашел за барак, встал на колени, начал молиться и так погрузился в молитву, что не знал, сколько прошло времени. Но когда поднялся с колен, то увидел уже краски рассвета. Тогда он вернулся в барак и лег, поскольку уже приближался подъем. Это время, которое он провел в молитве, многого стоило. Господь поддержал его, и он получил достаточно и физических, и духовных сил, чтобы пережить трудности предстоящих дней.

 

Черпая силы в Писании

Выдержать эти нечеловеческие страдания труднее было неверующим людям. Они не могли примириться с положением, в которое попали, не могли согласиться с тем, что страдали несправедливо.

Но верующие знали, на что шли и за что страдали. На протяжении всего срока лагерной жизни Владимир буквально черпал силы из Священного Писания, вспоминая стихи, которые помнил наизусть. Некоторые стихи сыграли исключительную роль в его жизни, помогли перенести буквально все тяготы лагерной жизни. Много раз позднее, уже будучи  пресвитером, Владимир Трофимович проповедовал на текст: «По сей причине я и страдаю так; но не стыжусь. Ибо я знаю, в Кого уверовал, и уверен, что Он силен сохранить залог мой на оный день» (2 Тим. 1:12). Этот стих был им особенно любим. Он говорил: «Высшее благо заключено в том, что Христос пострадал за нас. Но если Христос пострадал за нас, то, когда нам предоставляется возможность страдать за Христа, неужели мы посмеем отказаться, неужели дрогнет сердце?!»

Следующие слова, сказанные Иовом, также укрепляли его: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (Иов. 19:25-27).

Также, подобно апостолу Павлу, тоже находившемуся в заключении, он черпал уверенность и силы у Господа. «Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3:12). По этому стиху он проверял себя: «Гоним я, или нет? Гоним — значит, я желаю жить благочестиво, значит, иду правильным путем».

 

Тюремная лира

Господь давал Владимиру в эти годы особое поэтическое откровение. Еще находясь под следствием в «каменном мешке» тюремной камеры, он сквозь тусклое окошко видел Великого Творца всей Вселенной. И более того, он в этот период написал наиболее глубокие по смыслу стихи. Записать их было не на чем, он их просто запоминал, и только после освобождения записал на бумаге. Именно в годы заключения родились стихи: «Звездный мир», «Где счастье?», «Но верю я», «Расскажи мне, брат, о небесах».

Вот строки о величии Творца и Его творения в стихотворении «Но верю я»:

Творец миров невидимый очами
Как много тайн, сокрытых временам,
Ты открываешь дивными речами
Покорным истине Своим Сынам.

Не знаю я, как родину-планету
Ты Землю нашу Солнцем осветил
И в бесконечности пылинку эту
Уравновесил меж светил.

Но верю я, что все миры Вселенной
Премудро созданы Твоей рукой
И вместе каждою строкой
Нам Твой закон являют неизменный.

Рефреном звучит противопоставление: «Не знаю я — но верю я».

В стихотворении «Где счастье?» человек искал счастье в знаниях, в науке, в любви, но нашел его только в вере в Бога. Он задумывается о реальной жизни: «Ну, хорошо, я с Богом. А что мне дает вера в Бога? А мои земные устремления, мое земное образование, неужели останутся здесь на земле нереализованными? Неужели я не оставлю след в жизни последующим поколениям?» И дальше он отвечает себе: «Что стоит мой след здесь на земле, если этот след не принесет плода для Бога в вечности».

 

Освобождение и женитьба

В 1946 году закончился назначенный ему срок заключения. Он был доставлен в Ленинград и согласно имеющейся в деле справке об освобождении вышел на свободу 30 августа из тюрьмы № 1 УМВД Ленинградской области. Позднее он говорил сыновьям, что провел годы кровопролитной войны более полезным для Господа образом, страдая за Него в лагере, нежели убивая людей, хотя и врагов. Кроме того, он ясно понимал, что этим Господь сохранил его жизнь для дальнейшего служения Ему.

По свидетельству сына Олега, отец отсидел не пять, а пять с половиной лет, и был освобожден только в декабре 1946 года. Ему дали 24 часа на то, чтобы покинуть Ленинград, поскольку с его статьей невозможно было остаться в городе. Но он провел 48 часов, поскольку сразу после освобождения женился на ленинградской сестре Вере Паскевич. Они знали друг друга еще с довоенных лет, по собраниям евангельских христиан на Стремянной улице и по молодежному кружку. Когда он был в лагере, они переписывались, и он получал от нее посылки. Поскольку ее отец Владимир Емельянович Паскевич был выслан из Ленинграда, то Вера отправляла посылки и отцу, и жениху.

Тогда не надо было ждать — расписывали сразу. Наверное, у него и паспорта не было, а была только справка об освобождении, на основании которой его и расписали. Они нашли кого-то из старых пресвитеров, благословившего их брачный союз, собрали несколько оставшихся довоенных друзей, сварили котелок картошки. Сохранилась фотография молодоженов, сделанная в эти 48 часов, подписанная «Ленинград, 16.XII.1946 года».

 

Молодая жена

Кто же была та, которая согласилась выйти замуж за человека, пораженного в правах, и сменить жизнь в культурной столице на скитальческий быт? Вера Владимировна Паскевич родилась в 1915 году в Ленинграде, жила в историческом центре города, на улице Перовской, дом 3, в одном доме с Александром Васильевичем Каревым. Они были из одной общины евангельских христиан. Вера закончила Петершулле на Невском проспекте, где все предметы преподавались на немецком языке, поэтому знала немецкий язык почти в совершенстве, даже разговоры во сне вела по-немецки.

Владимир Трофимович тоже выучил немецкий язык, сделав это необычным образом. До войны в Ленинграде был только один вид транспорта — трамвай, на котором он и добирался с Васильевского острова до работы. Путь занимал 40 минут, и он решил это время тратить с пользой, брал учебник и учил немецкий язык: параграф за параграфом, слово за словом. В итоге он овладел им настолько хорошо, что мог разговаривать, читать, общаться. Позже, когда ему с женой надо было что-то сказать по секрету от сыновей, то они переходили на немецкий язык. А Вера Владимировна самостоятельно выучила английский язык и знала два языка, как и ее муж. Они окончили один институт, только разные факультеты, имели высшее техническое образование, поэтому были близки по интеллектуальному уровню и профилю деятельности.

Она, ленинградка, никогда не упрекала мужа, что из-за него покинула родной город, дескать: «Что я с тобой видела?» Ленинград оставался в ее душе как город с особыми духовными и интеллектуальными традициями, взрастившими цвет интеллигенции. В душе она оставалась ленинградкой, ей и сны снились, в которых она снова и снова гуляла по улицам своей юности, после чего чувствовала себя взволнованной, как будто и впрямь побывала в родном городе.

 

Родители

Родители Владимира Трофимовича не могли быть на свадьбе сына. После войны в конце 1945 года их арестовали и дали большие сроки: Трофиму Павловичу — десять лет лагерей, Марии Степановне — семь.

Всю блокаду они прожили в Ленинграде. Мария Степановна была домохозяйкой, а Трофим Павлович работал снабженцем, возил на полуторке муку и хлеб с хлебозавода в магазины. Когда водитель честно работает, то всегда один продавец сунет ему корочку хлеба, другой — кусочек колбаски, третий — что-то еще, так исстари заведено. В результате они такого голода, как другие, не испытывали, но жили впроголодь, досыта не наедались, экономили. Поэтому, когда в их квартире на Фонтанке собирались по воскресеньям на богослужения 10–15 человек, а всех, посещающих их дом в разные дни, было до 30, то после собрания Мария Степановна кормила всех кашей или щами из кислой капусты. В праздничные дни к щам старались дать каждому по маленькому кусочку хлеба. Они были очень хлебосольные, обязательно чай предлагали. Во время блокады чаем называли пустой кипяток.

Родители, обращаясь к братьям и сестрам, часто призывали к общей молитве за сына и других, несправедливо осужденных братьев, чтобы Господь даровал им стойкость, здоровье и скорое возвращение. То, что Трофим Павлович всю блокаду под обстрелами, под бомбежкой всегда выполнял свою работу и был награжден медалью «За оборону Ленинграда», — это ему в заслугу не поставили, а то, что в его квартире регулярно собирались верующие, вот за это его с женой осудили. Они знали, что рискуют, но ради Господа и жаждущих Его Слова не прекращали собраний.

 

Кировоград

Сразу после свадьбы Владимир Трофимович с женой уехали к его дальним родственникам в Кировоград. Там в 1948 году у них родился сын-первенец Евгений. С трудоустройством проблем не возникло. Молодые специалисты были нужны. Он — инженер-конструктор, жена — специалист по башенным кранам. Страна восстанавливала разрушенное войной хозяйство, их везде брали с удовольствием.

Духовный дар Владимира Трофимовича, помноженный на его организаторский талант, проявился в том, что всюду, куда бы они ни приезжали жить, они открывали в своем доме или на квартире домашнюю церковь, разыскивали и собирали верующих и даже приближенных. Пели, молились, читали Слово Божье. Он имел хороший голос, жена играла на пианино, поскольку окончила музыкальную школу в Ленинграде. Другой жизни, кроме как иметь общение с детьми Божьими, они не хотели.

В Кировограде власти были им недовольны, они увидели в нем активного и опасного сектанта. В поисках пути, как от него избавиться, они решили приписать ему должностное преступление, подвергнуть суду и посадить. Он был готов снова страдать за веру, но не за клевету, потому что был хорошим специалистом и добросовестным работником. Поэтому в начале 1950-х годов он предпочел оставить Кировоград и уехал с семьей в город Липецк. 

 

Липецк

В Липецке у них дома также постоянно были общения, молитвы, разбор Слова, всё это часто происходило глубоко за полночь. В 1954 году у них родился второй сын Олег.

В семейном архиве Жидуловых сохранились несколько номеров газеты местного горкома и обкома партии «Липецкая коммуна» и «Ленинское знамя», относящиеся к 1953–1955 годам. В них были помещены статьи и фотографии, отмечающие Владимира Трофимовича как опытного инженера-конструктора, активного рационализатора и хорошего педагога. Помимо основной работы на Новолипецком заводе, он преподавал молодежи черчение и технологию механической обработки металлов в техническом училище № 1.

Жидулов был человеком, который не держал обиды на советскую власть за то, что ему пришлось вынести, а использовал свой талант и энергию, чтобы его труд принес пользу стране. Работая на Липецком тракторном заводе, он увидел, что выпускаемые тракторы неоправданно массивны. Тогда вдвоем с другим конструктором они внесли изменения в чертежи и сумели облегчить трактор более чем на полтонны. Это рационализаторство позволило получить большую экономию средств, за что администрация завода поощрила их хорошей премией.

Как талантливого конструктора и хорошего организатора, Жидулова всякий раз на новом месте хотели продвигать по должностной лестнице. Но как только узнавали, что он — баптист, да еще активный руководитель и проповедник, давали ход назад, — он становился для них неперспективным работником.

 

Отец и сын

В 1955 году, отбыв в лагере от звонка до звонка свои 10 лет, приехал к сыну в Липецк Трофим Павлович. Тяжелые условия Сибири, — он где-то на Лене валил лес, — не сломили его. Состоялась долгожданная встреча отца и сына, ведь с момента ареста Владимира Трофимовича они не виделись 15 лет. А вот Марии Степановны с ними не было, после 7 лет сибирских лагерей здоровье ее было подорвано полностью, и вскоре после освобождения она умерла. Трофиму Павловичу было уже 67 лет, но он, оставаясь достаточно крепок, помогал сыну в домашних делах, присматривал за внуками.

Вместе они осуществляли пасторский труд, руководили местной группой верующих. Воскресные богослужения проходили в небольшом жилом доме. В тесное помещение набивалось 30–40 человек, — не пройти и не выйти, — но жажда слышать Слово Божье была сильнее неудобств. Не ограничиваясь служением в Липецке, Владимир Трофимович ездил с проповедью по области, часто посещал группу верующих в городе Грязи.

 

«Люди из прошлого»

Наступил момент, когда Жидуловы, как активные верующие, стали объектом нападок прессы. В 1958 году в газете «Ленинское знамя» была помещена статья «Люди из прошлого». В ней говорилось:

«В отделе механизации и автоматизации Липецкого тракторного завода работает инженер-конструктор В.Т. Жидулов. Он вырос и получил образование в советской школе, окончил советское высшее учебное заведение. В прошлом году Жидулов был избран профоргом группы. Но он не оправдывает доверия рабочих и служащих. К их поручению он относится формально, уклоняется от участия в общественной жизни. Почему же? Чем же он так перегружен? Три раза в неделю Жидулов посещает собрания сектантов. И не просто посещает, а выступает на них с религиозными проповедями. Он активно работает над вовлечением в секту новых лиц. С удивительной энергией и активностью пытается он сколотить группу так называемых “евангельских христиан-баптистов”. Этот проповедник стремится распространить свое тлетворное влияние и на молодежь. Нарушая существующие законы, отец В.Т.Жидулова — Трофим Павлович при содействии сына и некоторых других сектантов организует в Липецке моления» («Ленинское знамя», 02.08.1958).

Затем уже заводская газета «Кировец» решила разоблачить сектанта Жидулова: «В Грязи часто наезжает самодеятельный лектор, инженер-конструктор Липецкого тракторного завода В.Т.Жидулов, убежденный сектант-баптист. Этот апостол с дипломом инженера собирает доверчивых людей и вещает им о загробной жизни, о чудесах, о конце света. И конечно, если подобного рода проповедники будут работать интенсивнее, чем штатные и внештатные лекторы, то некоторые простаки поверят наивным вымыслам отнюдь не наивных “чудотворцев”» («Кировец», 13.11.1958).

Через прессу власти пытались опорочить репутацию Жидуловых и других христиан, вызвать у знавших их людей чувство осуждения и гнева. Написанные строки представляли христиан, как людей темных, не знакомых с современными достижениями науки, а потому запутавшихся в отживших свой век предрассудках. Однако, — нагнетали ситуацию штатные пропагандисты, — эти «люди из прошлого» не безвредны, поскольку привлекают на свою сторону последователей. Обещая мифический рай на небесах, они мешают советскому народу строить свое светлое будущее здесь на земле, — таков тон антирелигиозных публикаций тех лет.

 

История со станками

Но всё это было только прелюдией к более тяжкому обвинению. Поводом к преследованию стала командировка Владимира Трофимовича в Москву за станками для Липецкого тракторного завода. Ему поручили отобрать новейшие станки, которые страна получила от Германии по военной контрибуции. Он был хорошим специалистом, знал машиностроение, знал немецкий язык, поэтому он хорошо справился с заданием, отгрузил и привез самые лучшие станки. На заводе ему говорят: «Что ты привез рухлядь?» Он говорит: «Подождите, смотрите, “яар шафунг 1949” (по-немецки — “год изготовления”) — это новейшие станки послевоенного изготовления». На это ему возражают: «Да это не год изготовления, это порядковый номер. Тебя послали в командировку, заплатили большие деньги, чтобы ты привез новые станки, а ты привез рухлядь. Ты взял самые плохие станки, самые негодные».

На Владимира Трофимовича, как и в Кировограде, стали заводить дело, чтобы присудить ему вредительство на производстве и затем использовать это в пропагандистских целях: «Смотрите, что баптисты вытворяют». Тогда он рассчитался с заводом, сказав: «За веру я готов пойти еще раз, но по производственным делам не согласен».

Сын Олег вспоминает: «Мама еще работала на тракторном заводе, а отец рассчитался и прощался со мной. Мне было 6 лет. Он обнял меня и заплакал, и я тоже заплакал. Отец спрашивает: “Сыночек, а почему ты плачешь?” — “Папа, я вижу, что ты плачешь, ну и я плачу”. Отец поехал в Донецк, нашел место, где можно жить, и мы переехали туда».

 

Первые годы в Донецке

Почему Донецк? Владимир Трофимович был знаком с донецкими братьями, приезжавшими в Липецк. Они его и пригласили: «Переезжай в Донецк, у нас больше свободы. Ты спокойно найдешь работу, и тебе сразу дадут комнату в общежитии. Потом построишь свой дом. У нас дружные братья, они тебе вечерами помогут кладку сделать, а отштукатурить сестры помогут, — скоро заживешь в собственном доме». Он так и сделал по их совету, сначала поехал на разведку, а затем в начале 1961 года забрал туда и семью.

В Донецкой области жить верующим духовной жизнью было значительно легче: там была свобода, какой не было в Липецке, где была лишь одна церковь. А в Донецкой области было пять церквей в самом Донецке, пять — в соседней Макеевке и пять — в Мариуполе. Шахтерский край отличался рабочей сплоченностью. Братья, члены церквей, в основном работали на шахтах. Чекисты побаивались баптистское шахтерское братство, потому что братья умели отстаивать свои права, часто высказывая несогласие с властями. Там были значительно лучшие условия, чтобы сыновья Женя и Олег стали христианами.

Но первые годы в Донецке были очень тяжелыми, это было время усилившегося при Хрущеве нажима государства на церковь, приведшего к разделению братства.

Вспоминает сын Олег: «Однажды идем мы с отцом посетить одну из донецких церквей. Когда пришли, я задержался во дворе церкви, а отец прошел внутрь, чтобы встретиться с пресвитером. Потом выходит, хватает меня за руку и говорит: “Пошли домой”. Я говорю: “Папа, как это? Мы же в церковь пришли”. Он отвечает: “Я тебе чуть позже скажу”. Когда пришли домой, он рассказал, что на входе стоял пресвитер, знавший отца. Он сказал: “Владимир Трофимович, ты проходи, а сыночек твой пусть на улице побегает”. Отец ответил: “Нет, такого не будет, либо я буду с детьми приходить в церковь, либо я вместе с ними буду на улице, но меня никто не разделит с моей семьей”. Это была его принципиальная позиция».

Поэтому поначалу Жидулов ушел к отделенным братьям, но потом вернулся. Он решил, что лучше решать проблемы союзной церкви, чем находиться в подполье.

 

Дом на Петровке

На окраине Донецка, в районе, называемом Петровка, Владимир Трофимович быстро построил дом. Поскольку он был инженером-конструктором, то для него это не составило проблемы, к тому же помогли братья и сестры донецких церквей. Отец Трофим Павлович тоже помогал строить, а когда дом был построен, он уехал жить на Северный Кавказ.

Как уже было сказано, в Донецке в те годы было пять церквей: Центральная, Привокзальная, Петровская, Рутченковская и Буденновская. Выстроенный дом располагался по соседству с Петровской церковью, был пятым по счету от церкви. Когда люди искали церковь, они спрашивали: «Где тут баптистов молельный дом?» — то им показывали на двухэтажный дом Жидуловых, потому что его хорошо было видно издали. И люди сначала приходили к дому Жидуловых, думая, что это и есть молитвенный дом. Хозяева приглашали их внутрь: «Заходите, сейчас вместе пойдем на служение». — «А куда?» — «Да через пять домов». — «А чего ж нам ваш дом показали?» — «Да потому что люди знают, что баптист Жидулов выстроил двухэтажный дом, и ему братья-сестры помогали, баптисты — они все заодно».

В Петровскую церковь они ходили всей семьей, там Владимир Трофимович проповедовал в течение семи лет, а Господь готовил его к новому служению.

 

Пророчество Дубровского

Брат Николай Александрович Ивонинский говорил: «Когда Гагарин облетел Землю, Хрущев спросил его, видел ли он Бога? Гагарин ответил: “Нет”. Тогда Хрущев заявил во всеуслышание, что поскольку Гагарин был на небе, а Бога не видел, то уже через несколько лет последний верующий будет показан по телевизору и с религией в Советском Союзе будет покончено. Такое заявление взволновало моего старшего брата Владимира Александровича, и он сказал мне: “Поедем к Владимиру Трофимовичу”.

Приехали мы на улицу Первомайскую, где Жидулов жил в бараке, его личный дом еще не был построен. Длинный коридор и большие комнаты справа и слева.  У него была комната метров 25. В этой комнате, сидя за столом за чашкой чая и разговаривая, мы провели часов пять.

Владимир Александрович сказал, что он был у Дубровского в Симферополе (прим. — В.А. Дубровский в течение многих лет был секретарем у Проханова; затем 19 лет провел в сталинских лагерях). Дубровский сказал: “Когда я услышал слова Хрущева, то объявил пост и сказал: ‘Господи! Неужели мы столько трудились напрасно?! И евангельский союз, в котором было 3 миллиона людей, и баптистский союз, в котором было 1,5 миллиона, неужели все эти миллионы отрекутся от Тебя, Боже Всемогущий?!’ И Бог мне ответил, что я доживу и увижу время, когда молодых будут рукополагать в диаконы и ставить на кафедру, и будут рукополагать даже в пресвитеры. А ты, Владимир Александрович, доживешь, только береги себя от греха, когда вас будут приглашать в Донецке в самые большие кинотеатры, чтобы ваш хор пел там, прославляя Бога. Верь, это Господь мне сказал!”

Владимир Александрович поделился своими сомнениями: “Я верю, что Бог — Всемогущий. Но кто остановит многомиллионную армию коммунистов?! Они ведь все — безбожники, это записано даже в их уставе. Кто остановит эту армию?!”

Тогда вступил в разговор Владимир Трофимович и сказал: “Я верю, что придет такой правитель, который скажет: ‘Дорогие, мы наши корни обрубили, ведь у нас такая богатая русская история, мы всё это растоптали’, и он сразу всё перевернет. Тогда наступит долгожданная свобода, о которой миллионы верующих людей молятся, чтобы Господь открыл двери для проповеди Евангелия”.

Так и произошло. Пришло время, когда Горбачев действительно вспомнил о корнях. Пророчество, данное Богом Дубровскому, исполнилось. Владимир Александрович Ивонинский дожил до времени свободы, когда в больших залах Донецка прошли массовые евангелизации».

Но это было позже, а сначала исполнилась первая часть пророчества Дубровского. Когда Хрущев был отстранен от власти и гонения ослабли, тогда Владимир Александрович Ивонинский был рукоположен на диакона и позже на пресвитера, а Владимир Трофимович через несколько лет — сразу на пресвитера. Рутченковская церковь пригласила и избрала Жидулова своим пресвитером в 1966 году. Рукоположение совершил замечательный служитель Иван Яковлевич Татарченко.

Это событие совпало по времени с женитьбой старшего сына Евгения. Построенный на Петровке дом пришлось продать, а вместо него на Смолянке, почти в центре Донецка, были куплены два маленьких дома: один — для старшего сына, другой — для Владимира Трофимовича с женой и младшим сыном.

 

Пресвитер

Жидулов принял Рутченковскую церковь, когда в ней было 120 членов. Это была старая церковь, как по времени своего служения, так и по среднему возрасту ее членов. Дети верующих родителей даже не думали идти в эту церковь, зная, что там одни старики. Это была как бы умирающая церковь, но Владимира Трофимовича это не смутило. Он развернул работу среди молодежи в семьях верующих — и жизнь закипела. Оказалось, что вся жизнь Владимира Трофимовича была подготовкой к этому пресвитерству, в котором различные его дарования соединились и раскрылись в полной мере.

Вот один пример. В Ленинграде, изучая немецкий язык в трамвае, он вряд ли догадывался, каким образом знание языка поможет ему в служении. Между тем, когда он по пасторским делам поехал в Москву и пришел в центральную церковь на Малом Вузовском переулке, туда же приехала делегация из Германии. Его что-то спросили по-немецки, он ответил. Представитель немецкой делегации запомнил его, и после служения, уже на выходе из церкви, спрашивает: «Кто вы?» — «Я — пастор с Украины». Тогда немец вынимает из разных карманов пиджака пять или шесть маленьких Библий и отдает ему. Жидулов сразу хватает их, прячет по карманам, а по возвращении домой, всё еще охваченный радостью, говорит сыновьям: «Ой, ребята, дети мои, какую я прибыль привез!» — и выкладывает на стол подаренные ему Библии.

То было время, когда личную Библию имели очень немногие верующие, и даже во многих христианских семьях не было ни одной Библии на всю семью.

 

Реконструкция молитвенного дома

Его организаторские способности ярко проявились, когда он поднял вопрос о покупке дома и переустройстве его под дом молитвы. В начале его пресвитерства церковь арендовала помещение у каких-то людей, а он предложил: «Давайте купим какой-нибудь сарайчик и перестроим его, как нам надо». Его поддержали, община купила саманный (из глины и соломы) дом. Братья убрали перегородки между комнатами, получился небольшой зал, в котором стали проходить богослужения.

Но это помещение скоро стало тесным для растущей общины. Владимир Трофимович несколько раз ходил к уполномоченному Совета по делам религии с одним и тем же вопросом: «Разрешите нам произвести реконструкцию дома», но каждый раз получал отказ: «Ни о какой реконструкции не может идти речи». Тогда он решился еще на один шаг, написал заявление в нескольких копиях: в райисполком и уполномоченному, в котором поставил в известность, что ветхий саманный дом находится в аварийном состоянии. Он предупредил, что если во время богослужения произойдет обрушение кровли, в результате чего погибнут и получат увечья люди, то он, как пресвитер, ответственности нести не будет, а вся она ляжет на представителей власти.

Сразу же, буквально на следующий день, пришли и представитель райисполкома, и уполномоченный. «А что вы хотите?» — «Мы хотим вот этот дом обнести хорошим кирпичом, может быть, вот эти старые стенки разрушить и сделать хорошую крышу, чтобы дом не завалился, потому что завалится дом — люди погибнут!» Тогда они всё же дали устное разрешение на ремонт и реконструкцию здания. Было согласовано, что церковь укрепит стены путем отливки фундамента и цоколя, обнесет с наружной стороны стены шлакоблоками и сделает новую крышу.

Уполномоченный в июле должен был уйти на месяц в отпуск. Жидулов это знал и заблаговременно организовал приобретение стройматериалов и забутовку фундамента, отступив на целый метр от старых стен здания. Уполномоченный еще не уехал, а братья уже бутят этот фундамент. А как только он ушел в отпуск, за неделю были возведены новые шлакоблочные стены, — эту работу выполнили верующие каменщики-профессионалы. За вторую неделю была сделана новая крыша, и саманный домик оказался внутри. За третью неделю была разобрана старая крыша, всей общиной сломаны старые стены, был убран и вывезен весь мусор. Оставшееся время ушло на утепление и отделку стен изнутри.

Когда уполномоченный вышел из отпуска и пришел посмотреть, как идет работа, то он сразу же заметил увеличение площади зала. На его замечание: «Стоп, а больше как-то стало?!» — пастор ответил: «Да нет, это вы давно не были у нас. Вы уже забыли, как здесь было, тем более зал по-новому стал выглядеть после ремонта». На самом же деле, поскольку новые стены были возведены на метр наружу от старых стен, то дом получился намного больше! Но так всё это и прошло без каких-либо последствий, так и узаконили. Устное разрешение — устное и объяснение. К тому же в братстве ЕХБ в советское время бытовало «величайшее» правило, которым и руководствовался Владимир Трофимович: «Легче получить прощение — чем разрешение». Новый молитвенный дом был построен примерно через год после того, как он стал пресвитером.

 

Дар проповеди

Жидулов за время служения в Рутченковской церкви произнес, не повторяясь, около 3500 проповедей. Но были у него 25–30 тем, над которыми он постоянно размышлял и к которым регулярно возвращался. Проповеди его были назидательными, глубокими, дающими пищу и для ума, и для сердца. Так проповедовать ему помогало сочетание хорошего знания Библии и его широкое техническое и гуманитарное образование, усиленное его поэтическим даром.

Как пример библейской эрудиции и логики, приведем небольшой текст, написанный им: «С тех пор, как родился грех, Бог положил вражду змею против семени жены. И вот вражда пошла от Едемских ворот через все страницы Писания. Каин враждует против Авеля. В шатре Авраама рожденное по плоти враждует против рожденного по обетованию, Саул — против Давида, Иуда — против Христа, Диатреф — против апостолов… Эти “два родные брата” идут постоянно вместе, постоянно враждуют, никогда не примирятся и никогда не разлучатся. Детей Божьих никогда не было необходимости мирить. Живущий в них Дух Святой есть дух мира. Поэтому, где возникает вражда между братьями, необходимо найти причину, устранить грех, и мир наступит сам собой».

Владимир Трофимович проповедовал очень хорошо, находил нужные слова, использовал удачные образные примеры и сравнения, что было результатом его большой начитанности. Он перечитал всю классику, и у него была хорошая память. Но как раз из-за его образованности люди с ограниченным кругозором его воспринимали плохо. Был еще один момент, вызывавший трение — юмор. Он относился к проповеди серьезно, но иногда считал уместным вызвать на лицах присутствующих улыбку. Общественное мнение церкви в то время было против этого: улыбки, шутки, открытость не приветствовались. Поэтому у категории малограмотных баптистов, в основном пожилых членов общины, он был не в почете, был не их проповедником.

 

Другие таланты

А молодежь его любила. После служения он мог поиграть с ними в пятнашки или в «третий лишний» прямо во дворе церкви. Подойдет запросто, положит руку на плечо: «Как дела у тебя?» Вообще, чтобы вырвать общину из кризиса замкнутости и умирания, он сделал ставку именно на молодежь, развернул работу среди детей верующих родителей. Он никогда не чуждался посетить семьи верующих, чтобы поговорить с детьми. Его подросшие сыновья Евгений и Олег были активными участниками всех молодежных мероприятий в церкви, и это привлекало другую молодежь. Был организован оркестр, в котором Женя играл на кларнете, а Олег, имевший музыкальное образование, — на пианино.

Вспоминает Олег: «Отец был внимателен и к младу, и к стару. Он и мне говорил: “Сынок, вот сидит бабулечка на заднем ряду у стены, никому она не нужна, никто к ней не подойдет, а тебе она нужна! Тебе она ценнее всего! Подойди к ней обязательно, как будто ты ее знаешь много лет, поговори с ней”. Отец не был равнодушен к людям, и такому внимательному отношению учил и других, к незнакомому человеку подойдет, заговорит, будто давно его знает. Общительность и дружелюбие были его неотъемлемыми чертами».

Годы пресвитерства были годами большой занятости и напряжения в его жизни. Служение в церкви он совмещал с работой фотографа. Он имел хороший заработок, позволявший ему помогать некоторым многодетным семьям и наиболее нуждающимся пенсионерам. Делалось это не только за счет выделенных церковью денег, но и за счет семейного бюджета.

У него был хороший голос, он пел и баритоном, и басом. Когда он вел служение, то в общем пении весь зал шел за ним. Он знал весь репертуар, мог запеть любой гимн. Голос он унаследовал от матери, — до войны ее солирующий голос «колом» стоял на всю ленинградскую церковь.

 

Поэзия

Но еще в большей степени его художественная одаренность выразилась в поэзии. Им был написан сборник стихотворений «Псалмы побед», его поэмы собраны в сборнике «Золотой венец». Как поэт он был широко известен в нашем братстве. Господь дал ему этот дар для служения. В дни тяжелых испытаний он уходил в поэзию, и тем самым скрашивалась тяжесть обстоятельств. В поэзии он изливал свою душу Господу. Через нее он описывал библейскую историю красивым образным языком, понятным простым людям.

Этот дар у него открылся еще в ранней юности. В школьные годы он писал четверостишия для стенных газет, поздравительные пожелания преподавателям и сверстникам по учебе. Некоторые строки из-под его пера выходили мгновенно. Просыпаясь посреди ночи, он записывал рифмы с поспешностью студента на лекции, а утром с удивлением читал уже готовое стихотворение. Напротив, другие свои произведения, например поэму «Иуда», он писал на протяжении всей жизни, добавляя и оттачивая отдельные места.

«Чистой» поэзии он не признавал. Поэтический дар помогал служению. Стихи призваны были усилить проповедь. Темы, казавшиеся ему важными, он старался выразить образным поэтическим языком. Часто его звали проповедовать и в другие церкви, где он тоже читал стихи.

Ревнуя о духовном росте верующих, он написал стихотворение «От веры в веру», заканчивающееся такими строками:

От веры детской к вере совершенной
Настал черед душою перейти
Я слышу голос — призыв сокровенный
Чтоб плод с земли на небо принести.

Ты благодать Свою даешь не мерой,
В час освящения души моей
Обогати ее живою верой
Для наступающих великих дней.

Мои желанья здесь благослови
Дарами неба — веры и любви.

Он писал, обличая различные внутренние недостатки верующих: недовольство, обиды, амбиции, праздность. Когда в 1970-е годы телевидение широко вошло в семьи, он написал стихотворение «Телезрителям».

Люд беззаботный в мире праздном,
Ища забавы и красот,
Сидит у голубых экранов,
Иных не ведая высот.

В следующих далее строках звучит пасторская ирония. Вам не жалко времени, вы тратите его, просиживая у голубых экранов. Смотрите внимательно, не прозевайте, скоро именно телевизор сообщит вам, что восхищение церкви произошло! В его доме не было телевизора — это была его позиция.

Другая тема — тщеславие. Солистка хора имеет прекрасный голос, но вместе с ним — и непростой характер. К ней еще надо уметь подойти и попросить, чтобы она спела.

Верующих, сердцем далеких от Бога, но по виду похожих на христиан, он обличал через Священное Писание. Фарисеям посвящено одноименное стихотворение, заканчивающееся такими строками:

Живет он много лет под маской
И с фарисейскою закваской,
Добра и правды не любя,
Вводить пытался в заблужденье
Вокруг честное населенье,
Но лишь обманывал себя.

Ведь и сегодня фарисеи
Лелеют прежнюю мечту,
Чтоб правду Божию рассеяв,
Повлечь Мессию ко кресту.

Тебе надменный и беспечный
Я бы хотел закончить речь:
Ты не заметил ли, сердечный
В руках у херувима меч?

 

Уполномоченный

Когда власти через уполномоченного пытались контролировать ситуацию в церкви и старались «привлечь к сотрудничеству» Владимира Трофимовича, он написал детское стихотворение, которое сразу же разошлось по церквам через руководителей детских и молодежных кружков.

Спешу излить восторг и восхищение.
На ниве Божьей вышло пополнение.
На помощь нам уполномоченный пришел,
И в церкви Божьей труд себе нашел.

Смотрю, как он на Божьем поле
Усердно и уверенно толчется,
И коль пресвитер наш спасется,
Уполномоченный тем более.

Тут сарказм и юмор, по поводу употребления которого Владимир Трофимович однажды высказался так: «Иногда длинной серьезной статьей не достигнешь той ясности мысли, что может сделать одна фраза, сказанная с юмором».

Уполномоченный предлагал помощь пресвитеру в его служении, и находились, кто принимал такую «помощь». Чтение этих строк во многих церквах вызывало смех, когда верующие узнавали конкретного пресвитера, бывшего в неоправданно хороших отношениях с уполномоченным. Такое «сотрудничество» плачевно сказывалось на жизни общины: прекращались покаяния, не происходило обновления, не ощущалось никакого движения Святого Духа.

Время от времени уполномоченный вызывал его, посылая по почте открытку. Владимир Трофимович уже знал, Бог открывал ему через сновидение, что скоро предстоит быть там. И утром, просыпаясь, он говорил жене: «Вера, сходи, посмотри почтовый ящик». И если не в это утро, то на следующий день приходила открытка: «Просим зайти для беседы к уполномоченному Совета по делам религии».

При первых вызовах, желая склонить его на свою сторону, они говорили: «Ну, просто необходимо, чтобы вы нам помогали». – «А как? Ну, конечно, я буду вам помогать. Если я обнаружу шпиона, я сразу же вам сообщу». – «Да нет, мы не о том… Неужели вы не понимаете?» – «А как же, если найду шпиона или бандита, я вам обязательно его приведу или вас вызову». Он играл роль простака.

Вспоминает Олег: «Однажды летним вечером, когда уже стемнело, отец подозвал меня к воротам нашего дома и, показав “Волгу”, стоявшую на улице у ворот, спросил меня: “Как часто ты видишь эту машину возле нашего дома? ” — “Не видел, и не заметил бы, если бы ты не сказал”. — “Эта машина стоит здесь почти каждый вечер, и особенно в дни, когда ко мне приходят братья и сестры для личных бесед”. Номер машины 91–15 ДОН являлся номенклатурным номером, и я после разговора с отцом видел эту машину в центре Донецка возле партийно-правительственных зданий. Возможно, они фотографировали входящих и выходящих, или это была мера устрашения, чтобы держать отца в напряжении и напоминать ему, что он под их неусыпным надзором».

 

Твердость и неподкупность

Некоторые пресвитеры не выдерживали давления, и, если давали себя запугать, то вставали на путь соглашательства, начинали доносить: кто, что и сколько. Но когда его пытались запугать, Жидулов говорил: «Вы меня не испугаете, я уже там был, и мне больше бояться нечего. Самое страшное — сталинские лагеря, я уже прошел. Что еще может быть страшнее?» И когда за какие-то нарушения законодательства о культах уполномоченный грозился отобрать регистрацию у общины, он говорил: «Пожалуйста, возьмите вашу бумажку, она для меня ничего не значит. Моя регистрация, мое помазание — от Бога, а не в вашей бумажке». Тот забирал, все-таки надеясь нагнать страху и добиться уступки, но спустя время, видя, что такая мера не действует, снова вызывал на беседу и шел на попятную: «Возьмите вашу регистрацию».

Как пастор, имеющий мудрость свыше, он не желал даже невольно повредить кому-либо, поэтому список общины хранил в тайнике. Была в его доме одна половица, на вид прибитая, и гвоздь был, но не был забит. Там он хранил Библии, там лежала тетрадка со списком общины. Если власти просили его подать список, то он не подавал, ссылаясь на статью законодательства, что церковь отделена от государства: «Вам нужен список. Забирайте меня, а списка вы не получите». Но на всякий случай, когда он крестил молодых людей, то даже их не записывал. Почему? Допустим, он даст кому-то список по церковному делу, а тот вдруг отнесет его в КГБ, поэтому в списке у него были одни пенсионеры. Он хотел исключить даже саму возможность повредить тем братьям и сестрам, у кого из-за членства в церкви могли возникнуть неприятности на работе или по месту учебы.

Пресвитером он был в течение 8 лет, с 1966 по 1974 год. Чекисты, видя его твердость и неподкупность, просто съели его, он был им уже невмоготу, как кость в горле. Он вел себя независимо, говоря им в лицо: «Я дорожу званием пресвитера перед Богом, а вашей регистрацией я не дорожу, для меня ваша бумажка ровным счетом ничего не значит. Я дорожу помазанием от Бога, и имею страх, чтобы не согрешить перед Ним». Тогда в Рутченковскую церковь приехал другой пресвитер, который принял общину.

Жидулов принял церковь, когда в ней было 120 членов. Церковь была старая, поэтому за годы пресвитерства он похоронил около 50 человек. Но он так сумел пробудить церковь и организовать работу с молодежью, что, уходя на пенсию, сдал своему преемнику уже 184 члена, хотя это было время, когда не было возможности проводить открытую евангелизацию.

После ухода он продолжал активное служение. В течение двух лет был пресвитером в церкви города Харцызска, под Донецком, а с 1976 года, освободившись от пресвитерства, стал разъездным проповедником. Его приглашали общины не только Донецкой, но и соседних областей: Харьковской, Запорожской, Ростовской. Везде ценили его мудрое и пламенное пасторское слово.

Известные служители братства ЕХБ В.Т.Жидулов, И.Я. Татарченко, С.В. Севастьянов. Ок. 1970 г.

Жена

Вера Владимировна была специалистом по башенным кранам. Специалистов такого уровня было немного, поэтому многие заводы звали ее на работу: иметь собственного специалиста было экономичнее, чем заказывать проектную документацию на стороне. Многие вещи, связанные с работой, она переводила с английского языка, а Владимир Трофимович — с немецкого. Благодаря знанию языков они были рационализаторами, работали творчески, находили в переводной литературе интересные технические решения и внедряли их в производство. Вера Владимировна работала очень много, выросла до руководителя группы. Ее ценили, и сама она была так увлечена работой, что продолжала трудиться до самого конца жизни.

Но еще большее значение для нее имели семья и церковь. Она много помогала мужу в его пасторском служении, занималась воспитанием детей, следила за их учебой, помогала раскрыться их творческим дарованиям.

Умерла она в феврале 1981 года, в один год с мужем, но в тот момент он был еще полон сил. До какого-то времени здоровье не беспокоило ее, а потом начались головные боли, давление зашкаливало — 220, даже за 240. В один из дней случился инсульт, ей было 66 лет. Владимир Трофимович позвонил Олегу, жившему уже в Москве, и сказал: «Сынок, у мамы случился инсульт. Если через семь дней он повторится, то на 21-й день она должна отойти в вечность. Ты уж будь готов приехать на похороны». Так и случилось…

 

Беседы с сыновьями

Владимир Трофимович очень ревновал, чтобы оба сына обратились и посвятили себя Господу. В вечерние часы за ужином, когда вся семья была в сборе, он говорил: «Дети мои, неужели вы не пойдете по моим стопам? Неужели мы зря гнили в этих застенках для того, чтобы вы остались неверующими и не пошли за Господом?» Иногда он говорил это более образно: «Ребята, неужели я доживу до такого времени, когда я приду со служения из церкви, а вы наведете комсомольцев и комсомолок и устроите пьянку-гулянку. Я этого просто не переживу. Я готов буду сойти в могилу живым, чтобы не видеть эту картину. Неужели все наши страдания и переживания за вас останутся без плода?»

Говорит Олег: «Под влиянием отца я не видел себя комсомольцем, не мог даже помыслить, что у нас дома будет такая комсомольская пьянка-гулянка, где отцу не нашлось бы места. Я понял, что таким не буду, что это не мой путь».

Родители, веря, что дети будут служить Господу, дали им соответствующую подготовку. Олег окончил музыкальное училище. Давая ему это образование, а оно стоило немалых денег, родители говорили: «Сынок, мы тебя учим для церкви, для Господа. Мир большой, но тебе места в мире не хватит. Мы не знаем, как сложится твоя жизнь, будешь ли ты в большой церкви или в домашней церкви, но всё равно и там, и там будет звучать музыка, будет пение, и ты должен быть подготовлен для такого служения. Мы тебя готовим для Господа, а не для мира».

Вспоминает сын Олег, ныне пресвитер церкви: «Я делал выбор: быть комсомольцем в этом мире или быть с Богом в Церкви. У меня была такая опасность, что я мог сойти с пути, указанного родителями, перейти на сцену, пойти на большую эстраду, стать известным музыкантом, у меня были к этому большие способности. Я был одаренным человеком, и у меня был абсолютный слух. Отец, конечно же, вымолил нас с братом у Бога, чтобы мы были не просто верующими, а верными Господу, посвятившими себя на служение Ему. Это более важно, чем быть просто верующим человеком, приходящим раз в месяц в дом молитвы, прочие же дни живущим обычной жизнью формальных христиан».

Хотя Владимир Трофимович был постоянно очень занят, он не пропускал случая показать детям разницу между миром и церковью, наставить их на истину. Когда он шел с сыновьями по Донецку, то, показывая им написанные крупными буквами лозунги «Слава КПСС», «Слава советскому народу», говорил: «Дети, придет время, когда всё это упадет, рухнет, не продержится это долго». Он верил в то, что свобода придет скоро, потому что знал, что Бог — Ревнитель, говорящий: «Я Господь, это — Мое имя, и не дам славы Моей иному и хвалы Моей истуканам» (Ис. 42:8). Он не увидел этого, но если бы дожил до времени свободы, то удивился бы, что падение коммунистического режима произошло столь быстро, и без кровопролития, как было после 1917 года, что Бог так чудесно это сделал.

Он учил сыновей, что люди живут в мире, где находится престол сатаны. Если истинные пророки несли людям свободу в Боге, то у дьявола — свои лжепророки, принесшие людям страх, страдания, кровь, голод, разруху, смерть. Коммунизм Ленина и Сталина — это царство дьявола, это попытка построить царство небесное на земле без Бога, очередная вавилонская башня. Он знал, что это «строительство» обречено, потому что у дьявола нет настоящей власти. Бог только допускает злу существовать до времени, поставив ему пределы.

Россию Владимир Трофимович воспринимал сквозь призму христианского братства, как земную страну, где Господь назначил жить для подготовки к вечности, ни в коем случае не как Родину советскую или социалистическую. Он любил церковь, любил народ Божий, легко находил общий язык с людьми образованными и простыми, с молодыми и стариками.

Еще в юные годы он застал верующих «белой эмиграции» 1920-х годов. На протяжении жизни он много раз говорил: «Дети, не надо уезжать из России в Америку или куда-нибудь еще, потому что мы нужны здесь, мы — русские. Мы там будем чужие. Мы должны остаться здесь, чтобы совершить назначенное нам, а потом в вечности еще раз пройти по тем местам на земле, где мы жили, где принимали крещение, где трудились, где несли служение, где терпели лишения. И мы пройдем по этим местам с радостью, не будет огорчения из-за того, что нам пришлось пережить такие скорби и лишения, потому что перенесенные ради Христа страдания оставят в душе немеркнущий свет». Это как о прославленном после крестных страданий Христе пророчески написано: «На подвиг души своей Он будет смотреть с довольством» (Ис. 53:11).

Сыну Олегу Владимировичу, когда открылись границы, было дано не раз съездить в Америку и в Германию, благополучные страны, где осела большая часть русской протестантской эмиграции. Он лично смог убедиться в правоте слов отца, увидев потерянную жизнь русских эмигрантов. На чужбине они не смогли себя реализовать. Не зная языка, не зная культурных особенностей, они просто занимались там житейскими делами, тянулись за американцами и немцами, пытаясь достичь их уровня благосостояния.

Владимир Трофимович, как отец, был вдохновляющим примером для сыновей: и в детстве, и в их юношеские годы. Родительские молитвы, христианское воспитание, горячее желание видеть детей спасенными, — всё вместе принесло плод. Обращение Олега произошло в 18 лет, и как только он пришел из армии, отец крестил его в Харцызской церкви, где в то время нес пресвитерское служение. Крестил он и старшего сына Евгения. Ему хотелось крестить сыновей самому, и Бог исполнил желание его сердца.

 

Друзья

В Библии сказано: «Общник я всем боящимся Тебя и хранящим повеления Твои» (Пс. 118:63). Подобно псалмопевцу, Владимир Трофимович был «общником» всем любящим Господа. Но были люди, особенно близкие ему по складу души. Самым близким его другом с юности был Степан Васильевич Севастьянов, ставший известным поэтом и историком баптистского братства. Дружба их выдержала проверку временем, несмотря на то, что после Ленинграда они жили далеко друг от друга.

Вспоминает сын Олег: «У них были очень трепетные отношения, если можно сравнить, как любовь Давида и Ионафана. Они действительно любили друг друга. Оба были поэтами, иногда обменивались эпиграммами. В давние годы их знакомства они одно время жили вместе. Отец, уходя на работу первым, мог оставить Степану шутливую записку: «Ты спишь? Ну, спи. Я высплюсь на работе», или что-нибудь в таком роде. Позднее они жили в разных городах, но дружба их продолжалась. Со стороны Степана Васильевича даже было больше внимания к отцу, потому что отец, как пресвитер, был сильно занят. Моя мама говорила: «Ну, посмотри, вот опять поздравительная открытка с Новым годом. А ты не соберешься, не ответишь». Отец отвечал: «Ну, мы вот соберемся, съездим, навестим его». И мы однажды приехали к нему в Ригу всей семьей. Запомнилось, как они красиво пели дуэт. Степан Васильевич приезжал к нам в Донецк часто, раз в несколько лет. Был он и на похоронах отца».

Близкие отношения были у Жидулова и с композитором В.М.Крейманом.

Справка. Вениамин Маркович Крейман — известный композитор, поэт и служитель евангельского братства. Написал музыку к замечательным произведениям, исполняемым хорами братства ЕХБ. В их числе ода «Бог» (слова Г.Р.Державина), «Привет вам, Христово цветущее племя» (слова Н.П.Храпова), «Псалом 90-й», «Христос — надежда христиан», «Я хочу быть Твоим, мой Господь, дорогой» и  многие другие (Крейман В. Истинно Бог любит, СПб, 2000).

Есть произведения Креймана, написанные и на стихи Жидулова. Они тепло относились друг к другу, встречались, вели переписку.

 

Последнее испытание

О последнем периоде жизни отца вспоминает сын Олег Владимирович: «Когда умерла мама, и я приехал на похороны, отец был еще полон сил. Нам со старшим братом думалось, что он еще и нас переживет. Он был достаточно энергичен, крепок здоровьем, вставал иногда ночью, молился, писал стихи. Работоспособности его можно было позавидовать. Он успевал действовать во многих сферах одновременно. Обычная жизнь пресвитера: подготовка проповеди, посещения на дому, литературный труд (писал не только стихи, но и статьи). Конечно, он ждал встречи с Господом, особенно когда слег от тяжелой болезни. Хотя, видимо, она была заложена еще в те лагерные годы, а проявилась теперь, потому что едва ли можно пережить столь тяжелые жизненные испытания без последствий».

Где-то за год он почувствовал ухудшение здоровья. Были сделаны анализы, врачи определили рак, но небольшой. «Мы вам сделаем операцию, и всё пройдет, всё поправимо». После операции ему стало наоборот хуже. Когда во второй раз он пошел на операцию, то оказалось, что уже всё поражено раком с метастазами. Тогда врач сказал старшему сыну Евгению, жившему в Донецке: «Забирай, он уже не жилец, уже ничего нельзя сделать».

Боли в последние два-три месяца его жизни были очень сильными, он просто терпел их. Приехала из Ленинграда его родная сестра Вера Трофимовна, чтобы смотреть за ним. Когда становилось невмоготу, вызывали «скорую» и ему вводили обезболивающее. С навещавшими его братьями и сестрами он не мог долго беседовать, разговаривал немного, потом отключался. Но их посещения чуточку отвлекали его от боли. За это он благодарил Бога и очень ждал времени, когда сможет увидеться с ними у ног Господа.

Боль есть боль, немощная плоть брала свое. Он боролся со слабостью, чтобы до последнего мгновения дух был жив. Обиды на Бога у него не было. Если рассуждать по-человечески, он и так прожил тяжелую жизнь, почему бы ему не пережить легкую смерть? Вечером лечь спать, а утром не проснуться, как говорят, смерть праведника. Но и в том, как он умирал, Бог испытал его, и в этом он остался верен Ему.

Владимир Трофимович Жидулов перешел в вечность в декабре 1981 года и был похоронен там, где уже была похоронена его жена, на Щегловском кладбище Макеевки — города-соседа Донецка.

 

Сродни Иосифу

В чем-то жизнь Владимира Трофимовича Жидулова сродни библейскому Иосифу. Бог с детства открыл Иосифу его судьбу в сновидениях. И Володе путь был открыт с юности через стихотворение «Движенья ритм». Строки, пришедшие свыше, содержали христианский идеал, которому он следовал и в молодости, и в зрелые годы:

Я б так идти хотел, чтоб на земной планете
Я мысль Отца Небесного познал
И той тропой прошел, что мне в Своем совете
Спаситель мой от века начертал.

Чтобы поступки все моей души
Светились на земле небесной чистотою
И всех сердца влекли незримой красотой,
Кто к светлым небесам идти решил.

Чтобы мой шаг уверенно звенел
Сквозь все века, эпохи, поколенья,
И я был чужд боязни, промедленья.
Я б так идти хотел.

Подобно Иосифу он многое пережил. Его могли сломить клевета, тюрьма, тяжелый лагерный труд, угрозы со стороны КГБ, но он всё выдержал со смирением, из всех испытаний вышел с честью.

Подобно Иосифу он обладал поразительной способностью восстанавливаться. Лишенный всего в тюрьме, он крепко доверял Богу и получал от Него защиту и восстановление сил посредством молитвы, текстов Писания, которые помнил наизусть, а также в поэтическом откровении.

Подобно Иосифу он был многосторонне одарен Богом. Везде, куда ни переезжала семья, он находил и объединял вокруг Христа верующих людей, и его дом становился церковью. Одаренный проповедник и поэт. Надежный друг. Мудрый и добрый пастырь, одинаково внимательно относившийся к старикам и молодежи. Талантливый инженер и рационализатор производства.

В истории Иосифа есть такие слова: «Господь был с Иосифом, и во всем, что он делал, Господь давал успех» (Быт. 39:23). Эти слова можно отнести и к Владимиру Трофимовичу Жидулову: во всем, что он делал, Господь давал успех. Жар юношеской первой любви он сумел пронести через всю жизнь.

Я б так идти хотел, чтоб духи преисподней
Во мне ни в чем пороков не нашли . . .

Чтоб целый ад кромешный трепетал,
Предчувствуя суда Господня приближенье
И каждый шаг неукротимого движенья
Конец его злодейств напоминал.