Редакция: Вначале хотелось бы дать определение тому, о чем мы будем говорить. Кто такой российский миссионер, чем он занимается, каковы его отличительные черты?
Леонид Картавенко: Два месяца назад в Краснодаре состоялась встреча руководителей ведущих миссий, не иностранных, а наших, российских, и один из основных вопросов, который мы ставили, – кто такой российский миссионер. Кого мы считаем российским миссионером? Этот вопрос можно понимать очень широко. Но в тот момент для себя, для России, мы очертили более узкий круг, исходя из того, что уже есть, что мы видели и знаем, как работают наши миссионеры, что они реально могут сделать.
Остановлюсь на том, что прежде всего миссионер – это человек, который говорит людям о Христе, показывает людям путь в церковь или создает новую церковь. То есть это не просто евангелизация без последствий. Евангелизация, вовлечение людей в церковь или создание церкви – конечный продукт миссионерской работы. Вот что должно быть. Но на деле бытует совершенно искаженное представление. Несколько лет назад на молодежной конференции, которую мы организовали для новых миссионерских церквей, я провел небольшую анкету. Чтобы нарисовать обобщенный портрет российского миссионера, надо было ответить по нескольким пунктам, и наряду с серьезными вопросами там было несколько провокационных. В результате по количеству голосов первое место занял человек, который нигде не работает, имеет спонсоров, машину, а потом уже проповедует, создает церковь...
Ред.: Подразумевается ли, что миссионер должен постоянно находиться в каком-то движении, что он вынужден отрываться от дома, от своей церкви и работать на периферии, прежде всего духовную периферию?
Леонид Картавенко: В моем представлении миссионерская работа имеет две стороны или два крыла. Первое, когда церковь создает церковь, дочернюю церковь. То есть группа из существующей церкви, благословленная церковью и поддержанная молитвами церкви, остается тут же, у себя дома, и работает рядом, в окрестности. Вторая сторона миссионерской работы охватывает неосвоенные регионы, те места, которые существующая церковь не в состоянии достигать. В эту работу вовлечены люди, которые физически от родной церкви удаляются, но духовно отрываться от своей церкви они не могут. Да, они переселяются на новое место жительства, это может быть новая культура, совершенно непривычные условия.
Ред.: Вырисовывается очень широкий спектр деятельности. Миссионер может работать вблизи своей церкви, может отправиться куда-то далеко. Это и широкий спектр по взаимодействию с разными людьми – могут быть близкие люди, которых он знает, с соседней улицы, и могут быть люди другого народа, совершенно другой культуры. В этом спектре могут найти себя очень многие. Но создается впечатление, что российское миссионерское движение очень узкое, в нем участвуют единицы. Верующие из русских протестантских церквей больше знают западных миссионеров, они их чаще видели, чем отечественных. Это правильно или нет?
Семен Бородин: Я бы вернулся в этом вопросе к понятию «миссионер» и еще бы соединил его с понятием «миссионерская церковь». Потому что трудно представить себе миссионера вообще, без фундаментального понятия «миссионерская церковь». Действительно в России создалась сложная ситуация, так как российские церкви были больше принимающей стороной, причем принимающей не только от дальнего Запада, но даже от Запада украинского. К сожалению, российское братство не проявляло большого усердия в миссионерском служении, было пассивным и только принимало помощь со стороны. Поэтому сегодня половина, а может, и больше миссионеров, работающих на территории России, – это миссионеры из Украины и Молдавии. Я говорю не о братстве с точки зрения юридического статуса, а о братстве с точки зрения конкретных церквей и их реального состояния. Сама церковь или сами поместные церкви должны внутренне измениться и стать миссионерствующими, чтобы из них рождались реальные миссионеры. В настоящее время поместная церковь не формирует мировоззрение миссионера, не воспитывает его, не направляет, не посылает... Поэтому, я думаю, пока еще нельзя сказать, что российское братство стало миссионерствующим. Это большая проблема, которую нужно преодолевать.
Ред.: Поясните, пожалуйста, что такое миссионерствующая церковь.
Семен Бородин: Какие бы критерии миссионерствующей церкви я назвал? Во-первых, любой служитель церкви, начиная от самого руководителя, пастора и заканчивая самым рядовым, должен постоянно доносить миссионерское видение и провозглашать его в церкви. Во-вторых, церковь знает о миссионерской работе через это видение и регулярно молится о ней, насколько эта потребность отзывается в сердцах людей.
В-третьих, церковь участвует в финансовой поддержке миссионеров, любых. Например, в нашей миссионерской церкви организован обет веры. Это ежегодная конференция миссионеров, где каждый член церкви, если у него есть желание, дает обет Богу на предстоящий год о финансовой поддержке миссионеров. Через это обещание веры, которое записывается на бумаге, целый год поддерживаются миссионеры. И в-четвертых, именно в такой среде, начиная с детства, юности, будут возрастать люди, которые станут жить идеями миссии. И они, естественно, выйдут на миссионерское служение, независимо от того, какой у них дар – администратора или проповедника, или евангелиста, или душепопечителя. При всех этих параметрах они могут быть миссионерами, если за ними стоит миссионерствующая церковь. Если этого нет, то вместо них должны быть какие-то герои, которые сами по себе вырвались вперед на белом коне, сражаются... Но это частности, это одиночки, а не движение.
Ред.: Что должно произойти, чтобы церковь стала миссионерствующей?
Семен Бородин: Тут важно, чтобы произошло осознание в российских церквях, что мы – миссионерствующая церковь, способная работать за рубежом. В прежние времена из России принято было посылать разведчиков, революционеров, террористов каких-то. Надо наконец посылать с Благой вестью, так, чтобы серьезно вкладываться в это. По большому счету в России нет еще миссионерствующей церкви с точки зрения посланничества за рубеж. Когда мы вкладываем денежку в дом молитвы, то, в принципе, мы сами себе строим хороший дом молитвы. Когда мы делаем воскресную школу, вкладываемся в пособия, то мы стараемся для наших детей. Когда в наши области посылаем миссионеров, чтобы они создавали церкви, то, по сути, расширяем собственную деятельность. Но вот когда мы будем способны отдать что-то зарубежной церкви, зная, что оттуда ничего не вернется, тогда мы станем по-настоящему миссионерствующей церковью.
Леонид Картавенко: Еще совсем недавно вектор церковной деятельности был направлен вовнутрь церкви. У нас не воспитывали миссионеров, просто обстоятельства были такими, что в церкви все служило для самих себя. Что мы знали про миссионеров? Мне моя бабушка рассказывала, что еще сто лет назад последних миссионеров в Африке съели львы. А когда неожиданно мне предложили участвовать в основании миссионерского общества, то в самом начале подходили верующие и стыдили: вы что себя апостолами называете. Сейчас ситуация меняется, но не настолько, чтобы во всех церквях идея миссионерства стала главной. Хорошо, если пасторы в отдельных церквях понимают, что нужно отдавать, и говорят об этом. Хорошо, если сами показывают пример – я отдал лучших на служение и от этого ничего не потерял.
Надо заметить, что мышление пастора и миссионера очень разное. Пастор смотрит на переполненный зал и говорит, Господи, слава Тебе, – полный зал. Миссионер смотрит на этот зал и говорит, Господи, куда ж неверующим приходить. У них просто разные подходы, и когда миссионер становится пастором, то по пасторски начинает думать. А когда пастор говорит: этого не отдам, и этого не отдам, то потом те, кого он не отдал, его же и съедят. Или такая церковь превратится в болото. Среда, которая воспитывает миссионеров, в которой есть миссионерский дух, она способствует тому, что молодые люди, не закосневшие еще в каком-то привычном хождении на воскресные собрания, начинают работать в качестве миссионеров.
Беда, если миссионер оторвался от своей церкви. Оторваться в физическом плане, просто уехать – это не беда. Как правило, отрываются духовно, когда происходит разрыв с церковью. У кого-то тихий, у кого-то громкий. Вот что плохо. Если от церкви не отрываются, то остается ее свет, церковь молится, получает информацию о миссионере, который отчитывается перед церковью. Пусть он раз в год приедет в отпуск к теще и в церкви расскажет, как Бог его благословил. Бабушки из этой церкви, конечно, не смогут собрать ему сто долларов, они десять рублей ему дадут. Но эти десять рублей будут благословеннее, чем сто американских долларов. Потому что они сопровождаются внутренней молитвой, духовной поддержкой.
Петр Рязанов: Я думаю, не все миссионеры согласятся поменять сто долларов на десять рублей от бабушек. Вместе с тем миссионерство переживает какой-то другой период, потому что люди понимают, им не стоит рассчитывать только на помощь Запада. Появляются настоящие миссионеры, они идут от церквей, которые здесь, непосредственно поддерживаются церквями, которые уже существуют. На много им рассчитывать не приходится. И вот здесь проявляется настоящая посвященность человека – насколько он готов исполнить миссию. Когда есть машина, есть спонсорская поддержка – желающих много, но как только это заканчивается – и миссионерство кончилось.
Семен Бородин: Давайте будем реалистами – в предстоящие годы миссионеры должны жить на уровне остальных людей. Они не могут выезжать на миссию с односторонним билетом, как это было в начале девяностых. Они вправе претендовать на нормальную жизнь, к которой сегодня тянутся другие члены церкви, становясь бизнесменами или устраиваясь на хорошую работу. В таком случае вопрос не в том, откуда пришли деньги, а в том, насколько наши церкви готовы обеспечить миссионеров. Я думаю, что прошедшие десять лет и церкви, и ряд миссий поддерживали структурных работников вместо того, чтобы реально вкладывать силы в миссионерство. Церкви не научились обеспечивать сами себя, содержать своего пастора, не научились отчислять в свое структурное объединение, так чтобы оно могло жить на реальное финансирование от церквей. Тем более не получается поддерживать своих миссионеров. Конечно, трудно после десятилетнего периода, когда все это не развивалось, сделать резкий поворот, чтобы и структуру поддерживать, и своего пастора, и миссионеров. Придется пересматривать финансовую политику в церквях, и это будет очень сложный период.
Ред.: Но всегда ведь говорят, что церкви у нас очень бедные, и это объективно, так как в стране плохая экономическая ситуация.
Семен Бородин: Я думаю, это неверный взгляд на себя. Потому и бедные, что не стремятся содержать ни себя, ни пастора...
Леонид Картавенко: Приведу пример. В одной из миссионерских церквей, в Брянске, стал молодой пастор. Церковь большая, семьсот членов, но церковных сборов хватало только на половину оплаты коммунальных услуг – у них большой храм. Остальное искали у американцев и других. Первое, что предложил новый пастор братскому совету, затем членскому собранию, – выделить десять или тридцать процентов сборов на миссионерское служение. Ну, все заволновались, живые же люди... Сегодня эта церковь поддерживает одиннадцать миссионеров. Своих миссионеров они послали в Россию. Большая часть финансов идет на поддержание библейской школы, проводят большую евангелизационную работу. И уже никто не говорит, что не хватает на коммунальные расходы. Количество членов осталось то же. Люди увидели реальную потребность, куда надо отдать деньги. И они отдают.
Я приехал в другую церковь, рассказывал о миссии, о миссионерском служении и предложил: вы можете пожертвовать на конкретную миссионерскую программу. А перед этим пастор мне сказал, что у них церковь очень бедная, и они не могут туалеты достроить. После собрания подходит дьякон, вручает две тысячи рублей и говорит: надоело на туалет жертвовать. Люди готовы вкладывать, но они хотят вкладывать в реальное дело, хотят получать отчет о своих пожертвованиях, быть уверенными, что это пошло туда-то и туда-то и принесло пользу. Это потерянный пласт, который надо подымать. Конечно, мы не сможем в ближайшее время целиком перейти на местные финансы, но если мы не будем работать в этом направлении, то и западные будут потеряны для нас.
Семен Бородин: Ориентировочно получается, что из сорока церквей нашего миссионерского союза двадцать две церкви уже проводят ежегодно миссионерские конференции, на которых дают обещание веры и реально воплощают то, что они обещали. Для примера, у нас пятнадцать церквей, которые сами содержат своего пастора, в двух церквах двух пасторов содержит церковь плюс остальные все свои расходы, и еще у нас двадцать семь миссионеров на содержании. Естественно, часть поддержки идет со стороны, но растущая часть идет из местных церквей, этих самых двадцати двух церквей, которые недавно стали передавать средства в миссионерский фонд на поддержку миссионеров. Практически все церкви, где свыше пятидесяти членов, участвуют в этом фонде, и там, где от шестидесяти, поддерживают своего пастора.
Геннадий Пшеничный: Скажем, взять Новороссийск, там полтора года существует церковь – всего двадцать два обращенных. Для них принципиальным было участие в миссионерском фонде и они уже две с половиной тысячи отдают. Как получили, так и хотят отдавать.
Леонид Картавенко: То есть верно расставлены приоритеты – миссия выходит на первое место. Это позволяет самой церкви быть чище, потому что есть движение, идет свежий поток, это уже не болото. Как в плане финансовом, так и в плане молитвы. У них есть реальные объекты молитвы, они знают, о чем молиться, они видят ответы от Господа, они участвуют, не выезжая куда-то, молитвами и переживаниями в миссионерской работе. Когда это становится приоритетом церкви, скажем так, – это уже новая церковь, пусть ей сто лет. А если церковь этого не делает и живет для себя, она через три года станет болотом.
Семен Бородин: По словам Писания, где сокровище ваше – там и сердце ваше. Если мы рубля не вложили, оно нам не дорого. Там, где мы вложили свою лепту, мы серьезно об этом переживаем: молимся, интересуемся, что там происходит, ждем ответной информации. Там часть нашего сокровища.
Ред.: Сколько примерно времени может потребоваться, чтобы поменялось наше сознание, а вместе с ним и состояние церкви?
Леонид Картавенко: В моем представлении не от количества лет это зависит. Как правило, новые церкви, которые недавно образовались, быстрее и легче становятся миссионерствующими. Нет таких правил, что до пяти лет они работают только на себя, а потом все меняется. Вначале, может, они просто молятся и жертвуют где-то полторы тысячи рублей на миссионерство. Больше проблем с теми церквями, которые существуют уже десятки лет. Там нет миссионерского духа, вектор направлен внутрь – все только для нас. Поэтому тут можно наблюдать, скорее всего, обратно пропорциональную зависимость: чем больше лет, тем меньше надежды, что ситуация изменится.
Петр Рязанов: Вначале меняется сознание у руководства, а потом уже и у членов церкви, и даже когда не хватает на коммунальные платежи, все равно людей посылают с миссией. Моя церковь одна из самых больших в Москве, а в больших церквях не так просто сдвинуть что-то с наезженной колеи. Сейчас идет большая реконструкция, так как церковь находится в историческом здании, и очень много средств уходит на то, чтобы закончить эту реконструкцию. Но пасторы, руководство решили, что, несмотря на все это, миссионеров надо посылать. И они стали посылать, и увидели, что реакция церкви стала совершенно другой. Вначале делегировали сестру на несколько месяцев в Таджикистан. Сейчас вот реально нашли средства для того, чтобы отправить в Монголию брата с женой. Скромные шаги, но важность их понимают, идут в этом направлении и побуждают другие церкви поддерживать. И в Москве начинает двигаться это дело, несмотря на то, что не так много церквей в московском регионе, которые содержат своих пасторов и крепко стоят на ногах.
Геннадий Пшеничный: В чем сила миссионерского фонда или обета веры? В том, что он принципиально отделен. Не то, что у нас есть общий ящик, и мы думаем, сколько мы можем выделить на месяц для миссионеров. Возникает торговля, потому что есть коммунальные нужды и еще какие-то. В данном случае два фонда совершенно независимые. Миссионерский фонд отдельный и неприкосновенный. Это сверх десятины. Почему и называется обет веры. Это деньги, которых я в принципе не имею, но верой отвечаю, что я там. Вклады месячные. То есть я верой каждый месяц обещаю давать, скажем, сто рублей. Миссионерский фонд идет совершенно отдельно, он сверх десятины.
Ред.: Когда мы говорим о западных миссионерах, то отмечаем, что у них возникают проблемы и сложности, потому что они не знают особенности нашей культуры. В случае с российскими миссионерами этот недостаток исключен. Значит, они могут действовать эффективнее по сравнению с западными миссионерами?
Леонид Картавенко: Вообще миссионера нельзя назвать западным или восточным, миссионерство подразумевает, что надо перейти какие-то границы, в том числе и церковные. Конечно, есть разница – человек приезжает из сытой Америки или из другого города своей же страны. Работать в своей культуре, понимая людей и их менталитет, легче. Но я бы не стал резко разграничивать западных и своих миссионеров. Нашим тоже приходится работать в другой культуре. Все миссионеры на Севере – это миссионеры, работающие в другой культуре. Когда чай надо пить с волосом и вытаскивать его оттуда нельзя. И много других моментов.
Это вопрос практики, тактичности, реальной любви к людям и готовности применить ряд миссионерских принципов, которые мы знаем и понимаем, – принципов воплощения. Есть они – работа благословенная. Есть использование кого-то или чего-то, скажем, людей или местных ресурсов – благословения не будет.
Ред.: Миссионеров надо учить?
Леонид Картавенко: Да, и это не просто школа, а процесс, который начинается с церковной скамеечки, с рождения или еще до рождения. Вообще этот процесс нельзя точно отчертить, вот здесь он начинается, а здесь заканчивается. Это образование дается прежде всего в церкви, в воскресной школе, когда миссионер приезжает, детям рассказывают, что вот миссионер приехал. Еще маленькими они знают, что это значит. То есть миссионерское образование должно начинаться в церквах, как понимание мотивации этой деятельности. А дальше оно может продолжиться в учебных заведениях.
Ред.: Насколько церковь несет ответственность за то, подготовлен человек для служения или нет?
Семен Бородин: Есть миссионерская притча. Вот как двух парашютистов толкают, так и два миссионера стоят в готовности:
– Готов? Пошел!
– Готов? Пошел! Пошел! Пошел!
– Эх, готов!
– Ан нет, смотри, пошел!
Заработал миссионер, даже когда думали, что он готов уже! Готов или не готов, не знаю, как определить?
Леонид Картавенко: Есть вполне определенный набор требований для каждого человека. Но нельзя сказать, если человек чуть-чуть не соответствует им, он не может поехать миссионером. Он будет просто говорить, что «Бог сделал вас людями, чтобы вы стали Его детями», и где-то его все равно воспримут. При этом все-таки есть тот минимум, без которого нельзя посылать человека на служение – это и его образование, светское и богословское, и умение работать с людьми, способность принимать решение, брать на себя ответственность во всех сферах жизни.
Семен Бородин: Мне кажется, нужно вернуться к понятию «миссионерствующая церковь», потому что здесь есть несколько пробелов. Мы говорим, люди ушли в учебное заведение готовиться к миссии. Потом их же критикуем: вот они такие-сякие оторвались от церкви, а колледж их сделал плохими. А причина в том разрыве, который существует между церковью и учебным заведением. Человек не получил то, что он должен был получить через внутрицерковное образование, и перешел на следующую ступень – специальное образование. Не получив базовое, он вынужден сначала компенсировать это в колледже, переживая определенный кризис личного становления, плюс успевать параллельно за общей успеваемостью. Потом смотришь – что-то незрелое вышло. Кто виноват? Конечно, учебное заведение – такого выпустило.
Поэтому перед миссионерствующей церковью стоит новая задача – готовить людей, закладывать базовое основание, понимание фундаментальных вещей в церкви, а дальше благословлять их учебу и подготовку к делу.
Леонид Картавенко: Должен быть треугольник: церковь – миссия – библейская школа. Каждая из сторон треугольника имеет свою сторону, но только все вместе дают результат, когда церковь готовит кадры для школы, школа для миссии, и миссия опять готовит кадры для церкви. По отдельности работать эффективно эти три составляющие не смогут.
Ред.: Все же можно хотя бы вкратце назвать, какие черты должны отличать миссионера?
Семен Бородин: Первое – свобода. Понимание своего положения во Христе, достаточная свобода от последствий грехов и зависимости, то есть состояние личной готовности, личной зрелости. Второе – водительство Бога, чувствительность и способность к определению воли Божьей и послушанию воле Божьей. Третье – навык практический пастырской заботы, способность находить Божье решение для конкретных проблем и нужд человека, потому что миссионер работает с людьми, которые находятся в самом разном состоянии. Четвертое – наставничество, практический опыт лично наставлять людей с целью изменения их жизненных ценностей и получения свободы. Пятое – умение организовать взаимное служение членов друг другу, развивать взаимоскрепляющие связи живого церковного организма, принцип всеобщего священства, то есть «я сторож брату моему». Шестое – опыт личного евангелизма, способность строить взаимоотношения через личную дружбу с человеком и передать ему Весть так, чтобы он смог принять Христа и научить этому другого. Седьмое – практический опыт ведения малой группы, умение организовать динамичное созидательное общение в группе. Восьмое – способность воспитывать новых лидеров, передача лидерам малых групп опыта служения, личного опыта руководства. Девятое – ведение воскресного служения, способность проповедовать и работать с аудиторией. Десятое – управление и финансы, способность организовать структуру церкви, быть на начальном этапе распорядителем церковных финансов, а не хозяином. И, естественно, одиннадцатое – уверенность в своем призвание и знание своих духовных дорог.
Ред.: Кому же такое под силу!
Геннадий Пшеничный: Кроме этого всего есть еще техническая сторона – ограничения по возрасту духовному, ограничения по образованию – минимум год библейской школы или заочное образование, или быть в процессе учебы.
Леонид Картавенко: Если говорить об ограничениях, то бывают исключения. Расскажу случай, когда дедушка в семьдесят шесть лет сильно заболел, просто умирал. Были у него духовные проблемы – несогласие с пресвитером. Я ему посоветовал ехать в Белоруссию, на родину, в район, где не было церкви. Его родственники на меня сильно ополчились, думали, что в поезде он и умрет. Доехал. Церковь создал, и вот уже десять лет на его попечении четыре деревни и церковная молодежь. Ему сейчас восемьдесят шесть лет, на велосипеде ездит! Но это исключение, конечно.
Ред.: Когда миссионера отправляют на служение, то какие-то конкретные цели перед ним ставятся, скажем, организовать церковь или обеспечить ее рост?
Леонид Картавенко: Миссионер посылается на служение. У нас в союзе есть одно направление, оно временное. Это, как одни называют, реставрация, реанимация церквей. Есть церкви, где старичок-пресвитер и где поняли, что дальше так нельзя. Они просят, дайте нам кого-то на замену. Мы посылаем миссионера в эту церковь, его задача – начать работу по-новому, чтобы церковь развивалась дальше. Это очень сложная работа. Не каждый миссионер может влить новое вино в старые мехи. Если миссионер посылается на новое место, его задача – основать церковь. Но если при нормальной успешной работе, скажем, на Украине, можно за год ожидать рост в сто человек, то в России двадцать человек за год – это нормально. Но, по крайней мере, два-три года – и церковь должна быть. Через год можно еще не видеть результата работы миссионера, это только начало, когда встречается немало трудностей. Но задание есть и есть контракт, где обычно мы пишем, что ожидаем. Бывает, миссионер сам пишет свое видение: я сделаю это и это. Мы соглашаемся с его видением, корректируем его. Это позволяет и со стороны миссии как-то контролировать работу миссионера, и самому миссионеру видеть, что он должен сделать, какие конкретные сроки установлены, какие результаты от него ожидаются.
Геннадий Пшеничный: Есть и финансовый рычаг, во всяком случае в нашей системе. Если человека посылают на пять лет, то каждый год его содержание уменьшается на двадцать процентов. Если первый год он получает 100 процентов, то на следующий – восемьдесят и так далее. Имеется в виду, что церковь будет восполнять это.
Семен Бородин: Вообще служение миссионерское не числом выражено. Спасенная душа – это уже целая вечность.
Ред.: Церквей, вектор которых направлен только на себя, свои внутренние проблемы, больше? Сколько примерно уже существует миссионерствующих церквей? Кто-то анализирует эту ситуацию?
Леонид Картавенко: Если брать российский союз баптистов, большой, 1400 церквей, то в процентном отношении тут будет больше церквей, которые не имеют миссионерского видения. И наоборот, новые объединения, такие, как, например, ЕХМС или Свет Евангелия, которые создавались миссионерами, – там больше таких церквей. Количественно их посчитать довольно трудно, потому что это процесс – вчера церковь жила только для себя, а сегодня она начала о чем-то думать и кого-то посылать.
Семен Бородин: Здесь нужен анализ не только на уровне одного объединения. Есть разные деноминации, динамика у них разная. Есть разные конфессии – одни быстро растут, другие занимают защитную позицию, для них важно самосохранение, выживание, там постоянно приговаривают: да мы такие бедные! Я согласен, что нужен серьезный анализ, но добавил бы – честный анализ. А это самое трудное – подходить критично, подходить с переоценкой и что-то менять существенно.
Петр Рязанов: Важно, чтобы стремление к количеству не перехлестнуло главное. Честно делать свое дело, а Господь будет прилагать спасаемых к церкви. К сожалению, такая тенденция тоже есть, когда современные пасторы хотят очень быстро достигнуть результата, показать количество и для этого не брезгуют никакими методами. Применяют такие методы, которые в христианстве меньше всего должны практиковаться. Наверное, это вопрос воспитания лидеров, которые должны здраво смотреть на вещи. Желание, конечно, доброе, свидетельствовать больше и как можно больше людей привести к Христу не должно стать самоцелью, погоней за количеством. Цель, я думаю, заключается в том, чтобы нести Благую весть везде и всюду.
Семен Бородин: Количество – наш спорный фактор, но смотря как его применять. Если мы говорим: насколько выросла моя церковя – это одна мотивация, а если говорим: сколько гибнет грешников – это уже другая. Насколько нужно больше усилий, чтобы достичь этих грешников, чтобы они не попали в ад? Здесь другая мотивация, но это тоже количество. Сегодня у нас десятки городов, даже сотни, где нет евангельских церквей, поэтому количество становится очень важным фактором, за которое нужно бороться. Ради спасения, не ради того – моя церковь количественно растет.
Ред.: Какой призыв церкви может сегодня прозвучать, какие у вас будут пожелания?
Леонид Картавенко: Если церковь не будет отдавать, она не сможет быть полноценной живой церковью. Она будет принимать в себя потоки благословений – западных, Божьих, любых, но внутри останется пустота. И только когда церковь начнет сама отдавать, пусть это будет небольшая церковь, как какой-то родник, только тогда она будет чистая, свежая, и люди будут идти туда. Принцип церкви – отдавать.
Семен Бородин: Я думаю, очень важно, чтобы изменилось восприятие лидеров церкви. Церковь – это не сцена для одного человека, а место, где формируются лидеры и руководители. Цель церкви – взрастить, воспитать каждого пришедшего и направить его дальше. Если такая философия будет в каждой церкви, там появится десять, двадцать, сорок лидеров. Сейчас не какая-то реформа или революция нужна церкви, а изменение подхода к людям. Каждый новообращенный, вновь вошедший в церковь, – это потенциально перспективный лидер. И пастор, проповедник должен сделать все, чтобы пришедший стал лидером. На малом уровне, на большом уровне, но должен быть процесс взращивания лидеров, и тогда церковь естественно будет миссионерствующая.
Петр Рязанов: Призыв остается тот, который прозвучал у Христа, когда Он уходил с этой земли: идите и научите. И церковь должна идти и учить, учить и проповедовать. Этот призыв остается и, думаю, самый главный стимул, чтобы совершать это, потому что это призыв Христа.
Геннадий Пшеничный: Призыв находим в одиннадцатой главе Евангелия Иоанна. Когда умер Лазарь – это известная история – вначале Марфа, а потом Мария задают вопрос, повторяя слово в слово: Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат наш. Эта фраза часто повторяется и сейчас: если бы... Если бы у нас было то-то или если бы что-то произошло, то мы пойдем, мы будем... Мы ориентируемся на то, что если бы у нас были люди, деньги, дом молитвы, вот тогда мы пойдем, будем участвовать. Господь говорит, Я есть воскресение и жизнь, веришь ли ты в это? Вера выражена в послушании делать сейчас. Идея в том, что Бог дал нам сегодня какие-то ресурсы. Бог сегодня есть воскресение в жизнь. От нас ожидается послушание и доверие. Вера там, где послушание. Что, Господи, повелишь делать с тем, что я сегодня имею? А наверняка у каждого есть что-то сегодня, что Он дал, и это должно использоваться. И Бог будет действовать и открывать возможность действовать дальше.
Сегодня у каждой церкви, каждой команды и каждого служителя есть что-то, что Бог может использовать. Это принципиально – не ждать, не надеяться на других, а делать. Этот подход был бы самым правильным и самым динамичным сегодня. Быть верным в малом, и получим колоссальнейшую отдачу.
Леонид Картавенко: Два месяца назад в Краснодаре состоялась встреча руководителей ведущих миссий, не иностранных, а наших, российских, и один из основных вопросов, который мы ставили, – кто такой российский миссионер. Кого мы считаем российским миссионером? Этот вопрос можно понимать очень широко. Но в тот момент для себя, для России, мы очертили более узкий круг, исходя из того, что уже есть, что мы видели и знаем, как работают наши миссионеры, что они реально могут сделать.Остановлюсь на том, что прежде всего миссионер – это человек, который говорит людям о Христе, показывает людям путь в церковь или создает новую церковь. То есть это не просто евангелизация без последствий. Евангелизация, вовлечение людей в церковь или создание церкви – конечный продукт миссионерской работы. Вот что должно быть. Но на деле бытует совершенно искаженное представление. Несколько лет назад на молодежной конференции, которую мы организовали для новых миссионерских церквей, я провел небольшую анкету. Чтобы нарисовать обобщенный портрет российского миссионера, надо было ответить по нескольким пунктам, и наряду с серьезными вопросами там было несколько провокационных. В результате по количеству голосов первое место занял человек, который нигде не работает, имеет спонсоров, машину, а потом уже проповедует, создает церковь...
Ред.: Подразумевается ли, что миссионер должен постоянно находиться в каком-то движении, что он вынужден отрываться от дома, от своей церкви и работать на периферии, прежде всего духовную периферию?
Леонид Картавенко: В моем представлении миссионерская работа имеет две стороны или два крыла. Первое, когда церковь создает церковь, дочернюю церковь. То есть группа из существующей церкви, благословленная церковью и поддержанная молитвами церкви, остается тут же, у себя дома, и работает рядом, в окрестности. Вторая сторона миссионерской работы охватывает неосвоенные регионы, те места, которые существующая церковь не в состоянии достигать. В эту работу вовлечены люди, которые физически от родной церкви удаляются, но духовно отрываться от своей церкви они не могут. Да, они переселяются на новое место жительства, это может быть новая культура, совершенно непривычные условия.
Ред.: Вырисовывается очень широкий спектр деятельности. Миссионер может работать вблизи своей церкви, может отправиться куда-то далеко. Это и широкий спектр по взаимодействию с разными людьми – могут быть близкие люди, которых он знает, с соседней улицы, и могут быть люди другого народа, совершенно другой культуры. В этом спектре могут найти себя очень многие. Но создается впечатление, что российское миссионерское движение очень узкое, в нем участвуют единицы. Верующие из русских протестантских церквей больше знают западных миссионеров, они их чаще видели, чем отечественных. Это правильно или нет?
Семен Бородин: Я бы вернулся в этом вопросе к понятию «миссионер» и еще бы соединил его с понятием «миссионерская церковь». Потому что трудно представить себе миссионера вообще, без фундаментального понятия «миссионерская церковь». Действительно в России создалась сложная ситуация, так как российские церкви были больше принимающей стороной, причем принимающей не только от дальнего Запада, но даже от Запада украинского. К сожалению, российское братство не проявляло большого усердия в миссионерском служении, было пассивным и только принимало помощь со стороны. Поэтому сегодня половина, а может, и больше миссионеров, работающих на территории России, – это миссионеры из Украины и Молдавии. Я говорю не о братстве с точки зрения юридического статуса, а о братстве с точки зрения конкретных церквей и их реального состояния. Сама церковь или сами поместные церкви должны внутренне измениться и стать миссионерствующими, чтобы из них рождались реальные миссионеры. В настоящее время поместная церковь не формирует мировоззрение миссионера, не воспитывает его, не направляет, не посылает... Поэтому, я думаю, пока еще нельзя сказать, что российское братство стало миссионерствующим. Это большая проблема, которую нужно преодолевать. Ред.: Поясните, пожалуйста, что такое миссионерствующая церковь.
Семен Бородин: Какие бы критерии миссионерствующей церкви я назвал? Во-первых, любой служитель церкви, начиная от самого руководителя, пастора и заканчивая самым рядовым, должен постоянно доносить миссионерское видение и провозглашать его в церкви. Во-вторых, церковь знает о миссионерской работе через это видение и регулярно молится о ней, насколько эта потребность отзывается в сердцах людей.
В-третьих, церковь участвует в финансовой поддержке миссионеров, любых. Например, в нашей миссионерской церкви организован обет веры. Это ежегодная конференция миссионеров, где каждый член церкви, если у него есть желание, дает обет Богу на предстоящий год о финансовой поддержке миссионеров. Через это обещание веры, которое записывается на бумаге, целый год поддерживаются миссионеры. И в-четвертых, именно в такой среде, начиная с детства, юности, будут возрастать люди, которые станут жить идеями миссии. И они, естественно, выйдут на миссионерское служение, независимо от того, какой у них дар – администратора или проповедника, или евангелиста, или душепопечителя. При всех этих параметрах они могут быть миссионерами, если за ними стоит миссионерствующая церковь. Если этого нет, то вместо них должны быть какие-то герои, которые сами по себе вырвались вперед на белом коне, сражаются... Но это частности, это одиночки, а не движение.
Ред.: Что должно произойти, чтобы церковь стала миссионерствующей?
Семен Бородин: Тут важно, чтобы произошло осознание в российских церквях, что мы – миссионерствующая церковь, способная работать за рубежом. В прежние времена из России принято было посылать разведчиков, революционеров, террористов каких-то. Надо наконец посылать с Благой вестью, так, чтобы серьезно вкладываться в это. По большому счету в России нет еще миссионерствующей церкви с точки зрения посланничества за рубеж. Когда мы вкладываем денежку в дом молитвы, то, в принципе, мы сами себе строим хороший дом молитвы. Когда мы делаем воскресную школу, вкладываемся в пособия, то мы стараемся для наших детей. Когда в наши области посылаем миссионеров, чтобы они создавали церкви, то, по сути, расширяем собственную деятельность. Но вот когда мы будем способны отдать что-то зарубежной церкви, зная, что оттуда ничего не вернется, тогда мы станем по-настоящему миссионерствующей церковью.
Леонид Картавенко: Еще совсем недавно вектор церковной деятельности был направлен вовнутрь церкви. У нас не воспитывали миссионеров, просто обстоятельства были такими, что в церкви все служило для самих себя. Что мы знали про миссионеров? Мне моя бабушка рассказывала, что еще сто лет назад последних миссионеров в Африке съели львы. А когда неожиданно мне предложили участвовать в основании миссионерского общества, то в самом начале подходили верующие и стыдили: вы что себя апостолами называете. Сейчас ситуация меняется, но не настолько, чтобы во всех церквях идея миссионерства стала главной. Хорошо, если пасторы в отдельных церквях понимают, что нужно отдавать, и говорят об этом. Хорошо, если сами показывают пример – я отдал лучших на служение и от этого ничего не потерял.
Надо заметить, что мышление пастора и миссионера очень разное. Пастор смотрит на переполненный зал и говорит, Господи, слава Тебе, – полный зал. Миссионер смотрит на этот зал и говорит, Господи, куда ж неверующим приходить. У них просто разные подходы, и когда миссионер становится пастором, то по пасторски начинает думать. А когда пастор говорит: этого не отдам, и этого не отдам, то потом те, кого он не отдал, его же и съедят. Или такая церковь превратится в болото. Среда, которая воспитывает миссионеров, в которой есть миссионерский дух, она способствует тому, что молодые люди, не закосневшие еще в каком-то привычном хождении на воскресные собрания, начинают работать в качестве миссионеров.
Беда, если миссионер оторвался от своей церкви. Оторваться в физическом плане, просто уехать – это не беда. Как правило, отрываются духовно, когда происходит разрыв с церковью. У кого-то тихий, у кого-то громкий. Вот что плохо. Если от церкви не отрываются, то остается ее свет, церковь молится, получает информацию о миссионере, который отчитывается перед церковью. Пусть он раз в год приедет в отпуск к теще и в церкви расскажет, как Бог его благословил. Бабушки из этой церкви, конечно, не смогут собрать ему сто долларов, они десять рублей ему дадут. Но эти десять рублей будут благословеннее, чем сто американских долларов. Потому что они сопровождаются внутренней молитвой, духовной поддержкой.
Петр Рязанов: Я думаю, не все миссионеры согласятся поменять сто долларов на десять рублей от бабушек. Вместе с тем миссионерство переживает какой-то другой период, потому что люди понимают, им не стоит рассчитывать только на помощь Запада. Появляются настоящие миссионеры, они идут от церквей, которые здесь, непосредственно поддерживаются церквями, которые уже существуют. На много им рассчитывать не приходится. И вот здесь проявляется настоящая посвященность человека – насколько он готов исполнить миссию. Когда есть машина, есть спонсорская поддержка – желающих много, но как только это заканчивается – и миссионерство кончилось.Семен Бородин: Давайте будем реалистами – в предстоящие годы миссионеры должны жить на уровне остальных людей. Они не могут выезжать на миссию с односторонним билетом, как это было в начале девяностых. Они вправе претендовать на нормальную жизнь, к которой сегодня тянутся другие члены церкви, становясь бизнесменами или устраиваясь на хорошую работу. В таком случае вопрос не в том, откуда пришли деньги, а в том, насколько наши церкви готовы обеспечить миссионеров. Я думаю, что прошедшие десять лет и церкви, и ряд миссий поддерживали структурных работников вместо того, чтобы реально вкладывать силы в миссионерство. Церкви не научились обеспечивать сами себя, содержать своего пастора, не научились отчислять в свое структурное объединение, так чтобы оно могло жить на реальное финансирование от церквей. Тем более не получается поддерживать своих миссионеров. Конечно, трудно после десятилетнего периода, когда все это не развивалось, сделать резкий поворот, чтобы и структуру поддерживать, и своего пастора, и миссионеров. Придется пересматривать финансовую политику в церквях, и это будет очень сложный период.
Ред.: Но всегда ведь говорят, что церкви у нас очень бедные, и это объективно, так как в стране плохая экономическая ситуация.
Семен Бородин: Я думаю, это неверный взгляд на себя. Потому и бедные, что не стремятся содержать ни себя, ни пастора...
Леонид Картавенко: Приведу пример. В одной из миссионерских церквей, в Брянске, стал молодой пастор. Церковь большая, семьсот членов, но церковных сборов хватало только на половину оплаты коммунальных услуг – у них большой храм. Остальное искали у американцев и других. Первое, что предложил новый пастор братскому совету, затем членскому собранию, – выделить десять или тридцать процентов сборов на миссионерское служение. Ну, все заволновались, живые же люди... Сегодня эта церковь поддерживает одиннадцать миссионеров. Своих миссионеров они послали в Россию. Большая часть финансов идет на поддержание библейской школы, проводят большую евангелизационную работу. И уже никто не говорит, что не хватает на коммунальные расходы. Количество членов осталось то же. Люди увидели реальную потребность, куда надо отдать деньги. И они отдают.
Я приехал в другую церковь, рассказывал о миссии, о миссионерском служении и предложил: вы можете пожертвовать на конкретную миссионерскую программу. А перед этим пастор мне сказал, что у них церковь очень бедная, и они не могут туалеты достроить. После собрания подходит дьякон, вручает две тысячи рублей и говорит: надоело на туалет жертвовать. Люди готовы вкладывать, но они хотят вкладывать в реальное дело, хотят получать отчет о своих пожертвованиях, быть уверенными, что это пошло туда-то и туда-то и принесло пользу. Это потерянный пласт, который надо подымать. Конечно, мы не сможем в ближайшее время целиком перейти на местные финансы, но если мы не будем работать в этом направлении, то и западные будут потеряны для нас.
Семен Бородин: Ориентировочно получается, что из сорока церквей нашего миссионерского союза двадцать две церкви уже проводят ежегодно миссионерские конференции, на которых дают обещание веры и реально воплощают то, что они обещали. Для примера, у нас пятнадцать церквей, которые сами содержат своего пастора, в двух церквах двух пасторов содержит церковь плюс остальные все свои расходы, и еще у нас двадцать семь миссионеров на содержании. Естественно, часть поддержки идет со стороны, но растущая часть идет из местных церквей, этих самых двадцати двух церквей, которые недавно стали передавать средства в миссионерский фонд на поддержку миссионеров. Практически все церкви, где свыше пятидесяти членов, участвуют в этом фонде, и там, где от шестидесяти, поддерживают своего пастора.
Геннадий Пшеничный: Скажем, взять Новороссийск, там полтора года существует церковь – всего двадцать два обращенных. Для них принципиальным было участие в миссионерском фонде и они уже две с половиной тысячи отдают. Как получили, так и хотят отдавать.Леонид Картавенко: То есть верно расставлены приоритеты – миссия выходит на первое место. Это позволяет самой церкви быть чище, потому что есть движение, идет свежий поток, это уже не болото. Как в плане финансовом, так и в плане молитвы. У них есть реальные объекты молитвы, они знают, о чем молиться, они видят ответы от Господа, они участвуют, не выезжая куда-то, молитвами и переживаниями в миссионерской работе. Когда это становится приоритетом церкви, скажем так, – это уже новая церковь, пусть ей сто лет. А если церковь этого не делает и живет для себя, она через три года станет болотом.
Семен Бородин: По словам Писания, где сокровище ваше – там и сердце ваше. Если мы рубля не вложили, оно нам не дорого. Там, где мы вложили свою лепту, мы серьезно об этом переживаем: молимся, интересуемся, что там происходит, ждем ответной информации. Там часть нашего сокровища.
Ред.: Сколько примерно времени может потребоваться, чтобы поменялось наше сознание, а вместе с ним и состояние церкви?
Леонид Картавенко: В моем представлении не от количества лет это зависит. Как правило, новые церкви, которые недавно образовались, быстрее и легче становятся миссионерствующими. Нет таких правил, что до пяти лет они работают только на себя, а потом все меняется. Вначале, может, они просто молятся и жертвуют где-то полторы тысячи рублей на миссионерство. Больше проблем с теми церквями, которые существуют уже десятки лет. Там нет миссионерского духа, вектор направлен внутрь – все только для нас. Поэтому тут можно наблюдать, скорее всего, обратно пропорциональную зависимость: чем больше лет, тем меньше надежды, что ситуация изменится.
Петр Рязанов: Вначале меняется сознание у руководства, а потом уже и у членов церкви, и даже когда не хватает на коммунальные платежи, все равно людей посылают с миссией. Моя церковь одна из самых больших в Москве, а в больших церквях не так просто сдвинуть что-то с наезженной колеи. Сейчас идет большая реконструкция, так как церковь находится в историческом здании, и очень много средств уходит на то, чтобы закончить эту реконструкцию. Но пасторы, руководство решили, что, несмотря на все это, миссионеров надо посылать. И они стали посылать, и увидели, что реакция церкви стала совершенно другой. Вначале делегировали сестру на несколько месяцев в Таджикистан. Сейчас вот реально нашли средства для того, чтобы отправить в Монголию брата с женой. Скромные шаги, но важность их понимают, идут в этом направлении и побуждают другие церкви поддерживать. И в Москве начинает двигаться это дело, несмотря на то, что не так много церквей в московском регионе, которые содержат своих пасторов и крепко стоят на ногах.
Геннадий Пшеничный: В чем сила миссионерского фонда или обета веры? В том, что он принципиально отделен. Не то, что у нас есть общий ящик, и мы думаем, сколько мы можем выделить на месяц для миссионеров. Возникает торговля, потому что есть коммунальные нужды и еще какие-то. В данном случае два фонда совершенно независимые. Миссионерский фонд отдельный и неприкосновенный. Это сверх десятины. Почему и называется обет веры. Это деньги, которых я в принципе не имею, но верой отвечаю, что я там. Вклады месячные. То есть я верой каждый месяц обещаю давать, скажем, сто рублей. Миссионерский фонд идет совершенно отдельно, он сверх десятины.
Ред.: Когда мы говорим о западных миссионерах, то отмечаем, что у них возникают проблемы и сложности, потому что они не знают особенности нашей культуры. В случае с российскими миссионерами этот недостаток исключен. Значит, они могут действовать эффективнее по сравнению с западными миссионерами?
Леонид Картавенко: Вообще миссионера нельзя назвать западным или восточным, миссионерство подразумевает, что надо перейти какие-то границы, в том числе и церковные. Конечно, есть разница – человек приезжает из сытой Америки или из другого города своей же страны. Работать в своей культуре, понимая людей и их менталитет, легче. Но я бы не стал резко разграничивать западных и своих миссионеров. Нашим тоже приходится работать в другой культуре. Все миссионеры на Севере – это миссионеры, работающие в другой культуре. Когда чай надо пить с волосом и вытаскивать его оттуда нельзя. И много других моментов.
Это вопрос практики, тактичности, реальной любви к людям и готовности применить ряд миссионерских принципов, которые мы знаем и понимаем, – принципов воплощения. Есть они – работа благословенная. Есть использование кого-то или чего-то, скажем, людей или местных ресурсов – благословения не будет.
Ред.: Миссионеров надо учить?
Леонид Картавенко: Да, и это не просто школа, а процесс, который начинается с церковной скамеечки, с рождения или еще до рождения. Вообще этот процесс нельзя точно отчертить, вот здесь он начинается, а здесь заканчивается. Это образование дается прежде всего в церкви, в воскресной школе, когда миссионер приезжает, детям рассказывают, что вот миссионер приехал. Еще маленькими они знают, что это значит. То есть миссионерское образование должно начинаться в церквах, как понимание мотивации этой деятельности. А дальше оно может продолжиться в учебных заведениях.
Ред.: Насколько церковь несет ответственность за то, подготовлен человек для служения или нет?
Семен Бородин: Есть миссионерская притча. Вот как двух парашютистов толкают, так и два миссионера стоят в готовности:
– Готов? Пошел!
– Готов? Пошел! Пошел! Пошел!
– Эх, готов!
– Ан нет, смотри, пошел!
Заработал миссионер, даже когда думали, что он готов уже! Готов или не готов, не знаю, как определить?
Леонид Картавенко: Есть вполне определенный набор требований для каждого человека. Но нельзя сказать, если человек чуть-чуть не соответствует им, он не может поехать миссионером. Он будет просто говорить, что «Бог сделал вас людями, чтобы вы стали Его детями», и где-то его все равно воспримут. При этом все-таки есть тот минимум, без которого нельзя посылать человека на служение – это и его образование, светское и богословское, и умение работать с людьми, способность принимать решение, брать на себя ответственность во всех сферах жизни.
Семен Бородин: Мне кажется, нужно вернуться к понятию «миссионерствующая церковь», потому что здесь есть несколько пробелов. Мы говорим, люди ушли в учебное заведение готовиться к миссии. Потом их же критикуем: вот они такие-сякие оторвались от церкви, а колледж их сделал плохими. А причина в том разрыве, который существует между церковью и учебным заведением. Человек не получил то, что он должен был получить через внутрицерковное образование, и перешел на следующую ступень – специальное образование. Не получив базовое, он вынужден сначала компенсировать это в колледже, переживая определенный кризис личного становления, плюс успевать параллельно за общей успеваемостью. Потом смотришь – что-то незрелое вышло. Кто виноват? Конечно, учебное заведение – такого выпустило.
Поэтому перед миссионерствующей церковью стоит новая задача – готовить людей, закладывать базовое основание, понимание фундаментальных вещей в церкви, а дальше благословлять их учебу и подготовку к делу.
Леонид Картавенко: Должен быть треугольник: церковь – миссия – библейская школа. Каждая из сторон треугольника имеет свою сторону, но только все вместе дают результат, когда церковь готовит кадры для школы, школа для миссии, и миссия опять готовит кадры для церкви. По отдельности работать эффективно эти три составляющие не смогут.
Ред.: Все же можно хотя бы вкратце назвать, какие черты должны отличать миссионера?
Семен Бородин: Первое – свобода. Понимание своего положения во Христе, достаточная свобода от последствий грехов и зависимости, то есть состояние личной готовности, личной зрелости. Второе – водительство Бога, чувствительность и способность к определению воли Божьей и послушанию воле Божьей. Третье – навык практический пастырской заботы, способность находить Божье решение для конкретных проблем и нужд человека, потому что миссионер работает с людьми, которые находятся в самом разном состоянии. Четвертое – наставничество, практический опыт лично наставлять людей с целью изменения их жизненных ценностей и получения свободы. Пятое – умение организовать взаимное служение членов друг другу, развивать взаимоскрепляющие связи живого церковного организма, принцип всеобщего священства, то есть «я сторож брату моему». Шестое – опыт личного евангелизма, способность строить взаимоотношения через личную дружбу с человеком и передать ему Весть так, чтобы он смог принять Христа и научить этому другого. Седьмое – практический опыт ведения малой группы, умение организовать динамичное созидательное общение в группе. Восьмое – способность воспитывать новых лидеров, передача лидерам малых групп опыта служения, личного опыта руководства. Девятое – ведение воскресного служения, способность проповедовать и работать с аудиторией. Десятое – управление и финансы, способность организовать структуру церкви, быть на начальном этапе распорядителем церковных финансов, а не хозяином. И, естественно, одиннадцатое – уверенность в своем призвание и знание своих духовных дорог.
Ред.: Кому же такое под силу!
Геннадий Пшеничный: Кроме этого всего есть еще техническая сторона – ограничения по возрасту духовному, ограничения по образованию – минимум год библейской школы или заочное образование, или быть в процессе учебы.
Леонид Картавенко: Если говорить об ограничениях, то бывают исключения. Расскажу случай, когда дедушка в семьдесят шесть лет сильно заболел, просто умирал. Были у него духовные проблемы – несогласие с пресвитером. Я ему посоветовал ехать в Белоруссию, на родину, в район, где не было церкви. Его родственники на меня сильно ополчились, думали, что в поезде он и умрет. Доехал. Церковь создал, и вот уже десять лет на его попечении четыре деревни и церковная молодежь. Ему сейчас восемьдесят шесть лет, на велосипеде ездит! Но это исключение, конечно.
Ред.: Когда миссионера отправляют на служение, то какие-то конкретные цели перед ним ставятся, скажем, организовать церковь или обеспечить ее рост?
Леонид Картавенко: Миссионер посылается на служение. У нас в союзе есть одно направление, оно временное. Это, как одни называют, реставрация, реанимация церквей. Есть церкви, где старичок-пресвитер и где поняли, что дальше так нельзя. Они просят, дайте нам кого-то на замену. Мы посылаем миссионера в эту церковь, его задача – начать работу по-новому, чтобы церковь развивалась дальше. Это очень сложная работа. Не каждый миссионер может влить новое вино в старые мехи. Если миссионер посылается на новое место, его задача – основать церковь. Но если при нормальной успешной работе, скажем, на Украине, можно за год ожидать рост в сто человек, то в России двадцать человек за год – это нормально. Но, по крайней мере, два-три года – и церковь должна быть. Через год можно еще не видеть результата работы миссионера, это только начало, когда встречается немало трудностей. Но задание есть и есть контракт, где обычно мы пишем, что ожидаем. Бывает, миссионер сам пишет свое видение: я сделаю это и это. Мы соглашаемся с его видением, корректируем его. Это позволяет и со стороны миссии как-то контролировать работу миссионера, и самому миссионеру видеть, что он должен сделать, какие конкретные сроки установлены, какие результаты от него ожидаются.
Геннадий Пшеничный: Есть и финансовый рычаг, во всяком случае в нашей системе. Если человека посылают на пять лет, то каждый год его содержание уменьшается на двадцать процентов. Если первый год он получает 100 процентов, то на следующий – восемьдесят и так далее. Имеется в виду, что церковь будет восполнять это.
Семен Бородин: Вообще служение миссионерское не числом выражено. Спасенная душа – это уже целая вечность.
Ред.: Церквей, вектор которых направлен только на себя, свои внутренние проблемы, больше? Сколько примерно уже существует миссионерствующих церквей? Кто-то анализирует эту ситуацию?
Леонид Картавенко: Если брать российский союз баптистов, большой, 1400 церквей, то в процентном отношении тут будет больше церквей, которые не имеют миссионерского видения. И наоборот, новые объединения, такие, как, например, ЕХМС или Свет Евангелия, которые создавались миссионерами, – там больше таких церквей. Количественно их посчитать довольно трудно, потому что это процесс – вчера церковь жила только для себя, а сегодня она начала о чем-то думать и кого-то посылать.
Семен Бородин: Здесь нужен анализ не только на уровне одного объединения. Есть разные деноминации, динамика у них разная. Есть разные конфессии – одни быстро растут, другие занимают защитную позицию, для них важно самосохранение, выживание, там постоянно приговаривают: да мы такие бедные! Я согласен, что нужен серьезный анализ, но добавил бы – честный анализ. А это самое трудное – подходить критично, подходить с переоценкой и что-то менять существенно.
Петр Рязанов: Важно, чтобы стремление к количеству не перехлестнуло главное. Честно делать свое дело, а Господь будет прилагать спасаемых к церкви. К сожалению, такая тенденция тоже есть, когда современные пасторы хотят очень быстро достигнуть результата, показать количество и для этого не брезгуют никакими методами. Применяют такие методы, которые в христианстве меньше всего должны практиковаться. Наверное, это вопрос воспитания лидеров, которые должны здраво смотреть на вещи. Желание, конечно, доброе, свидетельствовать больше и как можно больше людей привести к Христу не должно стать самоцелью, погоней за количеством. Цель, я думаю, заключается в том, чтобы нести Благую весть везде и всюду.
Семен Бородин: Количество – наш спорный фактор, но смотря как его применять. Если мы говорим: насколько выросла моя церковя – это одна мотивация, а если говорим: сколько гибнет грешников – это уже другая. Насколько нужно больше усилий, чтобы достичь этих грешников, чтобы они не попали в ад? Здесь другая мотивация, но это тоже количество. Сегодня у нас десятки городов, даже сотни, где нет евангельских церквей, поэтому количество становится очень важным фактором, за которое нужно бороться. Ради спасения, не ради того – моя церковь количественно растет.
Ред.: Какой призыв церкви может сегодня прозвучать, какие у вас будут пожелания?
Леонид Картавенко: Если церковь не будет отдавать, она не сможет быть полноценной живой церковью. Она будет принимать в себя потоки благословений – западных, Божьих, любых, но внутри останется пустота. И только когда церковь начнет сама отдавать, пусть это будет небольшая церковь, как какой-то родник, только тогда она будет чистая, свежая, и люди будут идти туда. Принцип церкви – отдавать.
Семен Бородин: Я думаю, очень важно, чтобы изменилось восприятие лидеров церкви. Церковь – это не сцена для одного человека, а место, где формируются лидеры и руководители. Цель церкви – взрастить, воспитать каждого пришедшего и направить его дальше. Если такая философия будет в каждой церкви, там появится десять, двадцать, сорок лидеров. Сейчас не какая-то реформа или революция нужна церкви, а изменение подхода к людям. Каждый новообращенный, вновь вошедший в церковь, – это потенциально перспективный лидер. И пастор, проповедник должен сделать все, чтобы пришедший стал лидером. На малом уровне, на большом уровне, но должен быть процесс взращивания лидеров, и тогда церковь естественно будет миссионерствующая.
Петр Рязанов: Призыв остается тот, который прозвучал у Христа, когда Он уходил с этой земли: идите и научите. И церковь должна идти и учить, учить и проповедовать. Этот призыв остается и, думаю, самый главный стимул, чтобы совершать это, потому что это призыв Христа.
Геннадий Пшеничный: Призыв находим в одиннадцатой главе Евангелия Иоанна. Когда умер Лазарь – это известная история – вначале Марфа, а потом Мария задают вопрос, повторяя слово в слово: Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат наш. Эта фраза часто повторяется и сейчас: если бы... Если бы у нас было то-то или если бы что-то произошло, то мы пойдем, мы будем... Мы ориентируемся на то, что если бы у нас были люди, деньги, дом молитвы, вот тогда мы пойдем, будем участвовать. Господь говорит, Я есть воскресение и жизнь, веришь ли ты в это? Вера выражена в послушании делать сейчас. Идея в том, что Бог дал нам сегодня какие-то ресурсы. Бог сегодня есть воскресение в жизнь. От нас ожидается послушание и доверие. Вера там, где послушание. Что, Господи, повелишь делать с тем, что я сегодня имею? А наверняка у каждого есть что-то сегодня, что Он дал, и это должно использоваться. И Бог будет действовать и открывать возможность действовать дальше.
Сегодня у каждой церкви, каждой команды и каждого служителя есть что-то, что Бог может использовать. Это принципиально – не ждать, не надеяться на других, а делать. Этот подход был бы самым правильным и самым динамичным сегодня. Быть верным в малом, и получим колоссальнейшую отдачу.
Отчет круглого стола подготовила
Галина СУЛЬЖЕНКО
