Сегодня мы представляем вашему вниманию два материала о детях, чей дом — улица. Таких детей в России все больше и больше. В одной из телепередач, посвященной этой проблеме, было высказано мнение, что эти дети сами сделали свой выбор в пользу свободы, им на улице живется лучше, чем с пьяницами-родителями.
Действительно ли улица — самое подходящее место для ребенка, попавшего в экстремальную ситуацию? Можем ли мы, христиане, чем-нибудь помочь этим детям?
Страшно сказать, бездомных или, как говорили раньше, беспризорных детей в сегодняшней России насчитывается несколько миллионов. В конце прошлого года на эту проблему, кажется, впервые за последнее десятилетие наконец обратил внимание глава государства: президент Путин предложил сделать все возможное, чтобы беспризорные дети как явление перестали существовать. Однако в России, как известно, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вячеслав Никитин вместе с группой таких же, как он, подвижников вот уже более десяти лет пытается спасать бездомных детей Петербурга в приюте «Дом милосердия».
Этот приют представляет собой уникальный случай, когда государство и церковь сотрудничают. Помогают приюту православные и католические благотворительные организации: Русское студенческое христианское движение, французская «Католическая помощь», Католический комитет против голода и за развитие, Братство Св. Анастасии, сам митрополит Петербургский Владимир, приславший в прошлом году к Рождеству значительную сумму на подарки детям.
Слово Вячеславу Никитину:
— В Петербурге сегодня живут около 840 тысяч детей, а детей, которых называют беспризорными или, на западный манер, уличными, тех, кто не живет дома (либо дома у них вообще нет, либо они его оставили из-за конфликтов разного рода), — 1,5—2 тысячи. Среди них много детей иногородних, которые раньше были питерскими. Их родители, поддавшись охотникам за дешевым жильем, продали свои квартиры за гроши и переселились в область, причем иногда это были нормальные дома, а иногда их вывозили просто в никуда, где они и продолжали пить дальше. А дети возвращаются обратно в город и живут по подвалам, по бомбоубежищам.
Другая категория уличных детей — это те, кто лишен надлежащего надзора, воспитания со стороны родителей и живет между домом и подвалом, — таких 30—40 тысяч, и число их все время возрастает. В 2000 г. были лишены родительских прав через суд 1250 семей, а еще около двух тысяч заявлений остались нерассмотренными. Количество мест в приютах и детских домах гораздо меньше, чем детей, нуждающихся в них. Общество не успевает справляться с этими сотнями и тысячами отданных улице детей. Главная опасность в том, что эти подростки могут попасть в среду, связанную с уголовным миром, откуда их вытащить бывает очень сложно. Чем больше ребенок провел времени на улице, тем труднее его адаптировать.
Этапы закрепления ребенка в уличной среде примерно таковы. Сначала он проливает свою кровь — в прямом или переносном смысле — в своей семье, где переживает страх, слезы, насилие. Потом он оказывается на улице, где ему лучше, чем дома. Я спрашивал у ребят, которые собираются у метро «Пионерская»: «Почему вам здесь хорошо?» — и мне отвечали: «Если меня кто-нибудь обидит — меня защищают, у меня не было ботинок — мне дали, у нас здесь друзья». Друзья, которых такой ребенок не имел раньше ни в родителях, ни в своих учителях.
В уличной среде дети ориентированы на выживание, а способы выживания часто связаны с насилием над другим. Самое распространенное — избить пьяного или с жестокостью отобрать сумку у бабушки, только что получившей пенсию. И вот когда он прольет чужие слезы, чужую кровь, вернуть его с улицы очень сложно.
Замечательный воспитатель, мой тезка Вячеслав, взял к себе одного такого трудного ребенка, но мальчик все равно продолжал воровать и в конце концов сбежал. Потом он взял другого очень трудного подростка, которого родители в прямом смысле слова брали за ноги и били головой об стенку. И он справился. Но однажды, когда мальчишка долго не возвращался домой, он отправился его искать. Пришел в большую детскую тусовку, где собиралось много детей-токсикоманов, с которыми, кстати, и милиция не знает что делать. Кто-то ему сказал: мы, мол, видели мальчика. Он вошел с ними в лифт многоэтажного дома... а очнулся уже в больнице с пробитой головой и пустыми карманами.
Сегодня стационарно в приюте могут одновременно жить 30 детей от 3 до 18 лет. В среднем они находятся в приюте год-полтора, после этого обычно их отправляют либо в детский дом, либо в приемную семью. Одновременно есть группа, 15 человек, где пребывание детей ограничено только дневным временем.
У нас действует также семейно-воспитательная группа, которая занимается устройством ребенка в приемную семью. Мы находим такую семью либо для постоянного, либо для временного проживания и заключаем с одним из родителей договор: он на время становится нашим сотрудником. Таких сейчас 29 человек. Еще есть форма социального патронажа. В зависимости от семьи ребенка, этот патронаж может выражаться в юридической, медицинской помощи, материальной поддержке.
В разговор вступает Ольга Никитина, педагог коррекционного обучения, вместе с психологом она определяет интеллектуальный и психологический уровень детей, попадающих в «Дом милосердия»:
— Обучение в школе — основной вид полезной деятельности ребенка. В этом возрасте от того, насколько уютно он себя чувствует в школе, зависит общее состояние. Так часто бывает, что родители — там, где они все-таки есть, — перекладывают на старших детей все заботы по воспитанию младших. Старшие вынуждены зарабатывать деньги попрошайничеством или каким-то другим способом. В результате дети не могут ходить в школу. Даже внешний вид ребенка из семьи алкоголиков и наркоманов сильно отличает его от сверстников, и это тоже вызывает трудности.
Часто к нам попадают подростки 14—15 лет, которые не ходили в школу год-два, а дети, которые не обучались от трех месяцев до полугода, широкое явление. Много детей вообще неграмотных, они лишь считают в силу необходимости в пределах ста. У дошкольников задержка развития такова, что полностью отсутствует систематизированное представление о внешнем мире. Например, все они рисуют деревья без ветвей, без листьев, и сложно бывает им объяснить, что весной на деревьях появляются листья. Часто рисунки этих детей просто вызывают ужас.
Наша задача — сделать как можно больше для развития ребенка, и традиционные методы обучения здесь не годятся. Необходим, скорее, художественный подход: они рисуют, играют в спектаклях, причем принимают самое активное участие в создании декораций, костюмов. Мы вместе путешествуем по стране, совершаем паломничества. Но главное, ребенок должен получить хотя бы первоначальное образование. Сделать это очень сложно за тот короткий период времени, пока ребенок у нас находится.
Почти все дети проходят период адаптации — наши педагоги стараются поднять их самооценку. Когда они попадают к нам, то часто убеждены, что ни на что не способны. Нужно найти те виды деятельности, в которых они могли бы себя показать. И здесь каждый ребенок требует индивидуального подхода. Мы ищем школы с соответствующими программами для сложных детей, а некоторых приходится обучать в домашней школе. Мы сами создаем для них специальные программы, чтобы дать хоть какой-то минимум, с которым ребенок сможет дальше развиваться.
Встречаются так называемые дети-маугли: ребенок вырос в подвале, ничего, кроме подвала, не видел. Когда такой ребенок попадает в приют, его даже нельзя приласкать, элементарно вывести погулять или в поликлинику — он сразу хватается за косяк двери и начинает кричать. Многие ведут себя довольно агрессивно, бьют стекла. Была у нас одна девочка, которая запросто ногой выбивала дверь вместе с косяком. Возникает проблема разделения детей — уличных и тех, кто уже прошел у нас адаптацию.
Как-то на дневное отделение стала приходить группа цыганских детей, несмотря на то, что цыгане обычно ни в какие учреждения своих детей не отдают. В квартире, где они жили, все сгнило, паркет содран, нет ни горячей воды, ни постельного белья, тем не менее дети очень старались, и это было трогательно: они всячески стремились показать, что причесались, почистились, как смогли. Они будто говорили: видите, мы не грязные! Я от них ничего не требовала, только блох после этого с себя снимала.
— Важно, — продолжает Вячеслав Никитин, — чтобы дети почувствовали внимание к своим проблемам, чтобы то место, куда они приходят, стало для них некоей зоной безопасности, потому что все механизмы насилия, которые в таком ребенке начали действовать, основаны на страхе перед тем, что их окружает.
Мы стараемся дать детям максимум уюта. Уют для такого ребенка важнее, чем для ребенка, живущего в нормальной семье. Уют для него — орудие социализации. Здесь красиво, а не ночлежка какая-то с железной кроватью. Эти дети очень дорожат эстетически красиво оформленной средой, и мы стараемся подобрать для них все красивое.
Кроме того, мы стараемся создать для них условия, максимально приближенные к домашним: каждая группа из десяти человек живет в трехкомнатной квартире, уютной, со своей кухней, где они могут себе готовить. А дальше — многообразие форм включения в социум. Братство приобрело для приюта дом за городом, куда мы вывозим детей летом. Городские власти тоже выделяют нам путевки в государственный загородный лагерь, но наши дети, как правило, оттуда бегут, они еще не могут уживаться рядом со своими, скажем, более благополучными сверстниками.
Конечно, мы существуем в основном благодаря помощи с Запада, и если сегодня мы добились каких-то результатов, если дети от нас не бегут, как из детских домов, это в значительной степени потому, что у нас больше средств, чем у других, и мы можем каждого окружить должным вниманием. По федеральному закону дети могут оставаться у нас до решения социальных проблем, но на деле город все время настаивает: быстрее, быстрее — смотрите, сколько еще детей на улице. А детские дома есть и хорошие, но они в основном работают на международное усыновление — так сложилось за последнее десятилетие. Мы же убеждены, что нужно сначала постараться устроить этих детей в России.
Мы активно передаем детей в семьи, при Доме работает настоящая школа родителей. К сожалению, ни город, ни средства массовой информации нас в этом не поддерживают, потому что международное усыновление приносит городу деньги, а мы — только статья расхода. Государство выплачивает приемной семье пособие и даже маленькую зарплату. Те, кто берет детей под опеку, тоже получают от государства субсидии — деньги, в масштабах средней семьи нормальные, на которые детей можно во всяком случае прокормить.
Владислав и Ольга снова и снова раскладывают альбомы с фотографиями детей из «Дома милосердия» — так обычно показывают своих чад любящие родители. С фотографий смотрят на нас карие, серые, голубые, черные, замечательные, веселые и пытливые детские глаза. Хочется верить, что теперь у этих детей есть будущее.
Действительно ли улица — самое подходящее место для ребенка, попавшего в экстремальную ситуацию? Можем ли мы, христиане, чем-нибудь помочь этим детям?
Страшно сказать, бездомных или, как говорили раньше, беспризорных детей в сегодняшней России насчитывается несколько миллионов. В конце прошлого года на эту проблему, кажется, впервые за последнее десятилетие наконец обратил внимание глава государства: президент Путин предложил сделать все возможное, чтобы беспризорные дети как явление перестали существовать. Однако в России, как известно, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вячеслав Никитин вместе с группой таких же, как он, подвижников вот уже более десяти лет пытается спасать бездомных детей Петербурга в приюте «Дом милосердия». Этот приют представляет собой уникальный случай, когда государство и церковь сотрудничают. Помогают приюту православные и католические благотворительные организации: Русское студенческое христианское движение, французская «Католическая помощь», Католический комитет против голода и за развитие, Братство Св. Анастасии, сам митрополит Петербургский Владимир, приславший в прошлом году к Рождеству значительную сумму на подарки детям.
Слово Вячеславу Никитину:
— В Петербурге сегодня живут около 840 тысяч детей, а детей, которых называют беспризорными или, на западный манер, уличными, тех, кто не живет дома (либо дома у них вообще нет, либо они его оставили из-за конфликтов разного рода), — 1,5—2 тысячи. Среди них много детей иногородних, которые раньше были питерскими. Их родители, поддавшись охотникам за дешевым жильем, продали свои квартиры за гроши и переселились в область, причем иногда это были нормальные дома, а иногда их вывозили просто в никуда, где они и продолжали пить дальше. А дети возвращаются обратно в город и живут по подвалам, по бомбоубежищам.
Другая категория уличных детей — это те, кто лишен надлежащего надзора, воспитания со стороны родителей и живет между домом и подвалом, — таких 30—40 тысяч, и число их все время возрастает. В 2000 г. были лишены родительских прав через суд 1250 семей, а еще около двух тысяч заявлений остались нерассмотренными. Количество мест в приютах и детских домах гораздо меньше, чем детей, нуждающихся в них. Общество не успевает справляться с этими сотнями и тысячами отданных улице детей. Главная опасность в том, что эти подростки могут попасть в среду, связанную с уголовным миром, откуда их вытащить бывает очень сложно. Чем больше ребенок провел времени на улице, тем труднее его адаптировать.
Этапы закрепления ребенка в уличной среде примерно таковы. Сначала он проливает свою кровь — в прямом или переносном смысле — в своей семье, где переживает страх, слезы, насилие. Потом он оказывается на улице, где ему лучше, чем дома. Я спрашивал у ребят, которые собираются у метро «Пионерская»: «Почему вам здесь хорошо?» — и мне отвечали: «Если меня кто-нибудь обидит — меня защищают, у меня не было ботинок — мне дали, у нас здесь друзья». Друзья, которых такой ребенок не имел раньше ни в родителях, ни в своих учителях.
В уличной среде дети ориентированы на выживание, а способы выживания часто связаны с насилием над другим. Самое распространенное — избить пьяного или с жестокостью отобрать сумку у бабушки, только что получившей пенсию. И вот когда он прольет чужие слезы, чужую кровь, вернуть его с улицы очень сложно.
Замечательный воспитатель, мой тезка Вячеслав, взял к себе одного такого трудного ребенка, но мальчик все равно продолжал воровать и в конце концов сбежал. Потом он взял другого очень трудного подростка, которого родители в прямом смысле слова брали за ноги и били головой об стенку. И он справился. Но однажды, когда мальчишка долго не возвращался домой, он отправился его искать. Пришел в большую детскую тусовку, где собиралось много детей-токсикоманов, с которыми, кстати, и милиция не знает что делать. Кто-то ему сказал: мы, мол, видели мальчика. Он вошел с ними в лифт многоэтажного дома... а очнулся уже в больнице с пробитой головой и пустыми карманами.
Сегодня стационарно в приюте могут одновременно жить 30 детей от 3 до 18 лет. В среднем они находятся в приюте год-полтора, после этого обычно их отправляют либо в детский дом, либо в приемную семью. Одновременно есть группа, 15 человек, где пребывание детей ограничено только дневным временем.
У нас действует также семейно-воспитательная группа, которая занимается устройством ребенка в приемную семью. Мы находим такую семью либо для постоянного, либо для временного проживания и заключаем с одним из родителей договор: он на время становится нашим сотрудником. Таких сейчас 29 человек. Еще есть форма социального патронажа. В зависимости от семьи ребенка, этот патронаж может выражаться в юридической, медицинской помощи, материальной поддержке.
В разговор вступает Ольга Никитина, педагог коррекционного обучения, вместе с психологом она определяет интеллектуальный и психологический уровень детей, попадающих в «Дом милосердия»:
— Обучение в школе — основной вид полезной деятельности ребенка. В этом возрасте от того, насколько уютно он себя чувствует в школе, зависит общее состояние. Так часто бывает, что родители — там, где они все-таки есть, — перекладывают на старших детей все заботы по воспитанию младших. Старшие вынуждены зарабатывать деньги попрошайничеством или каким-то другим способом. В результате дети не могут ходить в школу. Даже внешний вид ребенка из семьи алкоголиков и наркоманов сильно отличает его от сверстников, и это тоже вызывает трудности.
Часто к нам попадают подростки 14—15 лет, которые не ходили в школу год-два, а дети, которые не обучались от трех месяцев до полугода, широкое явление. Много детей вообще неграмотных, они лишь считают в силу необходимости в пределах ста. У дошкольников задержка развития такова, что полностью отсутствует систематизированное представление о внешнем мире. Например, все они рисуют деревья без ветвей, без листьев, и сложно бывает им объяснить, что весной на деревьях появляются листья. Часто рисунки этих детей просто вызывают ужас.
Наша задача — сделать как можно больше для развития ребенка, и традиционные методы обучения здесь не годятся. Необходим, скорее, художественный подход: они рисуют, играют в спектаклях, причем принимают самое активное участие в создании декораций, костюмов. Мы вместе путешествуем по стране, совершаем паломничества. Но главное, ребенок должен получить хотя бы первоначальное образование. Сделать это очень сложно за тот короткий период времени, пока ребенок у нас находится.
Почти все дети проходят период адаптации — наши педагоги стараются поднять их самооценку. Когда они попадают к нам, то часто убеждены, что ни на что не способны. Нужно найти те виды деятельности, в которых они могли бы себя показать. И здесь каждый ребенок требует индивидуального подхода. Мы ищем школы с соответствующими программами для сложных детей, а некоторых приходится обучать в домашней школе. Мы сами создаем для них специальные программы, чтобы дать хоть какой-то минимум, с которым ребенок сможет дальше развиваться.
Встречаются так называемые дети-маугли: ребенок вырос в подвале, ничего, кроме подвала, не видел. Когда такой ребенок попадает в приют, его даже нельзя приласкать, элементарно вывести погулять или в поликлинику — он сразу хватается за косяк двери и начинает кричать. Многие ведут себя довольно агрессивно, бьют стекла. Была у нас одна девочка, которая запросто ногой выбивала дверь вместе с косяком. Возникает проблема разделения детей — уличных и тех, кто уже прошел у нас адаптацию.
Как-то на дневное отделение стала приходить группа цыганских детей, несмотря на то, что цыгане обычно ни в какие учреждения своих детей не отдают. В квартире, где они жили, все сгнило, паркет содран, нет ни горячей воды, ни постельного белья, тем не менее дети очень старались, и это было трогательно: они всячески стремились показать, что причесались, почистились, как смогли. Они будто говорили: видите, мы не грязные! Я от них ничего не требовала, только блох после этого с себя снимала.
— Важно, — продолжает Вячеслав Никитин, — чтобы дети почувствовали внимание к своим проблемам, чтобы то место, куда они приходят, стало для них некоей зоной безопасности, потому что все механизмы насилия, которые в таком ребенке начали действовать, основаны на страхе перед тем, что их окружает.
Мы стараемся дать детям максимум уюта. Уют для такого ребенка важнее, чем для ребенка, живущего в нормальной семье. Уют для него — орудие социализации. Здесь красиво, а не ночлежка какая-то с железной кроватью. Эти дети очень дорожат эстетически красиво оформленной средой, и мы стараемся подобрать для них все красивое.
Кроме того, мы стараемся создать для них условия, максимально приближенные к домашним: каждая группа из десяти человек живет в трехкомнатной квартире, уютной, со своей кухней, где они могут себе готовить. А дальше — многообразие форм включения в социум. Братство приобрело для приюта дом за городом, куда мы вывозим детей летом. Городские власти тоже выделяют нам путевки в государственный загородный лагерь, но наши дети, как правило, оттуда бегут, они еще не могут уживаться рядом со своими, скажем, более благополучными сверстниками.
Конечно, мы существуем в основном благодаря помощи с Запада, и если сегодня мы добились каких-то результатов, если дети от нас не бегут, как из детских домов, это в значительной степени потому, что у нас больше средств, чем у других, и мы можем каждого окружить должным вниманием. По федеральному закону дети могут оставаться у нас до решения социальных проблем, но на деле город все время настаивает: быстрее, быстрее — смотрите, сколько еще детей на улице. А детские дома есть и хорошие, но они в основном работают на международное усыновление — так сложилось за последнее десятилетие. Мы же убеждены, что нужно сначала постараться устроить этих детей в России.
Мы активно передаем детей в семьи, при Доме работает настоящая школа родителей. К сожалению, ни город, ни средства массовой информации нас в этом не поддерживают, потому что международное усыновление приносит городу деньги, а мы — только статья расхода. Государство выплачивает приемной семье пособие и даже маленькую зарплату. Те, кто берет детей под опеку, тоже получают от государства субсидии — деньги, в масштабах средней семьи нормальные, на которые детей можно во всяком случае прокормить.
Владислав и Ольга снова и снова раскладывают альбомы с фотографиями детей из «Дома милосердия» — так обычно показывают своих чад любящие родители. С фотографий смотрят на нас карие, серые, голубые, черные, замечательные, веселые и пытливые детские глаза. Хочется верить, что теперь у этих детей есть будущее.
«Русская мысль», Париж,
№ 4408-4409, 16 мая 2002 г.
(Печатается в сокращении)
