Deprecated: Function split() is deprecated in /home/mirtru/gazeta/content/index.php on line 221
Дюрер и хоррор: дух героического протестантизма / Интернет-газета «Мирт»
Главная / Статьи / Творчество / Дюрер и хоррор: дух героического протестантизма
Дюрер и хоррор: дух героического протестантизма
Дюрер и хоррор: дух героического протестантизма
21.04.2014
1639

Человеку редко удается прожить жизнь, ни разу не оказавшись «у бездны на краю», не испытав чувства ужаса перед опасностью, смертью, преступлением. У любого хоррор-эксцесса имеются свои теологические, метафизические, экзистенциальные смыслы. Каждый из них, в свою очередь, служит предпосылкой для разнообразных аллюзий и коннотаций - социальных, политических, этических, художественно-эстетических.

В результате образуются причудливые семантические комбинации, замысловатые констелляции, рассредоточенные по просторам разнообразных интеллектуальных ландшафтов. Разгадка сопутствующих им культурных шифров и экзистенциальных кодов составляет главное стратегическое направление деятельности гуманитарного сознания, оказавшегося в пространстве хоррор-дискурса.

Один из таких интригующих кодов мы находим в знаменитом шедевре Альбрехта Дюрера, его гравюре «Рыцарь, смерть и дьявол» (1513). Созданная германским гением на пороге исторического вхождения Европы в эпоху лютеровского поворота, она стала классическим выражением духа Реформации. Именно за это ее чрезвычайно высоко ценили Вильгельм Дильтей («Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации») и Пауль Тиллих («Мужество быть»).

На гравюре представлена образная персонификация трех сил. Во-первых, это европейский дух героического протестантизма, пробужденного Реформацией (образ рыцаря); во-вторых, сила небытия, грозящая всему сущему (образ смерти); в-третьих, демонические силы зла и разрушения, преследующие всякого человека (образ дьявола).

Сегодня гравюру Дюрера можно рассматривать не только в историческом контексте Реформации, но и как сравнительно самостоятельное, самоценное и одновременно универсальное выражение духа анти-хоррора. Ее экзистенциальный смысл явно преобладает над историческим.

Дюрер изобразил сурового воина, движущегося в сопровождении зловещих фигур смерти и дьявола. Два омерзительных монстра, олицетворяющих абсолютное зло, неотступные в своем преследовании, исходящие алчным нетерпением, источают нешуточную угрозу небытия. Именно она, осаждающая дух, смущающая душу и тревожащая разум, составляет экзистенциальную подоплеку любого, в том числе и дюреровского, хоррора.

Но здесь она натыкается на непреодолимое препятствие. Рыцарь отчего-то остается совершенно невозмутим. Он, конечно, понимает, что силы небытия – это не абстрактное нечто, а вполне конкретное зло, грозящее в данном случае уничтожением лично ему. Но почему его не объемлет чувство, ныне называемое, благодаря Льву Толстому, «арзамасским ужасом»? Почему он не трепещет, подобно, например, царю Валтасару из Книги пророка Даниила?

Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, что произошло с Вавилонским властелином. В Книге пророка Даниила читаем:

«Валтасар царь сделал большое пиршество для тысячи вельмож своих и перед глазами тысячи пил вино. Вкусив вина, Валтасар приказал принести золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор, отец его, вынес из храма Иерусалимского, чтобы пить из них царю, вельможам его, женам его и наложницам его. Тогда принесли золотые сосуды, которые взяты были из святилища дома Божия в Иерусалиме; и пили из них царь и вельможи его, жены его и наложницы его. Пили вино, и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных.

В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала. Тогда царь изменился в лице своем; мысли его смутили его, связи чресл его ослабели, и колени его стали биться одно о другое. Сильно закричал царь…» (Дан. 5:1-7).

Здесь следует задержаться. Перед нами одно из самых впечатляющих описаний переживаний человеком ужаса-к-небытию. Когда у могущественного царя колени начинают биться одно о другое, когда он обнаруживает высшую степень неуправляемости своим страхом, это говорит о многом.

С одной стороны, это, конечно же, свидетельство малых масштабов личности Валтасара, его духовной слабости и даже ничтожности. Но этого открытия мало для понимания природы библейского хоррора.

В целях такого понимания обратимся еще раз к образу дюреровского рыцаря. Смерть пытается заглянуть ему в лицо, а дьявол дышит в затылок, но колени воина не бьются одно о другое. Ни малейшего признака страха нет на его лице и в его фигуре. Хоррор над ним не властен. Его поведение разительно на похоже на поведение Валтасара, увидевшего всего лишь «кисть руки, которая писала» и тут же оказавшегося раздавленным неодолимым ужасом. Очевидно дело не в приблизившейся угрозе смерти, а в чем-то ином. В чем же?

Сцена пира Валтасара – это мистерия-миниатюра с впечатляющим мистическим наполнением. В ней есть все основные компоненты хоррор-жанра – присутствие мистического начала, таинственное самообнаружение некой грозной силы, ее непонятные действия, вселяющие страх, а также неконтролируемый, беспредельный ужас, обуявший главного героя.

Что же было дальше?

Царь велит привести мудрецов, чтобы они перевели и объяснили начертанные слова. Все смущены, пока не появляется Даниил, человек высокого духа. И вот он-то все и расставляет по своим местам.

Он прямо говорит, что в сердце царя нет смирения перед Богом, что он оскорбил Бога, когда храмовые сосуды, предназначенные для высокого употребления, предоставил для употребления низкого. Он надругался над святынями. Его поступок – это акт дерзкого и циничного богоборчества. Он славил статуи идолов, а истинного Бога, в руке Которого дыхание каждого человека, он не прославил. Потому Бог и послал кисть руки, которая начертала роковые слова «мене, текел, перес».

Даниил раскрывает тайну начертанного пророчества. Слова на стене не сулят Валтасару ничего доброго. Это приговор о скором и неизбежном возмездии.

«Мене» означает: царствованию Валтасара Бог положил конец, то есть его политическая судьба решена.

Слово «текел» обращено лично к царю, к его экзистенциальному «я»: «Ты взвешен на весах и найден очень легким» (Дан. 5:26). Бог, как бы, говорит: «Ты, возомнивший себя всемогущим гигантом, думающий, что тебе все дозволено, на самом деле есть всего лишь жалкая пушинка, которую Я решил смахнуть с лица земли».

Последнее слово «перес» означает приговор всему царству: оно незамедлительно будет разделено и отдано другим властелинам и народам. И далее мы читаем: «В ту же самую ночь Валтасар, царь Халдейский, был убит» (Дан. 5:30).

То, что испытывал Валтасар, было ужасом-к-смерти, свидетельствующим о возмездии, надвигающемся на нечестивого беззаконника, поправшего святыни. Этот ужас - производная не от демонических сил, а от воздающего гнева, от карающей руки Божьей, готовой швырнуть нечестивца в инфернальную тьму.

Книга Даниила рисует впечатляющую картину всемогущества Божьего. И в этом ее отличие от большинства модернистских и постмодернистских дескриптивных хоррор-технологий, нацеленных лишь на то, чтобы демонстрировать могущество одних демонических начал.

Хоррор Валтасара - не фикция. Самые страшные предчувствия богохульника оправдались с избытком. Не нашлось силы, которая бы его защитила. Власть, военная сила, политическое могущество оказались не прочнее яичной скорлупы. Мощь небытия, явившаяся в виде хоррора, раздавила его.

Но, спрашивается, почему та же мощь, тот же хоррор не раздавит дюреровского рыцаря, этого одиночку, дерзко и вместе с тем спокойно, почти флегматично, движущегося в сопровождении инфернального эскорта? Почему две адские силы, смерть и дьявол, желающие пожрать его, ничего не могут поделать с ним? Возникает впечатление, будто невидимая, прозрачная, но совершенно непреодолимая преграда отделяет его от них.

Дюрер отвечает на эти вопросы всем смысловым строем своей гравюры. Его рыцарь не одинок в своем молчаливом противодействии адским силам, поскольку с ним Бог, обеспечивающий ему защиту, надежнее которой нет ничего на свете. В результате смерть и дьявол оказываются бессильны. Все их надежды тщетны, и им остается только уныло плестись за воином, довольствуясь гнусными гримасами и ужимками.

Бог не отдает врагам того, кто Ему верен, ни при жизни, ни после окончания земной жизни. Рыцарь немолод, конец его земного пути не за горами. Но вера в благого Господа, в свое спасение и вечную жизнь есть та главная драгоценность, которую он несет в себе и которую у него не смогут отобрать никакие враги – ни вражеские воины, ни лесные разбойники, ни изображенные на гравюре два метафизических убийцы.

Героизм рыцаря имеет не земную, психофизическую, а сверхфизическую природу. Он опирается не на профанные и даже не на сакральные, а на исключительно трансцендентные основания бытия. От хоррора его защищает Иисус Христос. Рыцарь знает, что благодаря искупительной жертве Христа, в Которого он верует как в своего Господа, он защищен от смерти, дьявола и ада.

Никто и ничто не в состоянии поколебать и ослабить его веру. В ней – залог его неустрашимости, основание его героизма. Хоррор не может дотянуться до его духа, души, разума и чувств. Рыцарь бесстрашно и твердо следует своим путем, презрительно игнорируя то, что исходит от двух онтологических «сверхстрашилок» - смерти и дьявола. Проводимая им операция «анти-хоррор» разворачивается вполне успешно.

Так может вести себя только человек, уверенный в своей абсолютной защищенности. Его бесстрашие опирается на веру в Спасителя, распростершего над ним Свой покров и не позволяющего и волосу упасть с его головы.

Для рыцаря его собственная кончина, где и когда бы она ни произошла, означает, прежде всего, встречу с Богом. Поэтому она его не пугает, а, напротив, воспринимается как нечто позитивное. Для него в переходе в иной мир нет ни крупицы хоррора, поскольку небытие ему не грозит. Его ждет вечное, светлое, прекрасное Бытие, которое обещано всемогущим Богом. И вера в это будущее составляет главное экзистенциальное основание того мужества, которое исходит от фигуры рыцаря.

Еще читать