Отрывок из книги «Золотая секвенция, или гимн Святому Духу»
Все авторы, пишущие на религиозные темы, постоянно употребляют слова «дух» и «духовный» и, пожалуй, обращаются с ними куда проще и бесцеремоннее, чем со многими другие терминами, которые используются в таинственных сферах веры. Многие не решаются упомянуть имя Бога, но с легкостью принимают существование Духа.
Однако на самом деле в религиозном словаре мало понятий, чью подлинную сущность и вескость было бы труднее уловить и определить. И с этой трудностью сталкиваются не только философы-пиетисты, когда рекомендуют нам «абсолютные духовные ценности», не менее эфемерные, чем витамины, но столь же необходимые для жизни.
Она присутствует уже в тех новозаветных документах, на которых основано христианское богословие Духа. В них много говорится о том, что Дух делает и чего требует, но почти ничего не сказано о том, кто или что Он такое. Мы продолжаем гадать, что такое Дух, и чем пристальнее всматриваемся в этот вопрос, тем лучше осознаем, что ответить на него мы не в силах.
За словом «Дух» – которое явно является символическим и не столько описывает реальность, сколько намекает на ее характер – стоит нечто такое, что мы действительно знаем, знаем «смутно, но живо», как выражается фон Хюгель; что-то реальное, лежащее в самой основе человеческого мира и пронизывающее весь глубинный человеческий опыт, но всегда немного выходящее за пределы концептуальной мысли.
Наше переживание этого «чего-то» может быть слабым и мимолетным, а может носить глубокий, преобразующий характер, но всегда остается переживанием живой реальности – некоей невидимой силы, находящейся вне нас и имеющей собственное бытие и значение, никоим образом не зависящее от узких человеческих представлений. В отличие от солнечного света эту реальность нельзя подвергнуть анализу. Ее характер всегда остается несколько неясным для логического уровня нашего сознания. Как говорили викторианцы, эта реальность «лежит за пределами разума», хотя и «не противоречит разуму».
Вот почему интуитивное ее познание дает куда более богатые плоды, чем интеллектуальное, а наиболее полно и последовательно в нее проникают те, кто так или иначе восприемлет особую дисциплину и упражнения религиозной жизни – почему, станет понятно чуть позже. Более того, складывается впечатление, что только человек, испытавший на себе медленное очистительное действие всепроникающей обильной молитвы, способен более-менее полно развить в себе ту особую чувствительность, которая позволяет подлинно узнать Духа, даже если понять Его не получится никогда.
Все книги, которые действительно приоткрывают нам ее сущность и заставляют наши сонные души ощутить ее реальность, написаны теми, чья жизнь была перекроена именно таким образом. Эти тихие, смиренные книги, так насыщающие душу, резко отличаются от сухой, самоуверенной и поверхностной компетентности тех, кто высказывается о «духовном опыте» извне. В этом смысле, все когда-либо написанные труды по психологии мистицизма дадут нам меньше информации, чем одна единственная встреча со святым, ведущим жизнь созерцательной молитвы.
Уже одно это помогает нам увидеть первую особенность понятий «Дух» и «духовная жизнь». За ними стоит многообразная и конкретная реальность, подлинное существование, узнать которое по-настоящему можно лишь при непосредственном контакте, а узнать полностью – только полностью в него погрузившись. За ними стоит то существенное Бытие, которое мы называем вечным по контрасту с той линейной последовательностью времени, в которой проходит наша естественная жизнь.
Ведь особая функция молитвы состоит именно в том, чтобы развернуть нас от временного ряда к вечному порядку, от внешнего к значимому, от постоянной смены одного другим – к обожанию и верности. Молитва распахивает дверь души перед вторжением иного порядка, который, по достижении полноты времени, преобразит само качество нашего существования.
И Духом, в самом общем смысле этого слова, мы называем именно тот мир, ту жизнь, то Существо, о чьей реальности догадываемся, – а также то качество в нас самих, которое способно угадывать Его присутствие и откликаться на него.
Более того, об этой сокровенной категории, лежащей за пределами привычной для нас территории разума, ни в коем случае нельзя мыслить легковесно, туманно или холодно, видя в ней лишь материал для научных теорий. Это вовсе не некий призрачный регион или плоскость бытия, к которой не применимы физические законы. Все религиозные свидетельства указывают на живую реальность, исполненную внушающего ужас великолепия и многообразного личного действия, от ласкового, интимного влияния на отдельную душу до немыслимых сил и тайных движений, которые иногда угадываются за пышной процессией видимого мира.
Тем не менее, нужно признать, что слово «Дух» – даже если в нем содержится намек на незримую и беспредельную энергию, на ветер, который дышит, где хочет, на дыхание и жизнь – все равно остается слишком туманным и неопределенным. Это символ, а не описание, и ему никогда не передать живой реальности сверхчувственного опыта тем, кто этого опыта не знает.
Если вспомнить корни странного ветхозаветного слова «руах» и новозаветного «пневма», становится понятно, что за ними стоит наше фундаментальное, но невыразимое осознание Неземного, и символы, с помощью которых люди пытаются передать это осознание, черпают свой смысл не в сколь-нибудь реальной приближенности к духовному опыту, не подвластному категориальному фильтру разума, а в своей способности подспудно пробуждать в нас латентное ощущение чего-то «иного». Они музыкальны и поэтичны по своей сути; они придают форму интуитивному познанию невидимого Чего-то, невыразимого в своей трансцендентности, но придающего смысл и значение всему видимому.
Как писал Отто, в Ветхом Завете познание Духа остается предварительным, неоформленным. В любви и страхе, которые поочередно пробуждаются в душах тех, кто лучше других чувствует Его воздействие, есть что-то от величественной простоты первобытного искусства. Его преображающий, спасительный характер; его способность придать всему сверхъестественное измерение; его невероятные возможности, ожидающие вторжения в человеческую жизнь, – все это пока остается непонятым, не говоря уже о том, что все это значит в метафизическом плане.
Он познается лишь в редкие и яркие моменты пророческого осознания – в тех странных решениях и сногсшибательных интуитивных прозрениях, когда душа вдруг ощущает присутствие и непосредственное требование Бога-Духа. Но даже это зачаточное восприятие живой и действующей Реальности уже превращает наш разум в таинственную территорию, полностью превосходя человеческую природу, но оставаясь с нами в самой тесной близости и являя себя через нас. Оно утверждает, что помимо нас есть мир, активная сила, сфера тайного опыта, пружина тайного действия, и – по мере того, как мы врастаем в этот мир и в это действие, – что все это является поводом для великого страдания и великой радости.
Это и многое другое вбирает в себя и предполагает странное слово «Дух», даже в самом общем своем смысле. И по мере размышления в этом общем смысле проявляется множество уровней и степеней реальности, которые нелегко увязать друг с другом в рамках наших ограниченных понятий.
С одной стороны, слово это указывает на природу Абсолютного Бытия, насколько мы вообще способны представить себе Абсолютное Бытие. «Бог есть Дух».
С другой стороны, у нас нет лучшего слова для той центральной сущности или качества, которое мы ощущаем в себе; для той основы всего нашего бытия, в которой и состоит наша реальность; для того качества, которое наделяет нас некоторым родством с Абсолютным Бытием и дает нам «способность к Богу». Когда этот элемент нашей многоуровневой и нестабильной природы выходит на поверхность и подчиняет себе все остальное, он может преобразить нас: «Рожденное от духа есть дух».
Но одного слова «Дух» для веры все равно мало, хотя философия вполне может им удовлетвориться. Ведь вера имеет дело не просто с непространственными, сверхчувственными сферами, но со Святым. Можно не сомневаться, что за пределами нашего чувственного опыта лежат бескрайние миры существования, и в невидимом мире есть такие категории и виды жизни, которые мы просто не способны себе представить. Но веру как таковую интересует не сама по себе сфера таинственного. Напротив, вера теряет свою сущность и расточает силы, когда сворачивает с прямого пути к Богу на эти боковые тропы.
Вера имеет дело только со Святым, с отношениями между человеком – тварным, несовершенным и воплощенным духом – и совершенным, беспространственным Духом всех духов, Богом. Она подтверждает Его живую святость, Его личное, индивидуальное действие, Его неодолимую притягательность и требовательность – и одновременно ничтожность души (по крайней мере, если та пытается тянуться вверх сама, без Его содействия) и то удовлетворение, которое она испытывает, откликаясь на Его притягательность и призыв.
Бог есть дух
Если взять их вместе и присмотреться к ним повнимательнее, то окажется, что два имени Бога, чаще всего встречающиеся в Новом Завете, включают в себя почти полное учение о Духе в Его отношении к жизни человека.
Во-первых, у нас есть абсолютное утверждение, которое в четвертом Евангелии вкладывается в уста Самого Христа, – «Бог есть Дух» – и целая концепция Божьей природы, которая здесь предполагается.
Далее, у нас есть выражение, которое чаще всего употреблял Христос, а вслед за Ним и авторы синоптических Евангелий: «Отец наш Небесный».
Конечно, набожные люди почти всегда искажают его, подчеркивая его гуманистическую, оградительную, заботливую сторону и тем самым размывая его исключительно важное сверхъестественное измерение.
Однако только в этом двойном утверждении – что лучшим словом для описания конечной Реальности является «Дух», и что этот самый неизъяснимый, полностью сверхъестественный Дух одновременно является Отцом для наших лишь наполовину реальных душ, – мы улавливаем намек на главную тайну нашего положения. Здесь мы действительно выступаем за пределы временнóго ряда и провозглашаем, что наше глубинное бытие укоренено в Вечной Жизни и состоит в непосредственных взаимоотношениях с Реальностью.
«К возносящему Духу с восторгом вознесенные души летят!» – восклицал М. Фотерби, заключая наше блаженство в одну непревзойденную фразу.
Конечно же, ни одно из этих выражений не является исключительной собственностью христианства. Весь содержащийся в них смысл уже виден и в псалмах, и у пророков, а также проявляется в самых глубоких переживаниях личной веры, где бы они ни встречались. Но в христианстве оба аспекта получают новое измерение и новую полноту смысла.
Первое выражение, «Бог есть Дух», подымает нас высоко над миром линейного времени, который является привычным объектом нашего сознания и придает четкий контур нашему внутреннему ощущению трансцендентной и непреходящей Реальности. Оно убирает пространственные образы, постоянно преследующие и замутняющие религиозную мысль, и помещает нас в мир, совершенно иной, нежели мир физических измерений и ощущений, но от этого ничуть не менее реальный.
Оно дает название Объекту нашей метафизической жажды, хоть и не может его описать. Оно подтверждает инстинктивный взгляд вверх, свойственный пробудившимся душам: странное благоговение и радость, которые нисходят на эти души в минуты покоя, когда они вкушают от того «высшего Бытия, высшей Жизни, в Коей заключены все мгновения времени», и осознают, что смотреть вверх – это то же самое, что смотреть внутрь, ибо за пределами и внутри этого процесса, единственно придавая ему весь смысл, стоит не просто Разум, но сама сверхсущностная Жизнь – неодолимая притягательность Бога-Духа, – и Разум является лишь одной из ее граней.
Барон фон Хюгель рассказывает, как в самом раннем детстве, еще до начала внутреннего нравственного очищения, он почувствовал, что вся природа «пронизана и насыщена Духом, отличающимся от всего, что я видел, и от меня самого, видящего» (вот оно, то врожденное чувство Бога, на котором основана естественная религия!), – и «сущность этой чисто религиозной радости состояла именно в том, что какой бы прекрасной ни была внешняя природа, Бог не состоял даже из всей ее полноты, но оставался Жизнью, Разумом, Любовью, отличной от всего этого, хотя и пронизывал все Собою самым непосредственным образом».
По всей видимости, здесь мы имеем описание первичного переживания Духа, познаваемого природным, но еще не оформленным религиозным чувством. И уже в этой наивной интуиции, с ее акцентом на инаковость Божественного, мы видим четкое разделение подлинного религиозного ощущения от чисто имманентного восприятия Бога-Духа. Здесь Бог – это конкретная Реальность, которая стоит за всякой меньшей реальностью, придавая форму Своему творению, всегда вдохновляя и поддерживая его во всех мелочах.
Это ощущение Духа, в разной степени полноты и четкости, можно увидеть в самом разном человеческом опыте, от ребенка до святого. Об этом прекрасно говорит Плотин, удивительным образом предвосхищая глубины, известные созерцательным христианам:
«Мы не отрезаны [от этого единого источника жизни] и не отделены [от него], даже если вторгшаяся природа тела и привлекла нас к себе; мы [им] дышим и сохраняемся, хотя оно и не дает [ничего] и, кроме того, находится от нас на расстоянии. Однако оно вечно хороводительствует, пока оно есть то, что есть».
Так и Св. Хильдегарда слышит, как Дух говорит:
«Я есмь та живая и огненная Сущность божественного естества, что сияет в красоте полей. Я свечусь в воде, пылаю в солнце, в луне и в звездах. Мне принадлежит таинственная сила незримого ветра… Я пронизываю Собой все и всех, чтобы они не погибли. Я есмь Жизнь».
Анджела из Фолиньо рассказывает, как в видении перед ней раскинулась вся вселенная, океан и бездна пространства, в которой лежит мир и все, что в нем существует. Во всем этом она увидела лишь силу и присутствие Бога и, не находя слов, в восхищенном изумлении воскликнула: «Весь мир отяжелен Богом!»
А вот свидетельство Юлианы Норвичской, не столь красноречивое, но не менее проницательное: «Мы все заключены в Нем, а Он в нас!»
Итак, фраза «Бог есть Дух» наделяет религию одновременно трансцендентным и всепроникающим аспектами, благодаря своей уверенности в Присутствии и предназначении, своей страстной жажде очищения, своей неисцелимой «инаковости», своей склонности к простому, универсальному, беспространственному, которое тем не менее, является многообразным и конкретным Здесь.
«Святой Дух, – говорит Фома Аквинский, – есть Сам Бог как Он есть повсюду во всякое время», и в сердце всякой личной веры таится стремление тварного духа к единению с этим Духом-Богом.
Таким образом, тот факт, что наше понимание Святого Духа носит столь ограниченный, изменчивый, спорадический характер и окрашено явными противоречиями, оказывается сравнительно неважным. Упор делается на Бога, на Факт всех фактов, и на Его всепроникающее действие, а не на отрывочные переживания нашего нестабильного, робкого, многоуровневого сознания, весьма неуверенного в своем понимании сфер, лежащих за пределами чувственного мира.
Ибо учение о Святом Духе значит, что мы признаем это вездесущее «давление», воздействие Бога и с любовью преклоняемся пред Ним – не только как перед особым религиозным переживанием, как перед благодатью или влиянием, посланным нам из иного мира или миропорядка, но как перед личным и святым Присутствием и Силой, Господом и Подателем Жизни в мире, отличным от самого мира; перед Тем, Кто пронизывает Собой все, но остается Иным и является решающим фактором в любой ситуации.
Это значит, что Бог входит в весь мир вещей, событий и людей и трудится в нем и через него, действуя на самых разных уровнях, но наиболее глубоко и свободно – в мире душ, где Его творение являет определенное родство с Ним Самим.
И это Присутствие формирует Свое творение, помогает ему, воздействует на него на всех плоскостях, в каждом человеке, в каждой точке непосредственным приложением Своего божественного влияния, чтобы приблизить его к большему совершенству, к изначальному замыслу Своей сияющей мысли.
Иногда это влияние ощущается как мягкое давление, столь любимое набожными душами, а иногда – как сокрушительное вторжение неодолимой очищающей силы. «Мне, – возвестил Голос Св. Хильдегарде, – принадлежит вихрь грохочущего слова, сотворившего все вокруг».
Когда мы об этом размышляем, у нас появляется необыкновенное чувство неизмеримого Божьего действия и тех нитей, что связывают воедино таинственные ритмы природы, великие движения истории, скрытые пружины Провидения и молитву.
«Божья воля, – пишет Жан Пьер де Коссад, – находит тысячи способов привязать себя к нашим душам, и избранное ею для нас – всегда самое лучшее».
Более того, сам факт этого святого внепространственного Присутствия является объективным основанием для всех тех разноглубинных, многообразных, противоречивых самооткровений Бога, которые вместе составляют историю человеческой религии, и всех тех прозрений о Вечности, намеков на нетленную красоту, которые мы видим через щели в природной декорации.
Наш ограниченный разум отказывается сочетать личное с универсальным. Мы постоянно противопоставляем одно другому, но это почти наверняка ошибочно.
Самооткровение Духа Своим творениям, привыкшим к восприятию чувственной информации, простирается от космических высот до вещей самых приземленных и домашних. Он может благословить свечу в глиняной плошке и пылать в далекой звезде. И все равно, даже самое благоговейное видение и самая смиренная молитва лишь прикасаются к отдельным нитям бахромы на подоле риз этой Реальности, Которая есть одновременно Воля и Любовь.
Ибо в этом представлении Дух есть Бог, Чистый Абсолют в действии. И прерогатива религии состоит в том, чтобы увидеть, как это действие влияет на все мельчайшие события нашего внутреннего и внешнего существования, а значит, придает смысл непонятной путанице теснящих нас обстоятельств, нисколько не умаляя при этом всего величия той Бездны Бытия, что объемлет и превосходит островную вселенную нашей веры.
Из книги «Золотая секвенция, или гимн Святому Духу»
Купить книгу: https://mirt.ru/zolotaya-sekventsiya/
Телеграм канал газеты "Мирт " - https://t.me/gazetaMirt
Поддержать газету: https://gazeta.mirt.ru/podderzhka/