Deprecated: Function split() is deprecated in /home/mirtru/gazeta/content/index.php on line 221
КРЕПКИЙ ПАРЕНЬ ИЛИ ИСПОВЕДЬ В ИДИОТИЗМЕ / Интернет-газета «Мирт»
Главная / Статьи / Общество / КРЕПКИЙ ПАРЕНЬ ИЛИ ИСПОВЕДЬ В ИДИОТИЗМЕ
КРЕПКИЙ ПАРЕНЬ ИЛИ ИСПОВЕДЬ В ИДИОТИЗМЕ
КРЕПКИЙ ПАРЕНЬ ИЛИ ИСПОВЕДЬ В ИДИОТИЗМЕ
03.11.2013
1394

«Ей просто нравилось, чтобы люди думали о ней плохо. На самом деле она была мягкой, как зефир» (Фэнни Флегг)

 

Больше всего сейчас опасаюсь состряпать приторную эклогу, от которой у одних сведет скулы, а у других заноет зубной нерв. Опыт подсказывает, что в центре таких излияний чаще напыщенная фата-моргана, нежели предметный повод для радости. Мне посчастливилось столкнуться как раз с последним. Потому горячо надеюсь, что пулеметной очередью из сантиментов не срубит никого. По крайней мере, я буду сдерживаться.

 

Сирота казанская

 

Так уж вышло, что получила я концентрированно женское воспитание. Крепкое, обстоятельное, не вызывающее сомнений в своей однобокости. Воспитывали меня совестливо - это святая правда. Мама с бабушкой, вахтенным методом. Соревновались в усердии, естественно. У деда тоже случались приступы активности, но бессистемные, стихийные. Может, потому я почти их не помню.

В целом жилось отменно. Ущербной и закомплексованной я не казалась. Во всяком случае, себе. И все же запустились под сыроватой еще корой головного мозга роковые процессы. Деда моего рано не стало. Ногой открыл себе дверь латентный инстинкт, и восхотело румяно дитятко тепла отцовского да бескорыстного.

Я начала что-то там искать. Вряд ли осознавая, чем в действительности занимаюсь. Искала во всяких дяденьках, которые роились вокруг моей гордой рыжей мамы. К одному она, вероятно, проявила благосклонность, потому что детская память зафиксировала имя.

Дядя Витя был большой и красивый, эдакий нормандец. Очень мне нравились черные завитушки и очки. Мы ходили к нему в гости. Он укладывал меня днем на собственную тахту. Напротив висел плакат. «Это Игорь Тальков, девочка, – говорил дядя Витя, подтягивая мне плед к подбородку. – Он пел хорошие песни». Я, помнится, спросила, почему он такой грустный. «Потому что петь правду не очень весело», – реагировал мой меланхоличный нянь. Я зачем-то зарубила это себе на носу и сразу сильно полюбила Игоря Талькова, заочно. По правде говоря, знакомство с его творчеством в уже менее нежном возрасте разочарования не принесло. Тогда как добрый и интересный дядя Витя оставил довольно-таки невнятное послевкусие.

Однажды я некстати зашла в кухню. На полу лежал дядя Рафик. Щеки его пылали из-под щетины, как две настурции. Верхом на нем восседал дядя Витя. Я сразу поняла, что они дрались. Но как-то фантастически беззвучно. Еще поняла, что дрались они из-за мамы.

Дядя Рафик мне не нравился. Увидев меня, он закряхтел, как пекинес. А «Витька» (так его мама звала) рассеянно вскочил и вылетел в прихожую уже со мной под мышкой. Его очки запотели, будто он простыл и над картошкой дышал. Такие ассоциации посетили 5-летнюю нечаянную рефери.

Даже по прошествии 20 лет помню диалог в деталях. «Вы его побили!» – мой восторг пульсировал, как гейзер. «А почему ты радуешься так?» – «Потому что вы лучше!» – «А мама тоже так считает?..»

Ну чего тут думать? Так считала я. Разве мама моя могла считать как-то иначе?..

«Конечно!» – говорю. И вдогонку сердечно выпаливаю: «Когда станете моим папой, я всегда только за вас болеть буду!»

Дяди Витино лицо приобрело какое-то синтетическое выражение. Откуда мне было знать, что именно так выглядит классический конфуз? Я решила, что он радуется. И бесцеремонно обняла его за шею.

Почему у них не сложилось, не знаю до сих пор, да и не мое это дело. Разведясь с отцом, о котором упоминалось вскользь и изредка, мама ни за кого больше не вышла. Говорила, боится; хочет такого, чтоб меня не обидел. Так оно, думаю, и было. Очень на нее похоже. Перфекционизм у нас – заболевание семейное.

Годы шли, инстинкт забурел и вил из меня веревки. В ком я только ни опознавала «отца»! Каким это только ни вылезало боком!.. Школьные учителя, друзья семьи, даже кое-кто из соседей – словом, Остапа несло. Эфемерность «отцовских» образов и глухонемое несоответствие тем, к кому я их привязывала, не смущали. Скорее, напротив. Питали и подзадоривали мою героическую бетоннолобость.

Региональный пастор наш нравился всем без исключения. Мы калякали с ним часами. Он молился за меня невыносимо убедительно. Я тяжко завидовала его дочерям.

«Иван Игнатьич?.. О, что тут скажешь, – картинно приподнимая бровь, ответствовала я всякому, кто заговаривал со мной об Иване Игнатьиче. – Если б Бог когда-то дал мне право выбора, никто на этой земле не стал бы мне отцом – только он».

Спустя пару месяцев такой трогательной рекламной кампании мой ангелоподобный пастор подвозил меня домой из летнего лагеря. Легкое облако панегириков покачивалось над его пегой головой. Лицо сияло ослепительным альтруизмом. Короткие угловатые пальцы даже руль обнимали с нежностью. Ну, по крайней мере, так это видело мое больное воображение.

…Теплый фургончик сонно покатился прочь. Я проводила его ласковым взглядом. Конечная манила рассеянным светом подземки в свои глубины. Я стояла на пустой остановке, в двух часах езды до дома и в двухстах метрах от кольцевой. В начале первого ночи. Мне было 20. Но я-то уже знала, что теперь мне гораздо-гораздо больше. К счастью, сие никак не отразилось в паспорте.

А Иван Игнатьич мой уехал. И я отпустила его с легким сердцем.

Но эстафету меж тем никто не отменял. Пьедестал в сознании еще помнил рельеф подметок Ивана Игнатьича, как уже принимал на себя благословенную тяжесть нового «духовного отца». Теперь я осторожничала, потому употребляла только с прилагательным. Однако и оно не уберегло наш кратковременный тандем от бесславной гибели.

Но был существенный плюс. В колонне вожделенных чужих пап он маршировал замыкающим. Тоже пастор. Назовем его пастор Х (рекомендуется читать как «Икс», а вообще читайте, как вам больше нравится). «Пастор Х» – пожалуй, это идеально гармонирует с его загадочным внутренним миром.

Говорили обо всем, в том числе о глубоко сокровенном. Хотя стоит признать, что говорила все-таки я. Он мирно отхлебывал крепкий до судорог кофе и дружелюбно помалкивал. По временам откликался и излагал свою точку зрения. За обилием слов точка зрения угадывалась не всегда.

Но паритет вскружил мне голову. Я восхищалась этим человеком. Трепетно складировала все советы в потаенных уголках своего близорукого сердца. Я знала, кто для меня первый среди всех авторитет.

А пастор Х продолжал елейно улыбаться и старательно стискивал при встрече мою руку. Бывало, отправлял бодрящие смс во время сессии и когда на больничном сидела. Как-то на День рождения даже подарил брелок.

Пастору Х непросто было скрывать, до чего он собой доволен. Да не особо-то и пытался он. Своей суетливой симпатией я создавала ему атмосферу праздника.

Так и шло бы мое помешательство по пути к запущенной форме. Так и неслось бы раз за разом «приветствую, молодая-красивая!» из уст уже бесповоротно дорогого мне друга. Так бы и чудилось, что эпические поиски увенчались успехом.

Но дерзнула я разочек с дражайшим пастором не согласиться. И принять решение, пользуясь сугубо собственной головой.

Пастор Х, второе имя которого – мистер Самообладание, выпустил на волю некое аlter ego. В нем прорезался самый настоящий темперамент. Да такой лютый, что ураганный ветер рядом тянул на кокетливый сквозняк. Предметом спора, кстати, стала моя личная жизнь. Это было неожиданно.

Меня всерьез принялись переубеждать. Такого «всерьеза» не ждала ни я, ни мои всамделишные родители. Им рвение «духовного отца» очень скоро начало казаться чем-то клиническим.

Впечатляли методы. Они буквально дышали своеобразием. Неделей или двумя позже я обнаружила у себя тремор большого пальца. Перегруженный мозг атаковали сравнения с комитетом госбезопасности.

Я отбивалась от них с остервенением. Я молила Бога, чтобы Он вернул мне моего друга. Признавалась, как скучаю. Как хочу, чтобы тот наконец порадовался за меня. …Вся беда в том, что пастор Х не знал, что был мне другом. Все слилось в тягучий бурый сон.

Еще раз к параллелям с комитетом. И таки не явились они приветом от нервных перегрузок. Чуть позже мы узнали, что был он там, оказывается, не последним человеком. До того, разумеется, как стал пастором… Но информация эта весомого значения уже не имела.

С той поры минуло что-то около полугода. Долатываю истрепанную ЦНС, развлекаю себя воспоминаниям. Как и положено, повылазили на этой почве сопутствующие болячки. Но подход к гидре я отыскала, и букет из голов редеет на глазах.

Церковь, которая меня вырастила и была мне вторым домом, осталась фрагментом биографии. Приютила нас маленькая полноевангельская церквушка. Приняли просто, без экивоков и помпезных совещаний. Пастор тамошний расположить к себе, конечно, мастер. Растит 4-х детей, ждет 5-го…

Но на сей раз ни ему, ни мне это точно не навредит. Ручаюсь =)

Короче говоря, не ищу я себе отцов больше. Тот, Кто терпел это годами, дал мне знать, что не обижается. И отныне в дополнительных отцах я больше не нуждаюсь.

Один Он у меня. От этой мысли весело и свободно.

 

Здравствуй, племя молодое, мамки-нянькино!

 

– Алоэ! Да алоэ же! – жизнерадостно вопит в трубку Анька.

– Каланхоэ, чего орешь? Где ты есть вообще?..

– Подъезжаю, подъезжаю – успокаивает. – На консерватории уже.

Испуганно молчу пару секунд. Над ухом озабоченно вибрирует шмель, будто шокирован не меньше моего.

– Где-где-э-э?! – говорю.

– На бороде, – оригинальничает одноклассница. – Тетька-робот объявила: «Наступны прыпынак – кансерваторыя». Потом сразу библиотека. Что еще тебе непонятно, горе-минчанка?

– Сразу перед библиотекой – обсерватория, – мрачно сообщаю я.

– Да какая разница! Вечно ты лечишь… Автобус видишь? Так вот довожу до вашего сведения, что я из него сейчас выйду! Дозволяю подходить и меня встречать.

Я отправляюсь исполнять императив. В этом вся Аннушка.

Но мы порядочно сдружились. Правда, только в старших классах. Любопытно, что как раз перед этим ее родители развелись. Ей было 16, брату – 11. Мать имела нордический характер и держала марку. Отец такого характера не имел, не очень красиво простился, но дверь за собой закрыл без драм, где-то даже интеллигентно. А потом мы раз – и сдружились с Аннушкой. Хотя еще недавно не переносили друг друга на дух.

До нее была Катюха Горецкая. Сидели лет 6 за одной партой. После 9-го по разным школам разбежались. Сегодня нам по 25. Она все так же моя добрая приятельница.

В вузе сблизилась сразу с четырьмя. Две девчонки и два парня. Разные, как четыре стороны света. Никогда они не знались между собой, ничего у них не было общего – только я. Я умудрялась таскаться с каждым по отдельности, не напрягая остальных и никому никого не навязывая. Таня, Лена, Сашка и Павлик. Со всеми поддерживаю отношения. С каждым по-своему тепло и уютно.

Попадались, наверное, и другие люди, но ленюсь вспоминать. И так подборка, по-моему, недурственная. Если кто-то еще не догадался – порывисто и эффектно я срываю для вас завесу тайны!

Ни на грамм не схожие между собой люди - пускай под одним лишь углом, в одной только плоскости, но безнадежно едины. Все мы – продукт вышеозначенного женского воспитания. Даже Аннушка. Пусть папа-сомнамбула честно прослонялся все ее детство где-то рядом, дочка получилась откровенно мамина. Остальные же и такого отца не знали.

Что-то неведомое притягивало в мою жизнь подобных людей. Впрочем, почему притягивало? – всё без изменений. Причем, если пап я себе выискивала, потея и вертясь угрем, то братишки да сестренки охотно подтягиваются сами. И в более грозных количествах. Поди знай, что за явление…

 

Ну и по существу

 

Но проблема вовсе не в этом. Какая уж тут, помилуйте, проблема, прямо неудобно… Предлагаю вообще считать изложенное варварски растянутым прологом.

Истинная проблема хищно осклабилась, распахнула пасть… и проглотила меня, аки лягушонка. Провалилась в ее брюхо я в самой ранней юности, потому и приняла за естественную среду обитания.

Поначалу было много пластмассовых пистолетов, складных ножей и майских жуков. Несравнимо больше, чем кукол и всего такого. Само собой, кукол мне покупали. И я уделяла им некоторое внимание. Покупали еще всяческие бантики, мудрёно громоздили их на голове. И я покорно так ходила. Но до первого урока физкультуры.

Девчонкам как-то удавалось держать ногу в стремени – появляться из раздевалки причесанными, в гольфиках, натянутых более-менее симметрично. Я же напрочь теряла человеческий облик. Я становилась лохматой и пунцовой, оставалась такой до конца уроков и безмятежно съезжала по перилам.

Девочки шушукались на крыльце. Речь шла, вроде бы, о колготках. Пацаны подло подкрались со спины и высадили каждой на волосы по майскому жуку. Те резво начали закапываться глубже, и поднялся немилосердный вой. Барышни, как оглашенные, бросились врассыпную по ломаным траекториям, тряся головами, как степные скакуны. Мерзавцы-мальчишки надрывали свои тощие пузяки. Все мы учились в 3 «Б» классе.

Вот в этом, в сущности, и проблема. В том, что никогда на меня жуков не высаживали. И головой так потешно я не трясла. По крайней мере, не по этому поводу. И колготки лет до 15 мне были безразличны чуть менее, чем полностью. Говоря честнее, они мне были просто ненавистны.

Жуков высаживала я. Да, на нашу сестру, на себе подобных.

А еще стояла «в футбич» на воротах, рвала штаны, болтаясь на деревьях, гоняла, как полоумная, на велике и водилась исключительно с сопливым и заносчивым сильным полом. С пацанами было просто и весело. А юные дамочки решетили меня изничтожающими взглядами. Поразительно, как только до «темной» не дошло (за жуков в самый раз, по-моему). Деликатные девочки ограничились однодневным бойкотом. Который, понятное дело, ничему меня не научил. Буду верить, что хотя бы им полегчало.

В пубертатный период это, скажем так, психологическое несоответствие несколько видоизменилось. Однажды в старшей школе я немного испугала классную. Спокойная и женственная Валентина Николаевна сопровождала нас на медосмотр. Разговор зашел о доверии мужу и вообще о роли жены в семье. Девочки старательно внимали. Учительница рассуждала здраво и размеренно. Я свои бесценные 5 копеек вставила нервно и подключив устрашающую жестикуляцию. «Да вы что?! – сделала я большие глаза. – Просто «выйти замуж»?!! Не научившись зарабатывать деньги?.. Вы серьезно, что ли?..»

Женщина запнулась. Оторопь в ней боролась с любопытством. «А что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду, – чеканила я, - что это вершина легкомыслия! Нужно профессию получить, надежную! Не пед какой-нибудь невнятный закончить (ее брови подбросило к линии волос, но мне не доставало на тот момент здравого смысла, чтоб оценить, чтО я ляпнула), а нормальный человеческий вуз! И знать, что в случае чего и себя, и детей ты полностью обеспечишь. Как можно доверять кому-то без оглядки? Будь он 10 раз твой муж! Сегодня муж, а завтра – привет родне! А ты – придаток, ты в нем растворилась. В тумбочке у тебя – бесполезный диплом, а на шее – чумазые отпрыски. Да только зарплату «в клюве» не принесет уже никто. Ты виртуозно варишь борщи и мастерски гладишь пододеяльники. Но это твой предел. Поздравляю! Ты – выброшенное вон недоразумение!»

Выслушав тираду, Валентина Николаевна предпочла не спорить. А на собрании аккуратно шепнула маме, чтоб та хоть как-то обуздала мою ненависть к мальчикам.

Да, представьте себе, теперь это была ненависть. Теперь я не партнёрствовала с ними, а соревновалась. Страстно, во всем. От интеллекта до физических способностей.

В 9 классе сдавали нормативы. Парням сказочно свезло – новый ввели. До жути оригинальный. «Стойка на голове» называется. Без дураков, настоящая. Никаких тебе стенок и турников, голый мат на полу и чтоб не менее 15 секунд продержался.

Гибкость свою мы уже посдавали, а парни всё кувыркались на потеху физруку (вопрос еще, как он сам простоял бы).

Сдержаться было невозможно. Я решила добавить в это унылое зрелище перцу и двинулась навстречу фанфарам.

«Можно?..» – говорю. «Ты умеешь?..» – недоверчиво косится Сан Саныч, пристраивая карандаш за ухо. Я молча опускаюсь на мат, упираюсь в него макушкой и поднимаю ноги. Саныч щелкает секундомером. Парни жуют губы. Я вытягиваюсь настолько образцово-показательно, насколько это в моих силах.

Когда пошла вторая минута, учитель щелкнул повторно, и по залу прокатился его густой бас: «Видели, олухи беспомощные? Превышение нормы в 4 раза! Всех девка сделала! Срамота!»

Лопаясь от удовольствия, я изящно опустила ноги (подчеркивая напоследок, что по-клоунски шлепаться на задницу через голову в планы королевы равновесия не входит) и выдавила самую небрежную ухмылку из всех мне доступных.

Ну и в таком духе все. Можно даже пунктиром. Если кроссовки, то «унисекс». Если велосипед, то нейтральный металлик с прямой верхней трубой («мужская» рама). Книги и фильмы о войне. Перманентная агрессия. Искусственное занижение тембра голоса (мама талдычила раздраженно: «зачем ты все время басишь?»). Тотальная непереносимость розового цвета.

«Сильная, – чирикала я втихаря в дневнике. – И самодостаточная. Во что бы то ни стало нужно сделаться такой. Пусть даже просто на всякий случай».

Сомневаюсь, что успела сделаться сильной. Но называть меня так уже начали. В лицо и за глаза, разные люди. От желающих польстить сверстников до пожилых мужчин и женщин. Примечательно, что последние произносили это с какой-то неуместной ноткой сочувствия.

Слух попервости ласкало, конечно. Что-то вроде расслабляющего массажа всей площади гордыни. Но осталась вскоре только озадаченность. «Сильная» теперь вставало поперек горла.

А на парней не равняться я уже не могла. Само сознание настраивало на это. На волну хозяйки жизни настраивало. Рассчитывай на себя, пеняй на себя, будь в ответе за тех, кого Бог тебе доверил, никого не бойся, ни перед кем не стелись.

Короче, угораздь меня родиться пацаном – крепкий был бы парень. Эта мысль грела. Я часто ее думала. Поднимала себе настроение.

 

На любимый на мозоль

 

Парадоксально, но присутствовали также высокий каблук, грамотный мейк и шкаф, забитый тряпьем до отказа. Две параллельные вселенные во мне даже не конфликтовали. Отроковица как отроковица. Нормальная заготовка под женщину, правда, с некоторыми нюансами.

А ведь бродил по свету где-то он. Тот, кто подвяжется однажды терпеть все это безобразие. Или даже бороться с ним! Во что совсем уж верилось с натяжкой. И потому я оставалась дерганой, неласковой, язвительной не к месту. Как зловеще прошептал бы персонаж Никулина, «чтобы никто не догадался!».

Ждала его долго. По дороге отметила, что если ждать чего-то слишком сильно и при этом долго, можно даже заболеть.

Мои вчерашние подружки толпами выходили замуж, рожали своих первых, вторых, третьих. С ними что-то происходило. Внезапно они проявляли чудеса снобизма. Хотя я помнила их славными, душевными девчатами. А они били рекорды высокомерия одна резвее другой.

Я все чаще представлялась себе существом из низшей касты. В пометках на полях клялась, что живой не дамся и меня эти метаморфозы так не изуродуют. Если, конечно, объявится когда-нибудь он.

А пока мы с матерью несгибаемо волокли с рынка всякие гигантские сумки. «Достало», – давая волю нелегитимной слабости, вдруг признавалась я.

Мама злилась. Она не знала, что ответить. Ее саму тошнило от этих променадов много лет. Плюс буравящее чувство вины. По поводу того, что ребенка достало, а предложить ему, в общем-то, нечего.

Благо, мама тоже была «крепкий парень». «Ну извини, братко, переживешь. Вон троллейбус наш, погнали!» И мы, отбросив постыдную лирику и цепче ухватившись за пакеты, грациозно неслись на остановку.

Бухгалтер с моей прежней работы, женщина безбрежно деятельная и участливая, расслабиться тоже не давала. «Ой, ну ты же знаешь, я и сама замуж поздно вышла, в 25 (или в 26, не записала – прим.авт.)». Кстати, не припомню за собой намеков на то, что огнем де вся пылаю – так жажду пошептаться с ней на эту тему.

Да они ей и не требовались: «А еще присказку такую любили в мое время. В 22 – замуж пора, в 23 – замуж при!..» На этом месте бухгалтер обычно тоненько заливисто хохотала. Сколько раз выпала радость услышать сию изящную острОту конкретно от нее, не имею понятия. Сбилась со счета еще в начале. Но запомнила «присказку» на всю оставшуюся жизнь.

«Ну, кто-то сильно нуждается – и Бог дает. Но ты же у нас девушка самостоятельная, – не унималась моя тактичная коллега. – Тебе и так комфортно, это заметно. Не твой, видимо, случай». Я благодарно кивала и отчаянно таращилась в монитор.

Могла ли она не понимать, как все это уязвляет?.. Сложно сказать. Но я, похоже, выстояла. Кроме того, ее усердие принесло чудесный плод. Под занавес нашего сотрудничества задевать меня перестало вообще что-либо. Хотя было мне уже не 22 и не 23, а целых душераздирающих 24 ГОДИЩА! Но замуж не спешила я, как и прежде.

…Бог сирот и вдов… Так Он Себя называет. Почему? Всегда интересовало, круглых ли сирот и каких именно вдов.

И однажды я постигла. Что нет нужды копаться в справочниках и альтернативных переводах. Что все прозрачнее.

Просто Он защитник тем, у кого защитника нет. Деда, отца, мужа. И даже кое-кому, у кого как по заказу – ни мужа, ни деда, ни отца. И кто полагает, что в этой связи она сама себе защитник.

И вот только я это постигла …что-то переключилось в моей голове. Жизнь будто бы стала налаживаться.

Хотя, конечно, текла она себе потихонечку дальше. Но что-то уже переключилось в моей голове.

…Ни в ком, кто вызывался стать для меня им, не было и дюйма похожести на этого человека. А когда появился он, я его не узнала. «Будем дружить?» – спросил.

И мы дружили. Три года. И три года я в упор не видела, что это он. А он не навязывался, не мудрил. Просто взял и стал лучшим другом.

Сегодня я ношу его фамилию. И с наслаждением всем зачем-то сообщаю, что он старше меня на 11 лет и выше на 25 см. «Застегни куртку», «что ты сегодня ела?», «отсядь от окна, просквозит». Ну не песня ли? И хоть женой я назвалась в свои предпенсионные 24, чувствую себя счастливой маленькой девочкой.

Что изменилось еще… Ну, велик, положим, у меня тот же, с «мужской» рамой. По части кроссовок предпочтения незыблемые. Ремарка, Розенбаума и остросюжетное военное кино жалую даже больше прежнего.

Но уже не презираю всех мужчин по умолчанию. Не трясу, как штандартом на древке, своим над ними мнимым превосходство. Не смотрю футбол и даже не помню, кто победил на «Евро-2006». Почти не огрызаюсь. И уж совсем меня не тянет разговаривать басом =) Изредка, разве что. Но это остаточное.

А еще во мне проклюнулось нечто такое, чего в себе не замечала отродясь. Кажется, это называют «нежностью».

***

Ты благоразумно дрыхнешь. Я, как всегда, полуночничаю. Через 2 недели тебе исполнится 36. Но ты спишь, повернувшись на бочок, словно тебе года 4.

Я прилягу сзади. Уткнусь лбом в твою теплую спину и обниму, как маленького. Хоть на спину эту едва хватает моих не самых коротких рук – как маленького.

Как-то раз я пришла к Отцу с абсурднейшей просьбой. Чтоб научил любить тебя так, как любит Он, а Его – сильнее, чем тебя. И знаешь, есть ощущение, что бинго :-} Замахнулась, вестимо, насколько максимализма хватило, но путь, вроде бы, выбран правильный. Бог уже меня по нему ведет.

Его я люблю сильнее, чем тебя. Чем тебя, себя и всю нашу драгоценную родню, помноженную нА пять. Ты это знаешь. Ты любишь Его не меньше.

А тебя… Тебя люблю определенно не так, как до той молитвы.

А больше ничего не скажу. Ну какой я Христу конкурент? Да и без толку это описывать. Сразу щиплет глаза и в горле кисло. Не до аллегорий.

В общем, громадное тебе, муж, спасибо. Что ты рядом. Что не стремлюсь уже быть сильной. Что именно ты – это и есть он. Мой родной и долгожданный крепкий парень.