К хозяину богатого особняка пришел Господь. Хозяин обрадовался, открыл перед Господом все двери своего дома, показал все комнаты, все помещения… К другому человеку, у которого тоже был роскошный особняк, также пришел Господь. Хозяин проводил Его в одну из комнат, принес в эту комнату много религиозной утвари, красиво все расставил, а потом пошел и заколотил досками все остальные комнаты. Вернувшись к Господу, он сказал, что теперь готов общаться с Ним.
Не правда ли, поведение второго человека напоминает поведение безумца? Совершенно непонятно, почему он так поступил. Между тем, многие христиане поступают так. Есть даже тип христианства, приветствующий именно такое поведение…
Возможно, вы слышали похожие притчи. Но мне хочется дать этой притче более широкое толкование, чем обычно можно услышать. Вся эта статья будет таким толкованием.
Вначале мы поговорим о духовности. Многие христиане знают, что не духовно. Но мало кто из них в состоянии дать определение духовности.
На схеме левый верхний прямоугольник представляет эмоционально-мистическое понимание духовности, которое предполагает, что духовность – это некий религиозный термин и духовность человека проявляется в неких «религиозных» действиях. Наверняка при таком понимании мы скажем, что «весьма духовен» человек, который долго молится, много постится и часто посещает церковь. Проблема в том, что стоит выйти из этой специфической сферы, как всякое представление о духовности теряется.
Почему я называю такое понимание эмоционально-мистическим? Дело в том, что духовность в данном случае полностью относится к эмоциональной сфере личности (исключая рациональную) и касается только отношений с Богом. Следовательно, «не духовно» все то, что связано с разумом, и все то, что не касается моего общения с Богом (религиозной деятельности). Но люди, которые думают так, не понимают, что человек – целостное существо. Разум не бывает отдельно. Истинная духовность включает в себя разум как составной компонент широкого спектра атрибутов человеческой природы.
Есть христиане, которые считают, что не нужно учиться (будь то в светских учебных заведениях или в богословских), не нужно читать книг. Под все это подводится «духовная» аргументация. (Среди прочих аргументов такой: «знание надмевает». Это вырванная из контекста цитата 1 Кор. 8:1. Полный текст звучит так: «О идоложертвенных яствах мы знаем, потому что мы все имеем знание. Но знание надмевает, а любовь назидает». О каком знании здесь говорится? В нашей жизни действительно есть знание, которое надмевает. Разве не такое знание мы демонстрируем, когда самоуверенно осуждаем нашего ближнего или в любой мелочи усматриваем источник проклятия? Есть «специалисты» по нахождению в жизни других людей грехов и проклятий. Такое «знание» я образно называю знанием об «идоложертвенных яствах». Но разве истинное познание Бога может надмевать человека?)
Разберем тот случай, когда некоторые христиане считают, что художественная культура не имеет никакого отношения к христианской духовности. Спрашивается: разве в художественной культуре человек не выражает свой дух? Разве он не выражает свое богопознание? Именно в художественной культуре человеческий дух может выразиться в необычайной полноте. И не нужно однобоко подходить к разделению «христианского» и «нехристианского» искусства. Даже если в произведении искусства не фигурирует имя Бога или библейско-церковная тематика, в нем все равно могут быть выражены идеи, имеющие для христианина первостепенную важность: не всегда в виде готовых ответов, но зачастую в виде гениально поставленных вопросов, что тоже немаловажно. (А. П. Чехов полагал, что для художника обязательна именно правильная постановка вопроса. Согласимся с ним: давать ответы на жизненные вопросы – отнюдь не первостепенная задача искусства.) Так, невозможно отрицать, что Достоевский, Гончаров или Пастернак были воистину христианскими творцами художественной культуры, даже если сегодня их поэтика оказывается чуждой (к сожалению!) многим евангельским христианам.
Особенно сильно удивляет меня не-умение видеть духовность в сфере разума. Апостол Павел призывает нас «обновиться духом ума» нашего (Еф. 4:23). Для многих же верующих дух и разум – чуть ли не антонимы. Кроме всего прочего, такая позиция открыто «антиапологетична», ибо вызывает крайнее недоумение неверующих, восприятие веры и христианской духовности как чего-то принципиально «неразумного». Для Павла же слова веры были словами здравого смысла (см. Деян. 26:25).
Далее, мы сказали, что некоторые считают духовными только «вертикальные» отношения (с Богом). Впрочем, мало кто так считает, зато на практике мы часто демонстрируем именно такую позицию. В течение одной минуты мы можем и «прославить» Бога, и оскорбить нашего брата. Но апостол
Иоанн пишет: «Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4:20).
Рассматриваемое понимание духовности не распространяет оную на обыденную жизнь: петь в церкви – это относится к духовности, а быть пунктуальным в бытовых ситуациях, соблюдать «обыденный» этикет человеческих взаимоотношений и т. п. – это к духовности не относится. Многие считают, что обычная, элементарная культура поведения, в том числе культура речи, не относится к духовности. Можно попытаться исключить из понятия духовности массу вещей: как я говорю, как я веду себя, мой разум, мою грамотность, мою работу… Но с чем мы останемся в итоге? Нет такой духовности, которая существовала бы в «безвоздушном пространстве», наедине со мной и с Богом. «Вертикальные» отношения (с Богом) немыслимы без «горизонтальных» связей с многочисленными аспектами нашей земной жизни.
Мы, как правило, считаем, что духовность – это то, что отличает верующего от неверующего. Я раньше слышал такое суждение: у неверующего человека дух мертв. Это из области каких-то мифологических представлений о духе. Человек может сколько угодно издеваться над своим духом, но если мы имеем дело с человеческой личностью, мы имеем дело с человеческим духом.
На самом деле, дух – это то, что отличает человека как такового. Это то, что делает человека личностью. И сейчас мы будем рассуждать о целостном понимании духовности.
Эмоционально-мистическое понимание духовности я еще потому назвал мистическим, что духовность в таком случае нельзя «пощупать»: практически никто не знает, что это такое. Если понимать духовность целостно, то ее вполне можно «пощупать». Человеческая духовность отражается в культуре – как в материальной ее части, так и в формах общественного сознания: в философии, науке, экономике, политике, праве, религии (в том числе!), морали, эстетике. Именно таков широкий спектр «зеркал» человеческой духовности. Как видим, к религии она не сводится.
Христианство возводит человеческий дух на ту высоту, которую ему назначил Бог. Но именно возводит и преображает, а отнюдь не ограничивает и не сужает до рамок одной лишь религиозной сферы, как думают многие. Христианская духовность должна быть явлена во всех названных сферах, формах общественного (и личного) сознания. Иными словами, Бог должен быть прославлен везде, а не только «в стенах церкви».
Истоки двух разных пониманий духовности лежат в разном понимании спасения. Я их условно назвал «спасение от» и «спасение для».
Первое – это индивидуалистическое понимание спасения. В центре стоит мое индивидуальное желание спастись. Все мое внимание направлено на меня самого. Вся забота человека – о его собственной душе, о ее спасении. Человек обращен вовнутрь. Формируется некий «монастырский» тип сознания: пассивность, закрытость…
Люди, придерживающиеся индивидуалистического понимания спасения, озабочены одним: «умереть и попасть на небеса». Это считается самым главным интересом христианина. (Но интересно, что представители этого типа христианства в своей земной жизни вполне довольствуются «очень материальными» интересами. Бердяев писал: «…жизнь обыденная, обывательская, мещански-бытовая почитается боле е смиренной, более христианской, более нравственной, чем достижение более высокой духовной жизни, любви, созерцания, познания, творчества, всегда подозреваемых в недостатке смирения и гордости. Торговать в лавке… служить чиновником полиции или акцизного ведомства – смиренно, не заносчиво, не дерзновенно. А вот стремиться к христианскому братству людей, к осуществлению правды Христовой в жизни или быть философом и поэтом, христианским философом и христианским поэтом – не смиренно, гордо, заносчиво и дерзновенно».)
Когда все внимание человека обращено на индивидуальное спасение – это сродни эгоизму. Излишняя «забота» о своей душе противоречит призыву потерять свою душу для приобретения ее («Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» [Мф. 10:39]). В христианстве есть учение о преображении всей твари, показывающее, что спасение – дело не индивидуалистическое, а всеобщее. Излишний индивидуализм в этом аспекте делает христианина равнодушным ко всему окружающему, закрытым. Бердяев писал: «Богу совсем не нужны покорные и послушные рабы, вечно трепещущие и эгоистически занятые собой. Богу нужны сыны, свободные и творящие, любящие и дерзновенные. <…> Официальные люди Церкви, профессионалы религии, говорят нам, что дело личного спасения есть единое на потребу, что творчество для этой цели не нужно и даже вредно. Зачем знание, зачем наука и искусство, зачем изобретения и открытия, зачем правда общественная, творчество новой, лучшей жизни, когда мне грозит вечная гибель и единственно нужно мне вечное спасение. Такого рода подавленное и прямо-таки паническое религиозное сознание и самочувствие не может оправдать творчества. Ничто не нужно для дела личного спасения души. Знание в такой же мере не нужно, как не нужно искусство, не нужно хозяйство, не нужно государство, не нужно самое существование природы, Божьего мира».
Такому пониманию спасения противостоит понимание спасения как активного, творческого участия в Царстве Божьем, вера в преображение всей твари. «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, – потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего (ее), в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8:19–23).
Мы не должны быть устремленными внутрь, озабоченными собственным спасением религиозными фанатиками. Мы участники Божьего Царства. Как говорил Христос, «вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5:14–16). Нам должна быть свойственна активность и открытость на пути спасения. Мы должны нести это спасение в мир, а не утаивать его в своей религиозной келье. Выше было сказано, что дух делает человека человеком и что христианство возносит человеческий дух на предназначенную Богом высоту. А Бог предназначил человеку быть творцом. Человек не может свое творчество (а под творчеством я понимаю активность духа) ограничить рамками религиозной сферы. Наш дух должен функционировать во всех сферах бытия (в тех, в которые Бог призывает конкретную личность: будь то наука, искусство, философия, политика и т.д.). Более того, где бы мы ни работали, везде должен быть явлен дух: «И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол. 3:23), – это не скучное назидание, не уступка этому миру, а Божье призвание.
И наконец, мы пришли к глубинным истокам противостояния двух описываемых типов христианства.
Первый тип христианства базируется на «религиозно-мирском» разделении. Это христианство всегда знает, что «мирское», а что «духовное». (Кстати, вот еще пример надмевающего знания.) Это величайшая иллюзия. Жизнь целостна. Ее деление на сакральную и светскую – трагическая ошибка, дорого стоившая христианству. «Для верующего христианина создается две жизни, жизнь первого и второго сорта. <…> Для религии остался уголок души. <…> Христианин Нового времени живет в двух перебивающихся ритмах – в Церкви и в мире…» (Н. Бердяев).
Сама церковь превратилась в гетто – в закрытое учреждение монастырского типа. Церковь не идет в мир, указывая на Христа, не снисходит к миру, а стоит на своих монастырских стенах и кричит: «Придите ко мне, все, соответствующие моим стандартам».
Этому есть альтернатива – евангельская всеохватность духа. «Дух дышит, где хочет…» (Ин. 3:8). Мы не можем указать Духу: «Действуй только в стенах церкви, только в религиозной сфере». Получается, что мы указываем Духу на духовность. Второму типу христианства соответствует «церковь без стен» (одноименная книга Дж. Петерсена являет собой пример популярного изложения данной концепции). Здесь на первом месте не организация, не иерархия и даже не догматика, а дух Христа и евангельского служения любви.
Архиепископ У. Темпл сказал: «Церковь – единственная организация, существующая для блага тех, кто не является ее членом». И это подлинно евангельская позиция. Но мы зачастую бываем сконцентрированы именно на своих узкоцерковных интересах. Церковь уже для многих превратилась в самоцель. Как сказал А. Луази, «Иисус провозгласил Царство, а настала церковь». Создание большой, хорошо организованной церкви никогда не может быть самоцелью. Церковь не может быть ориентирована на саму себя как на организацию. Наша задача – указывать на Христа и показывать людям даруемую Им полноту жизни.
«Церковный» аспект рассматриваемой проблемы чрезвычайно актуален в наше время. Эта проблематика выражена Г. Снайдером в понятиях «народ церкви» и «народ царства»: «Члены церкви думают о том, как привести людей в церковь. Граждане царства думают о том, как привести церковь в мир. Члены церкви озабочены тем, что мир может изменить церковь. Граждане царства работают над тем, чтобы церковь изменила мир».
Приверженцам религиозно-мирского разделения нужно осознать, что религия – ничуть не более святая сфера, чем все остальные. Религия сама по себе является последствием греха. Грех разделил человека с Богом, и человек создал религию как сферу, в которой он пытается приблизиться к Богу. Но религии так же свойственна греховность, как и всем остальным сферам жизни. Но если греховность, например в политике, мы воспринимаем как нечто привычное, то греховность в религии всегда поражает своей особенной отвратительностью: я могу терпеть несправедливость, нетерпимость, склоки, гордыню где угодно, но когда я встречаю это в церкви, это поражает меня в самое сердце.
В заключение этой темы я хочу сказать, что перед нами всегда есть выбор. И в истории было много типов христианства (а не два, как мы рассмотрели в этой статье). Наличие такого многообразия не должно нас смущать. Человек создан мыслящим существом, и он не осуществит своего предназначения, если не приложит мыслительных усилий к осуществлению тех многочисленных выборов, которые ему приходится делать в этой жизни. Давайте еще раз вернемся к той притче, с которой мы начали: одно христианство оставляет Господу маленькую комнатку с церковной утварью, другое – открывает Ему все двери своего строения… Может быть, выбор не так уж сложен?
