«Зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный…»

 

Один мой добрый приятель – язва и критикан неугомонный. Но такое славное явление, как культура поведения в цивилизованном обществе, оставила на нем свой благословенный след и припечатала, надо признать, довольно глубоко. При всем неуемном своем остроумии он как-то умудряется его обуздывать и подчинять своему же природному такту (а последнее при такой амальгаме берет главенство над первым в известной степени редко). В общем, на мой разум сие есть мастерство, достойное всякого восхищения, и не полюбить такую светлую голову вместе с ее носителем сложно.

Я ему говорю: «А пойдем-ка в церковь».

А он мне: «А чего я там не видел?»

А я: «Ну кто ж тебе на такое правду ответит? Вот проинспектируешь самолично и установишь».

И что забавно: он действительно пошел, без морализаторств и заламывания рук. Причем не разово, а наведывался потом регулярно добрых полгода. Познакомился с людьми, принимал участие в каких-то поездках…

Ну, - думаю, - зрит в корень, без двух минут рожденный свыше. А он берет и все одним махом обрывает: ни в будни его нет, ни по воскресеньям, звонки игнорирует.

Подкараулив у метро, без прелюдий «прижимаю к стенке»: «И как все это понимать?»

«А что непонятного?» – бесцветно реагирует он.

«Да все, собственно. Почему тебя нет в церкви?»

«А чего я там не видел?»

«Ты дежавю давай мне не устраивай, тебе телефон оборвали».

«Нет, ты подожди, – говорит. – Ты ответь. Вот просто угадай, чего я там не видел?»

Тон как будто обычный, умеренно задорный со щепоткой перцу, а глаза ледяные.

«Импрессия – дело личное, – бормочу. – Не угадаю».

Вру, ибо почти наверняка знаю, что он скажет. И предвижу, как мучительно сейчас будет это услышать.

И он не щадит меня, он тоже не нагромождает никаких прологов: «Любви я там не видел». Помолчав секунду, добавляет: «А хочешь знать, что видел?»

Не хочу, но отвечаю вялым обреченным кивком.

Он шутливо треплет меня за плечо, мне даже чудится, что как-то извинительно: «Да, ты сама все знаешь. Я видел фальшь. В избытке, не кучи, не горы – архипелаги. Как вы это выдерживаете, как не бросаетесь врассыпную, – тайна, покрытая мраком. Не смогу я в вашей системе, сломаюсь. И потому рассчитываю на великодушное оставление меня в покое».

Что-то подобное доводилось слышать и раньше, но конкретная тирада впилась в сознание шпилькой. Скорей всего потому, что оратор – человек глубоко мною уважаемый. И даже случись у меня тогда приступ апологетики, с занятой позиции это не сдвинуло б его ни на сантиметр: апологетики он накушался и без меня. А того остова, на котором должно у нас держаться все до единого кирпичика (по идее), не обнаружил. К бутафории, какой бы душещипательной она ни была, сердце не прикипело, по причине чего закоренелый перфекционист не стал нас шельмовать, а интеллигентно удалился от «фальши» на безопасное расстояние. И самым кошмарным мне видится то, что я почитай в полном объеме поняла, о чем он.

До сей минуты не знаю, что из этой писанины должно получиться… Но еще хуже представляю, как душить это дальше. Притуплять, обтесывать, заталкивать вглубь себя, точно хоккейную шайбу, никак не совместимую с диаметром пищевода. И продолжать бодрое шествие по величественным архипелагам христианского ханжества. Если вы хоть сколько-нибудь разделяете мои сумбурные настроения, приглашаю вас докопаться до истины сообща. Боюсь, в одиночку не сдюжу.

 

 

Мимикрия как образ жизни

 

Есть на свете такие удивительные церкви, посещать которые могут лишь особо подготовленные люди.

Собираясь на служение, они заметно преображаются: на лицах не остается ни тени макияжа, подол глухо опускается до самой земли, с ногтей смывается даже прозрачная защитная эмаль, обувь подбирается если и с каблуком, то высота его не превышает 5 см. О каких-либо ювелирных изделиях, за исключением обручальных колец, и помыслить срамно – одна лишь «нетленная красота кроткого и молчаливого духа» и никаких, что называется, гвоздей.

Ни в коем разе я не иронизирую над Священным Писанием, сохрани Господь. Меня потешают сами процессы, в особенности те, что связаны с возвращением в исходную позицию: смиренные отроковицы (да и те, кто постарше), покинув дом молитвы, с легким сердцем скидывают бабушкины чиривики а-ля «прощай, молодость», встают на убедительную шпильку, наводят смелый марафет. Вот их тонкие пальчики снова усеивают кольца, а ноготки пестрят всеми цветами, актуальными в текущем сезоне.

Барышни спешат на работу, в гости, бегают по магазинам, им вполне уютно. Однако перед каждым церковным собранием происходят эти антиэстетические метаморфозы, избавляющие ловких христианок от нежелательных проблем.

Внимание, вопрос: кто сей серый кардинал, сей коварный узурпатор, научивший детей Божьих так виртуозно приспосабливаться к обстоятельствам?.. Христос?.. 

Ой ли =) Очень сомнительно, что Ему есть дело до высоты вашего каблука.

Так во имя чего на долгие годы затягивается утомительный маскарад, тогда как всегда доступны два достаточно трезвых варианта: перейти в менее консервативную общину и уберечь свою психику от раздвоения личности либо же просто сохранить верность выбранной церкви, оставаясь собой как в ее стенах, так и вне их. С крепким и честным вето на косметику, модные штучки и пр.

Если вопрос действительно принципиальный и имеются убеждения. Чего я, признаться, ни у одной из таких сестер не наблюдала: девушки попросту выполняют инструкции во избежание неприятностей. Правда, до тех лишь пор, пока они в поле зрения пастора. А тут как раз самое место для второго смыслового акцента: кто при таком раскладе пастор – бессильная жертва обстоятельств или все-таки более весомая фигура, на которую нет-нет, да кто-то и равняется?..

 

 

Наперегонки по бездорожью

 

На центральном воскресном служении епископ во всеуслышание делает грозное предупреждение: такой-то решением пасторского совета отлучен, поскольку впал в ересь; дорогая молодежь, вы все его знаете, для многих он авторитет, потому предостерегаю: на звонки, на смс – не реагируйте, не отвечайте, это уже не тот Женя (назовем его так), каким он вам запомнился.

Ну, раз сам епископ, - а заявление в такой серьезной форме, - значит, дело плохо и разумнее прислушаться. К подобному заключению пришла аудитория.

Через некоторое время кто-то из прихожан натыкается на видео в социальных сетях и срочным образом рекомендует его к просмотру пастору. На ролике через так называемый «коридор силы» (странного рода камлание псевдохристианского свойства, в ходе которого люди хохочут, катаются по полу и пр.) с участием Жени и всей его семьи проходят не только адепты той секты, но и хористка из бывшей Жениной церкви, от которой парня отлучили. Молодая особа, слышавшая, как и все, запрет епископа даже на телефонные разговоры с названным человеком, теперь активно участвует в ритуале, ни мало не стыдясь и не пытаясь скрыть лицо от камеры. И сохраняя при этом членство в этой самой церкви.

Но столь подробная подводка любопытна не сама по себе – куда загадочнее реакция пастора, видео просмотревшего. «Ну что мы можем сделать, – чуть ли не подавляя зевоту, куда-то в воздух поинтересовался он. – Мы предупредили – и все. Единственное, что служение несет, в хоре поет… Наверное, имеет смысл переговорить…» и еще несколько мало что означающих фраз умозренческого толку. Слабо верится, что к вечеру пастор вообще об этом ролике помнил.

Напрашивается одно лишь уточнение: а чего ради вообще было напускать этот туман крамольности, если все возможные епитимии налагаются невнятно, обтекаемо и сугубо на словах? Границы дозволенного нанесены робким дрожащим пунктиром, и «дорогая молодежь», в пол-уха выслушав легковесные увещевания, идет и поступает так, как ей мерещится правильным. Да, в общем-то, и не только молодежь.

Валентина Степановна – пожилая дама интеллигентной наружности, «идущая за Христом», как это называют, лет эдак надцать. И вдруг кроткая бабушка совершает выпад воистину эпатажный и разводится с супругом, не менее «верующим», чем она сама. Старички, бранясь и кусаясь, на чем свет стоит, делят-таки имущество, продолжая при этом добропорядочно посещать церковь, участвовать в вечере Господней и вообще выглядят настолько благовидно, насколько это возможно.

Валентина Степановна, однако ж, попутно делится с сестрами во Христе негодованием по поводу состояния церкви: «Шоу какое-то сделали, прихожу как на концерт, стыдно приглашать кого-то».

Обо всем этом узнаёт пастор. Люди, ожидающие его реакции, надеются на принятие мер и вразумление пожилой четы путем церковных взысканий. Но по некоей таинственной причине ни в списке отлученных, ни хотя бы поставленных на замечание фамилия Чиликиных так и не прозвучала. Ни спустя месяц, ни спустя год. Старушка по-прежнему ангелоподобна и преисполнена едких замечаний относительно концепции собраний. Которые они вместе с бывшим мужем посещают все так же исправно. Зачем им это? Вопрос безадресный. Быть может, чтобы стаж «идущих за Христом» не прерывался.

Оба житейских примера неутешительны и оба, вместе с тем, нисколько в своем роде не оригинальны. Это хрестоматийные зарисовки из жизни евангельских церквей нашего времени, отчего еще меньше охоты говорить на заявленную тему. Христиане ведут борьбу в лучшем случае на два фронта и порой даже не напрягаются, чтобы хоть как-то это вуалировать.

 

 

О триумфе снисходительности

 

Был у нас в церкви уникальный ребенок. Мальчонка лет 10, пшеничные волосы, глаза как блюдца, но самое неземное – вокал. Даже вечно дремлющие старицы пробуждались и тянулись за носовыми платками, когда этот субтильный паренек выходил к микрофону и солировал. Изумительный христианский гимн «Озеро Генисаретское» дитя исполняло так, что на всех 3-х этажах не самой маленькой церкви дрожали оконные стекла. В голове не укладывалось, как в этом невесомом тельце умещается такой мощный поражающий воображение голос.

А пару лет назад на детском Евровидении Беларусь представлял Юра Демидович с откровенно инфернальной композицией «Волшебный кролик». До сих пор по просторам инета блуждают мириады высказываний, пародий, карикатурок, общий смысл которых можно выразить одной полушутливой репликой: «Да что вы накинулись?! Ребенок не хотел ничего плохого! Разве что вызвать в наш мир сатану».

Полушутливой – потому что лишь отчасти. Я просмотрела его выступление всего раз, и этого хватило, чтобы запустить по спине дивизию мурашек. Если б не знала заранее, что это за Юра такой, полагаю, не поверила бы глазам. По сцене, пугающе вылупившись на публику, скакал тот самый мальчик, который доводил по воскресеньям наших бабушек до благоговейных слез… Теперь же до слез было далеко, а вот спрятаться под стол и от мотивчика, и от идейной нагрузки, и от сценического номера, «прославившего» Беларусь на всю Европу, побуждение было на редкость отчетливое.

Надо ли говорить, что Юра с треском провалился? Тому и так тьма тьмущая свидетелей, не оценивших неординарность подхода, некромантский грим малолетней подтанцовки и мистическую ипостась исполнителя непосредственно. Демидович с мамой уныло возвратились на родину, чем блестящий взлет молодой звездочки шоу-бизнеса и завершился. Но в нокаут меня отправил финальный аккорд всей этой истории.

Текли недели, фиаско на конкурсе мало-помалу забывалось. Прихожу я однажды в собрание… и вижу нечто совершенно сверхъестественное. К микрофону в хоровой как ни в чем ни бывало спускается наш уже ставший легендарным «волшебный кролик» и трогательно затягивает «Озеро Генисаретское».

В тот день люди уже не плакали, а поднимались с мест и демонстративно выходили. Что логично и предсказуемо. А вот присутствовавший в зале пасторский состав даже не дернулся. Более того, юное дарование никто не остановил. Все, что хотел, он допел до конца. Будто бы так и надо.

Даже если сделать фантастическое допущение, что заранее о программе хора пастор в известность поставлен не был, все равно сложно уразуметь, как за четыре минуты Юриного выступления духовный лидер не провалился от стыда сквозь землю. Лично я была близка к этому. Видимо, пасторские нервы крепче. А о том, что подумал некто, посетивший тем утром церковь впервые, и фантазировать не хочется. Пред ним предстала не просто мелкая застенчивая фальшь, а фальшь монументальная, оголенная, бросающая вызов.

 

 

Хамские замашки

 

Легкая публицистическая статейка о вышеочерченных проблемах уже как-то пробилась в печать. Но чего это стоило автору, достоверно известно, пожалуй, только ему. Материал откладывали «на следующий номер» в течение 7 месяцев.

Являясь собственным корреспондентом издания, он отчаянно не мог взять в толк, отчего вдруг и родная редколлегия, и руководство церкви так распереживались. Ведь ничего, в сущности, нового журналист не сказал – жизнь как она есть: бескультурье и паразитизм прихожан, формализм и безразличие служителей, нежелание что-то менять по причине общей удовлетворенности.

Как ни таинственно, но такая вот довольно будничная статья, еще не будучи опубликованной, вызвала локальный апокалипсис. Со всех сторон на незадачливого реформатора посыпались десятки «пожеланий»: смягчи, уравновесь, подчеркни позитив, дай читателю больше положительных эмоций и т. д. В кабинете у епископа и без того измочаленный автор проводил по часу, обсуждая тонкости опозитивливания. Коррективы меж тем вносились, усиленно подчеркивалась светлая сторона медали, но темная светлей и незаметнее как-то все равно не становилась: «мусор из избы» рвался наружу всем потугам вопреки.

Руководство пребывало в растерянности, редактор все перекидывал треклятую компрометирующую статью «на следующий номер», а автору уже не хотелось, как говорится, ни петь, ни рисовать.

В одной из совместных молитв со служителями он был окончательно уложен на лопатки, услышав, в каких выражениях о его злосчастном литературном творении и о нем самом взывает к Господу пастор: «Поставь, Отче, преграду тому, что не к славе Твоей. Чтобы на Виктора (допустим, автора звали так) не легла потом та ответственность, что легла на Хама, высмеявшего наготу отца и получившего заслуженное проклятие»…

Пока новоявленный Хам отходил от шока, статью-таки напечатали, и вызвала она к удивлению пасторского совета массу понимающих, союзнических откликов. Но это уже другая история.

 

 

Антагонизмы «внутренних» и «внешних»

 

Презабавно, когда темы несовершенства (очевидного) евангельской церкви так лихорадочно табуируются, тогда как критика всех прочих христианских и околохристианских общин принимается там на ура.

Хотя, дудки, забавного мало. Как писал об этом в летнем номере «Мирта» Алесь Дубровский: «…Анекдотичности предостаточно; когда начинаешь критиковать конфессиональное руководство, тебе говорят: «Но ведь оно Богом поставлено». Когда же на это ты отвечаешь: «А папы и патриархи разве не Богом поставлены?» – на тебя смотрят непонимающими глазами».

А о СМИ зависимых, учредитель коих – церковь, что и говорить. Вот и растягивается «притирание благовониями» не самых ароматных по своей природе истин, прямым текстом обозначенных в том или ином материале, на полгода или на подольше. Условный работник пера дерзает разворошить проблему, наличие которой не ясно только младенцу, и сталкивается с такой грозной силой сопротивления, что и сам уже не рад.

Редкие из подобных энтузиастов настаивают. В основном отступают – себе дороже. Нужен вам «традиционный формат», чтоб без шероховатостей и заусениц, чтоб как конфетный фантик? Получите-распишитесь. Ведь что, в конце концов, может быть проще, чем поддерживать парадно-выходную иллюзорность? Оно-то просто, конечно… Да только для кого тогда это все?

Кому нужны христианские масс-медиа, не раскрывающие с позиции Библии острые социальные темы, волнующие всех и вся, кроме этих масс-медиа?..

Предугадаю возможный ответ: пресса церковная, для внутреннего пользования.

Хорошо, допустим. Какова тогда великая миссия означенной прессы, если самые ненавязчивые критические материалы в ней смерти подобны и доводят церковное руководство до нервного подергивания?

И на это есть чем парировать: не мудрствуйте лукаво, просто ведите летопись чудес Божьих. Разнообразные свидетельства об исцелениях, теологическая страничка типа «Слово пастора», христианская поэзия и т. п.

Чудно. В результате таких вот не самых глубоких размышлений избирается по предложенной схеме так называемый «формат»: внутрицерковные мы; для «внутренних», не для «внешних».

Только вот беда: внутренние давненько пресытились теологическими страничками и без вас. И с нетерпением ожидают ярких, концептуальных, злободневных статей. Обо всем, что интересно любому человеку – как «внутреннему», так и «внешнему», – только отраженное через призму христианского мышления.

Желаемого читатель не получает, а то, что предлагается, ему без надобности. И раздается отовсюду непобедимая отговорка: «Нет, это мне ни к чему – я Библию читаю».

И дело тут вовсе не в твердолобом невежестве, как принято считать. У человека элементарно нет альтернативы. А описанная пресса на достойное дополнение к Слову, разумеется, не тянет. В итоге имеем скучные «мины» и смешные тиражи, которые и озвучивать совестно.

А что до внешних, их и подавно такое чтиво не привлечет. Вы - святые, у вас все гладко и замечательно – об этом вы и пишите. Про себя и для себя. Где уж нам, смертным, преткнуться около вашей лоснящейся безупречности. В действительности утрирования здесь мало. Ход мысли у многих (к несчастью тех, кто назвался христианами) именно такой.

 

 

Истинная христианка

 

Ласковое утро, шагаю по пустому церковному дворику. Что-то подвигло вдруг сменить любимые потертые джинсы на затонувший в шкафных глубинах сарафан. В нем и иду. И вижу, как навстречу движется поджарая фигура пастора. Иван Ильич в хорошем настроении, уже издалека улыбается. Я тоже рада видеть его, он милый человек. Вслед за его фирменным крепким рукопожатием, так мною любимым, слышу непритворно счастливое восклицание: «Молодчина! Красивая юбка, ниже колена! Сразу видно: истинная христианка идет!»

Вглядываюсь в него. Все еще надеюсь, что иронизирует. Увы мне… Иван Ильич искренне верит в то, что сейчас произнес. И нарастающая внутри меня печаль ему претит как таковая. Я не стану с ним делиться. Я как-нибудь плоско отшучусь и перетерплю ее. Молча.

Знаете, по правде говоря, можно. Можно политкорректничать, смягчать и сглаживать любые неровности до позеленения. Можно поступить еще наглее и перестать замечать их. Но есть Тот, Кто оценит нас однажды всего по одному критерию. Всех, подвязавшихся быть Его светом. Без исключения.  Проклят, кто дело Господне делает небрежно.

Давайте очнемся, давайте в это вникнем, наконец. Если вас хоть немного уязвляют обвинения в самом омерзительном, что можно инкриминировать церкви – в фальши (!), – бросьте все силы на то, чтоб никогда их больше не услышать.

И да поможет нам любовь… Которой так нам не хватает.