«Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж» (Пс. 126:1б)
Сейчас воспринимается почти как чудо, что жив человек, в годы большого террора находившийся «на карандаше» у всесильного НКВД, а в блокаду бывший не ребенком, а офицером на Ленинградском фронте. Более того, человека этого еще в 1920-е гг. крестил известный ленинградский пресвитер И. Н. Шилов. И, тем не менее, все это – страницы жизни 96-летней Веры Павловны Горбуновой, члена Санкт-Петербургской церкви евангельских христиан-баптистов. Я встретился с Верой Павловной в преддверии Дня Победы. Сестра имеет боевые награды: ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени, а также многочисленные медали, среди которых самая дорогая – медаль «За оборону Ленинграда». В свои годы Вера Павловна сохранила ясную голову, общительность, гостеприимство и жажду читать и размышлять над Библией. Результатом нашей встречи и стали предлагаемые вашему вниманию воспоминания Веры Павловны, частью взятые из сделанных ею записей воспоминаний, частью услышанные мною во время нашей встречи.
Владимир Степанов,
член редколлегии газеты «Мирт»
Я родилась в Санкт-Петербурге в 1909 г. в семье строительного рабочего. Отец умер во время Гражданской войны. Вскоре после этого к нам в дом на Петроградской стороне пришла наша старая знакомая, ходившая в церковь баптистов Дом Евангелия на Васильевском острове. Она, видя наше горе (мама – без работы, а я еще училась в школе), сказала: «Я вам советую пойти к живому Богу. Вам будет легче». И мы с мамой стали ходить в общину баптистов на улице Белоозерской, рядом с Ситным рынком. Это был 1923 г., а в 1927 г. нас крестил пресвитер Дома Евангелия И. Н. Шилов. Я с радостью воспринимала все новое, занималась в воскресной школе, пела в детском хоре. Меня пригласили в струнный оркестр Дома Евангелия, где я стала играть на мандолине. У нас была дружная духовная семья, меня все радовало.
Наши руководящие братья устраивали миссионерские походы молодежи. С хором и оркестром мы ездили в Лигово, на Ржевку, а особенно памятной была поездка в Удельнинский парк летом 1923 г. Служение было на улице с хором, мандолинами и гитарами. Мы расположились на траве, пели, играл наш оркестр, братья проповедовали, около нас стали собираться люди. Я была в восторге, мы прославляли Бога, и была надежда, что кто-нибудь откликнется на Божий призыв. А через несколько дней была радиопередача, в которой было упомянуто наше выступление в парке, в которой нас, баптистов, не жаловали.
В трудовой школе меня иногда вызывала воспитательница класса, спрашивая с тревогой: «Вера, куда ты ходишь, что это за общество?» Я объясняла, как могла. Еще на меня была жалоба от матери моей одноклассницы, которую я привела на наше собрание. Эта девочка пила, курила, и я захотела, чтобы она узнала о Боге. Все обошлось для меня благополучно, мать успокоилась, но дочь ее была отведена от Бога, а мне запретили с ней общаться.
В те годы поблизости от нашей общины баптистов находилась община евангельских христиан. Я общалась с их молодежью, у меня и там были друзья, я не могла делить верующую молодежь на своих и чужих. У нас был один Бог, а Он неделим. Вместе мы ездили в Лигово, где была маленькая церковь евангелистов, чтобы навестить наших друзей. Эти встречи приносили большую радость от духовного общения, мы были едины, духовно родные.
Особенно памятны и дороги нашему сердцу были праздники – Рождество и Пасха. В Доме Евангелия на Рождество ставили огромную елку, было большущее скопление людей. Звучали чудесные проповеди, пение хоров, музыка. Для меня все это было новым. Сердце обволакивалось мягким сладостным чувством восторга, любви к младенцу Христу. Это тихое пение: «Тихая ночь, дивная ночь» обвораживало нас, слушающих. Мы часто собирались вместе. Наши руководители устраивали в эти дни общения, называвшиеся вечерями, а в наших домах устраивались «вечера любви». Сестры пекли пироги, готовили клюквенный сок, чай. Братья приходили с Библией в руках. Мы, молодежь, пели духовные песни, играли на гитаре, решали духовные вопросы. Это было чудесное время.
Когда стали закрывать церкви (в 1929 г. закрыли нашу церковь на Белоозерской улице, в 1930 г. – Дом Евангелия), я решила учиться на врача и поступила во 2-й Медицинский институт. В то время я забегала к друзьям ненадолго, так поддерживалось мое духовное общение.
Во время учебы я вышла замуж, а после окончания института, в 1935 г., уехала с мужем по направлению в Казахстан, в город Семипалатинск, на 5 лет. Работала детским врачом. В 1937 г. начались проверки, придирки в системе здравоохранения. Как врач, я навещала одну молодую семью, их младенец часто болел. Однажды во время работы в амбулатории, когда я сидела на приеме с медсестрой, ко мне без стука вошли два сотрудника НКВД, ведя под ружьем арестованного. Они посадили его передо мной на стул и молча стали смотреть на меня. Это был отец того болевшего ребенка. Я мало его знала, он много работал, только с матерью ребенка я общалась. Так я и не знаю до сих пор, что нужно было им от меня. Начались аресты среди медперсонала. Обвинения были нелепые. Так, хорошо мне знакомая женщина, больничный врач, обвинялась в заражении детей корью, вскоре ее из тюрьмы перевели на больничную койку с диагнозом «психическое заболевание». Был арестован главный врач по обвинению в троцкизме. Чувство опасности не покидало меня, беспокоил вопрос: почему сотрудники НКВД пришли ко мне? Когда я осознала, что Господь охраняет меня, то успокоилась, и вскоре нам с мужем удалось уехать.
Начало Великой Отечественной войны застало меня в Литве, где муж служил в авиации бортмехаником. В мае я по пропуску приехала с дочкой погостить в авиационную часть, а в три часа ночи 22 июня началась жуткая бомбежка Каунаса и его пригородов, а особенно бомбили наш аэродром. Мы не знали, что делать. Ни один самолет не поднялся. Муж в эту ночь дежурил с товарищем, и тот был убит в это раннее утро осколком в живот, а муж остался жив. Началась срочная эвакуация женщин и детей военных. Муж прибежал домой, чтобы нас срочно вывозили. Мы ехали на машинах нашей части, в дороге нас бомбили и были жертвы, но нас с дочерью Господь сберег.
В Ленинграде меня, как врача, направили на работу в органы МПВО. Мы проводили занятия и учения по оказанию медицинской помощи и тушению зажигательных бомб среди населения и бойцов обороны. Восьмого сентября замкнулось кольцо блокады. Начались зверские обстрелы города с Вороньей горы, было много убитых и раненых. Город сильно бомбили, по 10 бомбежек в день, это очень утомляло, особенно по ночам. И опять Бог нас чудесно оберегал. В одну из ночей я отправила маму и дочь в бомбоубежище, а сама осталась в квартире и спала в одежде с документами в кармане. Вдруг раздался сильный удар, кровать моя с колесиками поехала по комнате, посыпались стекла, на улице паника. Темно, ночь. На другой день мы узнали, что в соседний дом попала бомба, но не взорвалась. При разборе бомбы нашли записку: «Братья, мы с вами». Кто эти люди? Господь знает. Погибла только одна женщина, все остальные ушли в бомбоубежище.
В декабре 1941 г. меня вызвали в военкомат, выдали военный билет, присвоили звание капитана медицинской службы и отправили в распоряжение Ленинградского фронта для работы в госпитале. Всю блокаду я проработала врачом в осажденном Ленинграде.
Город жил напряженной жизнью, держался, несмотря на голод, бомбежки, обстрелы, людоедство. Я уверена, что молитвы верующих, обращенные к живому Богу, помогли нам. Я вспомнила разговор Авраама с Богом (Быт. 18:23–32). Господь милосердный готов был ради десяти праведников помиловать Содом. А в Ленинграде в блокаду осталось много верующих, и их молитвы помогли городу выстоять.
Сколько людей умирало в первую блокадную зиму! Все это было на моих глазах. Кругом люди падали от истощения. Это был кошмар, что мы пережили. С утра я шла и стояла в очереди за хлебом до открытия магазина, чтобы выкупить хлеб и идти на работу. Был такой случай. К очереди подошел мужчина пожилых лет и спросил, кто хочет купить у него 2 кг дуранды (это жмыхи, но они съедобны) на 600 рублей. Я решила купить эту еду, хлеба нам не хватало. Взяла у него адрес, пошла за деньгами домой. У меня не было страха пойти к незнакомым мне людям. Было очень темно на лестнице, я нащупала дверь на первом этаже, постучала, открыл этот мужчина, я сказала ему, что пришла за дурандой и принесла деньги. И тут около двери я увидела пожилую, очень истощенную женщину. Она сказала: «Мы умираем от голода, а ты продаешь чужим». Мне было очень неловко, я стала отказываться от покупки, но мужчина сказал: «Только 1 кг продам вам. Я уезжаю из города. Мне нужны деньги». Женщина успокоилась. Я уплатила ему 300 рублей и пошла домой. Дома мама и дочь обрадовались этой покупке. Мама взяла топор и стала рубить дуранду на куски.
В 1942 г. меня тоже постигла болезнь. Диагноз – дистрофия острая сердечной мышцы и общая дистрофия II степени. Меня госпитализировали в военный госпиталь, где я работала. В госпитале не хватало продуктов и лекарств, тем не менее среди персонала я не замечала большого уныния и ропота. Все мы старались чем-то помочь в общей беде. Я очень надеялась, что Господь защитит наш город и нас. В конце 1942 г. многие наши врачи были отправлены на Большую землю. Работы прибавилось. Тогда стали поднимать с коек и нас, больных и ослабевших. Мы встали и снова вошли в строй. Я быстро стала поправляться. А работы прибавилось. Бомбежки стали реже, а обстрелы усилились. Мы с мамой поражались, как Господь оберегал нас. Мы верили, молились, и Он нас миловал. Осколки пролетали рядом, не задевая. В 1943 г. во время обхода я подхожу к раненому (а мы ночью принимали много раненых с Финского залива из района Лигово, где шли бои), а тут немцы начали нас обстреливать. Вдруг раздался страшный звук, посыпались стекла, и осколок упал около моих ног. Он еще дымился, горячий был, подскочил. Этот осколок после обстрела мне поднесли раненые со словами: «И повезло же вам, доктор». Я берегу его как память о хранящей руке Господа – сколько было таких случаев!
В середине января 1943 г. жители города услышали сильнейшую канонаду, стекла дрожали в окнах, мы скоро поняли, что это стреляют наши войска. Началось наступление двух фронтов: Ленинградского и Волховского. Но враг огрызался, отступая, обстреливал нас. Восемнадцатое января 1943 г. – прорыв блокады. В городе – торжество, ликование, два фронта наши соединились, блокада прорвана!
В конце 1943 г. мне поручили заниматься научной работой, наблюдать за редким заболеванием – пеллагрой, потому что к нам в госпиталь поступили больные этим заболеванием. Их нигде не могли вылечить, передавали из госпиталя в госпиталь, пока они не оказались у нас. Мне хотелось им помочь, но как лечить пеллагру, мы не знали. Моими оппонентами были два профессора из больницы Эрисмана. Они бывали в нашем госпитале, и мое начальство рекомендовало им меня. Мне дали пропуск в научную библиотеку на Садовой, чтобы я могла поработать там с медицинской литературой. Я шла туда пешком с Петроградской стороны по пустым почти улицам, трамваи тогда не ходили. В библиотеке сидели пожилые люди, читали, что-то писали. Мне запомнился один старый седой человек. Около него рядом с книгой лежал крошечный кусочек хлеба. Он временами отщипывал его. Это была трогательная до слез картина. Он отщипывал эту крошечку хлеба и клал в рот. Я не имела возможности ему помочь. У меня был военный паек, но мы получали лишь немного больше хлеба, и я делила свой паек на троих, с мамой и дочерью. Со своими карточками они бы не выжили без меня. Мне удалось найти в старых дореволюционных трудах информацию, которая помогла спасти 17 человек, больных пеллагрой, которым никто не мог помочь.
Двадцать седьмое января 1944 г. – блокада Ленинграда снята. В городе – ликование, слезы радости и плач о погибших. Верующие благодарили Бога, защитившего наш город. В апреле 1945 г. наш госпиталь переехал в Ригу в распоряжение 2-го Прибалтийского фронта. Хорошо помню, как все медработники собрались вечером 8 мая у радио в ожидании вестей из Москвы. Очень долго радио молчало, мы стали дремать, и вдруг слышим голос Левитана: «Безоговорочная капитуляция Германии! Немецко-фашистские войска полностью разгромлены! Наша победа!» Было 2 часа ночи 9 мая. Какое было бурное ликование!
Я вернулась домой, и после окончания нашей госпитальной работы была демобилизована в июне 1946 г. Первых, кого я встретила, были Ваня и Зоя Досуговы. Они рассказали мне о наших друзьях, об открывшейся на Охте церкви, куда я стала ходить, встречаться с моими верующими друзьями, которых давно не видела. Но ходила я поначалу с большими перерывами: после войны была больна и слаба. У меня были частые приступы сердечной недостаточности, дистрофия сердечной мышцы и гипертония, сердце было как маленькая тряпочка – последствие блокады. Я лежала в госпитале, где меня навещали друзья. В 1947 г. у меня родился сын. Из-за моей страшной дистрофии, он тоже болел, у многих блокадниц дети болели после рождения.
Но я жила и работала. Муж – инвалид войны – бортмехаником прошел всю войну, знал о моем хождении в евангельскую церковь, но сам оставался неверующим. Покаялся он лишь в 1982 г., когда уже тяжело болел, после бесед с нашими братьями с Поклонной горы, которые приходили поговорить с ним. Вскоре он умер успокоенный, назвав меня сестрой в Господе.
Благодарю Тебя, Господь мой, что Ты дал мне дожить до моих лет, чтобы воздать Тебе славу, и благодарение, и поклонение за все Твои заботы. Ты помогал мне, защищал и хранил и прощал меня. Все мои желания – о Церкви нашей, исполнить волю Твою, очищаться и освящаться, чтобы достойно встретить Тебя. Аминь.
Сейчас воспринимается почти как чудо, что жив человек, в годы большого террора находившийся «на карандаше» у всесильного НКВД, а в блокаду бывший не ребенком, а офицером на Ленинградском фронте. Более того, человека этого еще в 1920-е гг. крестил известный ленинградский пресвитер И. Н. Шилов. И, тем не менее, все это – страницы жизни 96-летней Веры Павловны Горбуновой, члена Санкт-Петербургской церкви евангельских христиан-баптистов. Я встретился с Верой Павловной в преддверии Дня Победы. Сестра имеет боевые награды: ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени, а также многочисленные медали, среди которых самая дорогая – медаль «За оборону Ленинграда». В свои годы Вера Павловна сохранила ясную голову, общительность, гостеприимство и жажду читать и размышлять над Библией. Результатом нашей встречи и стали предлагаемые вашему вниманию воспоминания Веры Павловны, частью взятые из сделанных ею записей воспоминаний, частью услышанные мною во время нашей встречи.
Владимир Степанов,
член редколлегии газеты «Мирт»
Я родилась в Санкт-Петербурге в 1909 г. в семье строительного рабочего. Отец умер во время Гражданской войны. Вскоре после этого к нам в дом на Петроградской стороне пришла наша старая знакомая, ходившая в церковь баптистов Дом Евангелия на Васильевском острове. Она, видя наше горе (мама – без работы, а я еще училась в школе), сказала: «Я вам советую пойти к живому Богу. Вам будет легче». И мы с мамой стали ходить в общину баптистов на улице Белоозерской, рядом с Ситным рынком. Это был 1923 г., а в 1927 г. нас крестил пресвитер Дома Евангелия И. Н. Шилов. Я с радостью воспринимала все новое, занималась в воскресной школе, пела в детском хоре. Меня пригласили в струнный оркестр Дома Евангелия, где я стала играть на мандолине. У нас была дружная духовная семья, меня все радовало. Наши руководящие братья устраивали миссионерские походы молодежи. С хором и оркестром мы ездили в Лигово, на Ржевку, а особенно памятной была поездка в Удельнинский парк летом 1923 г. Служение было на улице с хором, мандолинами и гитарами. Мы расположились на траве, пели, играл наш оркестр, братья проповедовали, около нас стали собираться люди. Я была в восторге, мы прославляли Бога, и была надежда, что кто-нибудь откликнется на Божий призыв. А через несколько дней была радиопередача, в которой было упомянуто наше выступление в парке, в которой нас, баптистов, не жаловали.
В трудовой школе меня иногда вызывала воспитательница класса, спрашивая с тревогой: «Вера, куда ты ходишь, что это за общество?» Я объясняла, как могла. Еще на меня была жалоба от матери моей одноклассницы, которую я привела на наше собрание. Эта девочка пила, курила, и я захотела, чтобы она узнала о Боге. Все обошлось для меня благополучно, мать успокоилась, но дочь ее была отведена от Бога, а мне запретили с ней общаться.
В те годы поблизости от нашей общины баптистов находилась община евангельских христиан. Я общалась с их молодежью, у меня и там были друзья, я не могла делить верующую молодежь на своих и чужих. У нас был один Бог, а Он неделим. Вместе мы ездили в Лигово, где была маленькая церковь евангелистов, чтобы навестить наших друзей. Эти встречи приносили большую радость от духовного общения, мы были едины, духовно родные.
Особенно памятны и дороги нашему сердцу были праздники – Рождество и Пасха. В Доме Евангелия на Рождество ставили огромную елку, было большущее скопление людей. Звучали чудесные проповеди, пение хоров, музыка. Для меня все это было новым. Сердце обволакивалось мягким сладостным чувством восторга, любви к младенцу Христу. Это тихое пение: «Тихая ночь, дивная ночь» обвораживало нас, слушающих. Мы часто собирались вместе. Наши руководители устраивали в эти дни общения, называвшиеся вечерями, а в наших домах устраивались «вечера любви». Сестры пекли пироги, готовили клюквенный сок, чай. Братья приходили с Библией в руках. Мы, молодежь, пели духовные песни, играли на гитаре, решали духовные вопросы. Это было чудесное время.
Когда стали закрывать церкви (в 1929 г. закрыли нашу церковь на Белоозерской улице, в 1930 г. – Дом Евангелия), я решила учиться на врача и поступила во 2-й Медицинский институт. В то время я забегала к друзьям ненадолго, так поддерживалось мое духовное общение.
Во время учебы я вышла замуж, а после окончания института, в 1935 г., уехала с мужем по направлению в Казахстан, в город Семипалатинск, на 5 лет. Работала детским врачом. В 1937 г. начались проверки, придирки в системе здравоохранения. Как врач, я навещала одну молодую семью, их младенец часто болел. Однажды во время работы в амбулатории, когда я сидела на приеме с медсестрой, ко мне без стука вошли два сотрудника НКВД, ведя под ружьем арестованного. Они посадили его передо мной на стул и молча стали смотреть на меня. Это был отец того болевшего ребенка. Я мало его знала, он много работал, только с матерью ребенка я общалась. Так я и не знаю до сих пор, что нужно было им от меня. Начались аресты среди медперсонала. Обвинения были нелепые. Так, хорошо мне знакомая женщина, больничный врач, обвинялась в заражении детей корью, вскоре ее из тюрьмы перевели на больничную койку с диагнозом «психическое заболевание». Был арестован главный врач по обвинению в троцкизме. Чувство опасности не покидало меня, беспокоил вопрос: почему сотрудники НКВД пришли ко мне? Когда я осознала, что Господь охраняет меня, то успокоилась, и вскоре нам с мужем удалось уехать.
Начало Великой Отечественной войны застало меня в Литве, где муж служил в авиации бортмехаником. В мае я по пропуску приехала с дочкой погостить в авиационную часть, а в три часа ночи 22 июня началась жуткая бомбежка Каунаса и его пригородов, а особенно бомбили наш аэродром. Мы не знали, что делать. Ни один самолет не поднялся. Муж в эту ночь дежурил с товарищем, и тот был убит в это раннее утро осколком в живот, а муж остался жив. Началась срочная эвакуация женщин и детей военных. Муж прибежал домой, чтобы нас срочно вывозили. Мы ехали на машинах нашей части, в дороге нас бомбили и были жертвы, но нас с дочерью Господь сберег.
В Ленинграде меня, как врача, направили на работу в органы МПВО. Мы проводили занятия и учения по оказанию медицинской помощи и тушению зажигательных бомб среди населения и бойцов обороны. Восьмого сентября замкнулось кольцо блокады. Начались зверские обстрелы города с Вороньей горы, было много убитых и раненых. Город сильно бомбили, по 10 бомбежек в день, это очень утомляло, особенно по ночам. И опять Бог нас чудесно оберегал. В одну из ночей я отправила маму и дочь в бомбоубежище, а сама осталась в квартире и спала в одежде с документами в кармане. Вдруг раздался сильный удар, кровать моя с колесиками поехала по комнате, посыпались стекла, на улице паника. Темно, ночь. На другой день мы узнали, что в соседний дом попала бомба, но не взорвалась. При разборе бомбы нашли записку: «Братья, мы с вами». Кто эти люди? Господь знает. Погибла только одна женщина, все остальные ушли в бомбоубежище.
В декабре 1941 г. меня вызвали в военкомат, выдали военный билет, присвоили звание капитана медицинской службы и отправили в распоряжение Ленинградского фронта для работы в госпитале. Всю блокаду я проработала врачом в осажденном Ленинграде.
Город жил напряженной жизнью, держался, несмотря на голод, бомбежки, обстрелы, людоедство. Я уверена, что молитвы верующих, обращенные к живому Богу, помогли нам. Я вспомнила разговор Авраама с Богом (Быт. 18:23–32). Господь милосердный готов был ради десяти праведников помиловать Содом. А в Ленинграде в блокаду осталось много верующих, и их молитвы помогли городу выстоять.
Сколько людей умирало в первую блокадную зиму! Все это было на моих глазах. Кругом люди падали от истощения. Это был кошмар, что мы пережили. С утра я шла и стояла в очереди за хлебом до открытия магазина, чтобы выкупить хлеб и идти на работу. Был такой случай. К очереди подошел мужчина пожилых лет и спросил, кто хочет купить у него 2 кг дуранды (это жмыхи, но они съедобны) на 600 рублей. Я решила купить эту еду, хлеба нам не хватало. Взяла у него адрес, пошла за деньгами домой. У меня не было страха пойти к незнакомым мне людям. Было очень темно на лестнице, я нащупала дверь на первом этаже, постучала, открыл этот мужчина, я сказала ему, что пришла за дурандой и принесла деньги. И тут около двери я увидела пожилую, очень истощенную женщину. Она сказала: «Мы умираем от голода, а ты продаешь чужим». Мне было очень неловко, я стала отказываться от покупки, но мужчина сказал: «Только 1 кг продам вам. Я уезжаю из города. Мне нужны деньги». Женщина успокоилась. Я уплатила ему 300 рублей и пошла домой. Дома мама и дочь обрадовались этой покупке. Мама взяла топор и стала рубить дуранду на куски.
В 1942 г. меня тоже постигла болезнь. Диагноз – дистрофия острая сердечной мышцы и общая дистрофия II степени. Меня госпитализировали в военный госпиталь, где я работала. В госпитале не хватало продуктов и лекарств, тем не менее среди персонала я не замечала большого уныния и ропота. Все мы старались чем-то помочь в общей беде. Я очень надеялась, что Господь защитит наш город и нас. В конце 1942 г. многие наши врачи были отправлены на Большую землю. Работы прибавилось. Тогда стали поднимать с коек и нас, больных и ослабевших. Мы встали и снова вошли в строй. Я быстро стала поправляться. А работы прибавилось. Бомбежки стали реже, а обстрелы усилились. Мы с мамой поражались, как Господь оберегал нас. Мы верили, молились, и Он нас миловал. Осколки пролетали рядом, не задевая. В 1943 г. во время обхода я подхожу к раненому (а мы ночью принимали много раненых с Финского залива из района Лигово, где шли бои), а тут немцы начали нас обстреливать. Вдруг раздался страшный звук, посыпались стекла, и осколок упал около моих ног. Он еще дымился, горячий был, подскочил. Этот осколок после обстрела мне поднесли раненые со словами: «И повезло же вам, доктор». Я берегу его как память о хранящей руке Господа – сколько было таких случаев!
В середине января 1943 г. жители города услышали сильнейшую канонаду, стекла дрожали в окнах, мы скоро поняли, что это стреляют наши войска. Началось наступление двух фронтов: Ленинградского и Волховского. Но враг огрызался, отступая, обстреливал нас. Восемнадцатое января 1943 г. – прорыв блокады. В городе – торжество, ликование, два фронта наши соединились, блокада прорвана!
В конце 1943 г. мне поручили заниматься научной работой, наблюдать за редким заболеванием – пеллагрой, потому что к нам в госпиталь поступили больные этим заболеванием. Их нигде не могли вылечить, передавали из госпиталя в госпиталь, пока они не оказались у нас. Мне хотелось им помочь, но как лечить пеллагру, мы не знали. Моими оппонентами были два профессора из больницы Эрисмана. Они бывали в нашем госпитале, и мое начальство рекомендовало им меня. Мне дали пропуск в научную библиотеку на Садовой, чтобы я могла поработать там с медицинской литературой. Я шла туда пешком с Петроградской стороны по пустым почти улицам, трамваи тогда не ходили. В библиотеке сидели пожилые люди, читали, что-то писали. Мне запомнился один старый седой человек. Около него рядом с книгой лежал крошечный кусочек хлеба. Он временами отщипывал его. Это была трогательная до слез картина. Он отщипывал эту крошечку хлеба и клал в рот. Я не имела возможности ему помочь. У меня был военный паек, но мы получали лишь немного больше хлеба, и я делила свой паек на троих, с мамой и дочерью. Со своими карточками они бы не выжили без меня. Мне удалось найти в старых дореволюционных трудах информацию, которая помогла спасти 17 человек, больных пеллагрой, которым никто не мог помочь.
Двадцать седьмое января 1944 г. – блокада Ленинграда снята. В городе – ликование, слезы радости и плач о погибших. Верующие благодарили Бога, защитившего наш город. В апреле 1945 г. наш госпиталь переехал в Ригу в распоряжение 2-го Прибалтийского фронта. Хорошо помню, как все медработники собрались вечером 8 мая у радио в ожидании вестей из Москвы. Очень долго радио молчало, мы стали дремать, и вдруг слышим голос Левитана: «Безоговорочная капитуляция Германии! Немецко-фашистские войска полностью разгромлены! Наша победа!» Было 2 часа ночи 9 мая. Какое было бурное ликование!
Я вернулась домой, и после окончания нашей госпитальной работы была демобилизована в июне 1946 г. Первых, кого я встретила, были Ваня и Зоя Досуговы. Они рассказали мне о наших друзьях, об открывшейся на Охте церкви, куда я стала ходить, встречаться с моими верующими друзьями, которых давно не видела. Но ходила я поначалу с большими перерывами: после войны была больна и слаба. У меня были частые приступы сердечной недостаточности, дистрофия сердечной мышцы и гипертония, сердце было как маленькая тряпочка – последствие блокады. Я лежала в госпитале, где меня навещали друзья. В 1947 г. у меня родился сын. Из-за моей страшной дистрофии, он тоже болел, у многих блокадниц дети болели после рождения.
Но я жила и работала. Муж – инвалид войны – бортмехаником прошел всю войну, знал о моем хождении в евангельскую церковь, но сам оставался неверующим. Покаялся он лишь в 1982 г., когда уже тяжело болел, после бесед с нашими братьями с Поклонной горы, которые приходили поговорить с ним. Вскоре он умер успокоенный, назвав меня сестрой в Господе.
Благодарю Тебя, Господь мой, что Ты дал мне дожить до моих лет, чтобы воздать Тебе славу, и благодарение, и поклонение за все Твои заботы. Ты помогал мне, защищал и хранил и прощал меня. Все мои желания – о Церкви нашей, исполнить волю Твою, очищаться и освящаться, чтобы достойно встретить Тебя. Аминь.
