В последние два десятилетия, а в последний год-два сугубо, РПЦ стала одним из главных ньюсмейкеров. Стремительные процессы клерикализации государства и общества, появление церкви в армии и школе, уголовно-исполнительной системе и культуре, необратимый процесс реституции бывшей церковной собственности, заставляют переосмылить роль русского Православия, постараться понять направления и пределы его экспансии во всех сферах общественной жизни.

Представляется, что процесс обогащения и укрепления церкви подстегнет давно наметившуюся тенденцию к ее реформации. Причем под реформацией я понимаю процессы, сходные с теми, что происходили в католической Европе пятьсот лет назад.

Но общеизвестно, что в России реформации не было. Были протестантствующие еретики, была попытка Петра Великого построить государство по образцу немецких протестантских княжеств, было обновленчество начала ХХ века. Все тщетно.

Укорененное в античном христианстве и византизме русское Православие с непоколебимым упорством сохраняло свое лицо, свой двухтысячилетний опыт существования в государстве и обществе.

В чем главный принцип протестантов? Sola scriptura – только Писание. В спасении человека важна лишь вера, единственным руководством к действию является Писание (Библия). Не столь важны дела и заслуги человека (как в католицизме), не важно Предание, все многочисленные жития и комментарии к Писанию (как в Православии).

Столетиями русская церковь выступала против «мудрования», под которым зачастую понималось и развитие науки и искусства, и даже самостоятельное изучение мирянами Библии. Еще лет пятьдесят назад князья церкви открыто возмущались, когда речь шла об освещении храма электричеством или исполнении литургии светского композитора.

Однако уже в начале ХХ века патриархом Тихоном (Белавиным) была высказана реформационная по своей сути мысли знать свою веру, читать Библию, понимать богослужение. Тогда же начался процесс перевода богослужебных текстов на русский язык взамен непонятного церковнославянского. Отдельно отметим, что эпохальные по глубине и размаху реформы осуществлялись не при обожествляемом ныне «царе-батюшке», а при «безбожных Советах».

Известно, что патриарху Тихону не суждено было изменить лицо Церкви. Это попытались сделать деятели обновленческой церкви (обновленческие митрополиты Александр Введенский, Александр Боярский и другие (последний, кстати, родной дед главного мушкетера страны)), реформатских по своей сути групп «Церковное возрождение» епископа Антонина (Грановского), «Живая церковь» священника Владимира Красницкого. Их реформы были чрезвычайно радикальны: «самая широкая демократизация Неба», т.е. отказ от политики самодержавия, выборность духовенства взамен тысячелетнего принципа назначаемости, участие мирян в богослужении и управлении в церкви.

Поддержанные соввластью на первом этапе как противовес монархическому окружению патриарха Тихона, обновленцы развили бурную деятельность. Их передел церковной собственности, использование «административного ресурса» для смещения неугодных противников обеспечили им сомнительную славу «обнагленцев».

Пересмотр политической позиции патриархом Тихоном и декларация митрополита Сергия (Страгородского) о поддержке соввласти привели к постепенной потере государственной поддержки обновленцами. Паства отшатнулась от ретивых реформаторов вроде Александра Введенского, многократно женатого, или Антонина (Грановского), выставлявшего алтарь посреди храма и таскавшего за собой на цепи закадычного друга – всамделешнего бурого медведя (у него и на визитке было написано – «Антонин с медведем»).

Идеи русского варианта протестантизма – обновленчества - не были созвучны его современникам, но хоть и в эксцентричной форме они отражали глубинные противоречия русского Православия начала века. В 1946 году на фоне возрождения патриаршества и поддержки государством патриотического подъема верующих в годы войны обновленчество было почти открыто ликивдировано административными мерами.

Обновленчества не стало, обновленцы остались. Их идеи исподволь проникали на страницы церковных журналов, высказывались в тихих беседах в алтаре или с высоких трибун экуменических конгрессов. И фундаменталист патриарх Пимен (Извеков) был вынужден терпеть своего «министра иностранных дел» «русского католика» и обновленца Никодима (Ротова), митрополита Ленинградского и Ладожского.

Никодим скончался в папском дворце в Ватикане в 1978 году, оставив немало учеников и почитателей. Самыми яркими из них являются патриарх Кирилл (Гундяев), митрополит Ювеналий (Поярков), архимандрит Августин (Никитин). Имя Никодима, еще недавно замалчиваемого в церковной среде, в последние два года не сходит со страниц церквовной прессы, по нему служатся пышные панихиды, проводятся представительные конференции его памяти.

Патриарх Алексий II, также весьма близкий никодимовскому окружению, не стремился форсировать церковные реформы. Его патриаршество, переполненное драматическими коллизиями и новациями, все же заметно укрепило авторитет церкви, обеспечило доверие церковным институтам значительных масс населения.

Сейчас преданья старины глубокой мало кого интерсуют. РПЦ стремится показать обществу новое лицо, осовремениться, найти общий язык с молодежью, интеллигенцией и, прежде всего, с властью.

Именно поэтому на вооружение берется опыт западных (прежде всего, американских) миссионеров-протестантов – богослужения в молодежных клубах и на стадионах, встречи со студенчеством и байкерами, спортсменами и маргиналами молодежной музыкальной культуры, шумные демонстрации и шествия. Священники, окруженные рокерами и хиппи, вызывают ужас у благообразных старушек. Но таково «веление времени».

Стремление идти «в ногу со временем» выливается в желание откликнуться на любое мало-мальски значимое общественное событие, будь то ювенальная юстиция или катынское «дело», лесные пожары или автопробег. Здесь, в жестком мире политических баталий и социального противостояния, церковь ждет нелицеприятная критика и ярость противостояния. Почти полное отсутствие опытных полемистов, «говорящих голов» делает церковь беззащитной от критики извне. Особенно после «перлов» о советской власти и царе-батюшке, благословения бесталанных спортсменов и вызывания дождя. Здесь требуется острожность и осмотрительность, так легко теряется уважение людей и авторитет.

Кажется, это начинают понимать и в самой церкви. На подмогу пропагандистам в рясах приходит околоцерковная публика, выражающая «глас народа». Впрочем, результат не лучше. Монархиствующие крикуны с их шумными компаниями против «запретного искусства» и «безбожных науки и образования» заглушают трезвый голос церковной интеллигенции.

Но русскому Православию никогда не была свойственна такая «народная поддержка» (то же черносотенство прежде всего поддерживало царскую власть), это признак нарождающейся реформации с ее стремлением мирян ограничить власть церковной иерархии, «порулить» и отхватить свой кусок от пирога церковной власти.

Если церковное руководство всерьез рассчитывает на приручение этой околоцерковной публики, то оно всерьез ошибается.

Им уже сейчас нужны свои собственные пастыри типа Иоанна (Снычева) или Диомида. Они явочным порядком подправляют богослужебный чин, «канонизируют» Распутина и Иоанна Грозного. И не было в России за последнее столетие такого многообразия околоправославных сект, то садиствующих над детьми в монастырском приюте, то забирающихся в подземелье под Пензой. В условиях действующего, списанного с американских калек, закона о свободе совести и равенстве всех религий перед законом церковной иерархии не удастся найти способы вновь подчинить себе православных по форме, но протестантов по духу.

Так состоится ли реформация в России? Есть еще один важный аргумент в эту пользу. Католическая церковь два тысячилетия исповедует принцип двойной лояльности. Крестьянин ли вы в Италии, латифундист ли вы в Аргентине, униатский ли монах на Западной Украине, везде в конечном счете вы должны подчиняться римскому папе, блюсти интерес Ватикана.

Протестанты делали ставку на национальную церковь, поддержку внутренней и внешней политики светских властей. Весьма схож византийский принцип симфонии, сосуществания церкви и государства. Именно поэтому все меньше у нас говорят о «небесном отечестве», все больше об отечестве земном, необходимости каждого православного всегда и во всем поддерживать власть земную.

В нашей стране свобода русского Православия – государственной церкви – зависит от воли власти государственной. Каким светская власть видит русскую Церковь в будущем? Московским Ватиканом, Третьим Римом, как видели ее монах Филофей, Иоанн Васильевич или Иосиф Сталин. Или американской светской религией, удобным передаточным механизмом властных распоряжений электорату. Как говорится, поживем-увидим.