Торговый центр кипел. Мерно бурлящее столпотворение сосредоточилось в районе двух грохочущих динамиков. Дети восседали на папашиных шеях и с наслаждением мусолили мороженое. Взгляды со всех трех балконов, представляющих подобие амфитеатра, как-то до нездоровости жадно вперялись вниз. Там, на лубочно сколоченной сцене, задекорированной неясного цвета материей, разворачивалось действо.
Я не сразу понял какое. Повсюду пестрили логотипы именитой фирмы, что наводило на мысль о рекламной акции по случаю чего-то вроде юбилея предприятия. Но почему тогда вся эта трехэтажная толчея так организованно елозит глазами по сцене, на которой почти никого нет…
Пробившись к перилам, я-таки разглядел героиню моноспектакля. В облегающих шортиках, в короткой маечке в стиле милитари – девчонка как девчонка, крутится, хихикает, не снабжена даже микрофоном. А подростки у подножия эстрады подобострастно таращатся, что вызывает повторный приступ недоумения: полгорода такие же туалеты носит, поостыть бы к ним пора…
Боюсь, так бы до меня ничего и не дошло, если б не голос комментатора, прогремевший из колонок и принесший мне оглушительное прозрение: «Активней, господа, это даже неприлично! Стоять сомнамбулами, когда голая девочка на сцене!»
Что, простите? Это шутка? Как это?.. Я зажмурился, потом бросил со своего третьего этажа вниз еще один короткий взгляд – так и есть. Ни маечки тебе, ни шортиков – кромешный боди-арт, высокое искусство.
Стыд и отвращение продиктовали мне алгоритм дальнейших действий, и я бросился наутек, так и не зайдя в продуктовый за своим батоном.
Продираясь к выходу, чуть не споткнулся о мальчугана лет пяти. Он просунул руку между прутьями заграждения, тыкал пальцем в направлении сцены и возбужденно что-то лепетал родителям. Те, гоняя во рту какой-нибудь «орбит», ритмично работали челюстями и на сына никак особо не реагировали. Поглядывали, впрочем, туда же, куда указывало их радостное чадо.
Выбравшись из подземного торгового центра на свежий воздух, желаемого облегчения я не пережил.
Внимание привлекла еще одна семья. У самых дверей костела, отец и мать производили над ребенком какие-то таинственные манипуляции. Каждый со своей стороны брал его за руку, а паренек яростно их выдергивал: то из маминой ладони свою левую вырвет, то из папиной – правую. Операция повторялась без каких-либо пауз, будто всех троих заклинило.
Я подошел поближе. Лицо мальчика выражало всего одну эмоцию – горячее отчаяние. Продолжая яростно дергаться, он выкрикивал на одном дыхании: «Туда неть! Туда неть! Туда неть!»
В костел парня все-таки втащили. Но мгновением позже двустворчатую дверь распахнули настежь, и из нее хлынул поток людей во главе с епископом и десятком нарядных ксендзов. Впереди на длинном древке несли крестное знамя и икону Божьей Матери. На площади в один миг оказалось такое внушительное количество католиков, что я слегка опешил. Люди шли за образом Марии, пряча в ладонях трепещущее пламя свечей, чьи-то губы шевелились в молитве…
Мне почудилось, что мои глаза влажнеют. Вот, думаю, там мерзость и похабщина, а здесь противостояние: рабы Божьи со своей праздничной процессией, прямо над их головами, единым фронтом…
Но толком прослезиться я не успел. Потому что увидел их глаза. Я начал всматриваться, я надеялся, что ошибаюсь. Но нет. По большей части тусклые, уставшие, безучастные ко всему взгляды.
Какое ничтожное расстояние, три подземных этажа. И какая безотрадная космическая пропасть. Между пылающими взорами публики, сбежавшейся поглазеть на обнаженную девицу, и бесцветными лицами прихожан костела, сонно плетущихся за образом Наисвятейшей.
Так и на Рождество, наверное, случится. Одни вырядятся во все лучшее и под эгидой «калядок» устроят бурную вакханалию. А какой-нибудь убежденный протестант влезет в затрапезную рубашку, поприсутствует в собрании, помолится дома с родными минут десять, набьет себя всеми положенными по такому случаю салатами и засопит до утра.
Позабыв, что душа его «истомилась, желая во дворы Господни», что сердце его «восторгается к Богу живому» и плоть «томится по Нему в земле пустой, иссохшей и безводной». А где-то всю ночь будут хлестать энергетики, топтать танцполы и послушно пялиться на любое подсунутое им непотребство.
Перевес не в нашу пользу, дорогие христиане. К какой бы конфессии вы себе ни причисляли. Давайте хотя бы в этот раз выйдем из оцепенения и встретим Рождество с горящими глазами. В которых весь этот обманутый мир прочтет, наконец, что сегодня не калядки, не чествование Санта-Клауса, а День рождения нашего Царя.
