В этом году исполняется сто лет самому известному социологическому трактату за всю историю человечества: речь идет о книге «Протестантская этика и дух капитализма» Макса Вебера. Его теория стала своего рода «марксизмом наизнанку». По Веберу, религия – это не идеология, порожденная экономическими интересами (марксов «опиум для народа»). Именно религия сделала возможным появление современного капитализма. Сегодня, в начале нового века, якобы отмеченного «столкновением культур», когда в провалах модернизации и строительства демократии на Ближнем Востоке зачастую винят именно религию, стоит еще раз, по-новому, взглянуть на идеи Вебера и его книгу.

В центре внимания Вебера – протестантизм в его аскетическом варианте. По его мнению, кальвинистская доктрина предопределения побуждала верующих демонстрировать свою богоизбранность за счет активной коммерческой деятельности и участия в накоплении благ земных. Таким образом, протестантизм привел к возникновению трудовой этики – т. е. цениться стал усердный труд сам по себе, а не только его результаты – и демонтажу прежней аристотелевско-католической доктрины о том, что человеку не следует приобретать больше богатства, чем это необходимо для достойной жизни. Кроме того, протестантизм обязывал своих приверженцев к нравственному поведению не только в семье, что сыграло важнейшую роль в формировании общества, основанного на взаимном доверии.

Тезисы Вебера вызывали неоднозначное отношение с момента их опубликования. Многие ученые утверждали, что факты не подтверждают превосходства протестантов над католиками в экономической деятельности, что современный капитализм начал вызревать в католических странах еще задолго до Реформации, что причиной экономического отставания этих стран стал не сам католицизм, а контрреформация. Немецкий экономист Вернер Зомбарт заявлял, что ему удалось обнаружить функциональный эквивалент протестантской этики в иудаизме, Роберт Белла нашел его в японском буддизме эпохи сегуната Токугава.

Можно с полным основанием утверждать, что большинство современных экономистов не воспринимают тезисы Вебера – как и любое культурологическое объяснение экономического роста – всерьез. Многие считают культурологию своего рода «запасным аэродромом», где совершают посадку ленивые социологи, не способные создать подлинно научные теории. Действительно, в попытках объяснить те или иные экономические и политические результаты воздействием культурных факторов следует проявлять осторожность. Предостережением здесь могут служить работы самого Вебера о других мировых религиях. В книге «Религия Китая: конфуцианство и даосизм», опубликованной в 1916 г., он довольно мрачно оценивает перспективы экономического роста в конфуцианском Китае, чья культура, по его мнению, является почти таким же серьезным препятствием на пути развития современного капитализма, как и культура японская.

Однако, как мы теперь понимаем, движению Японии и Китая вперед препятствовала не культура, а засилье бюрократии, неразвитость политического процесса и неудачные политические решения. Как только эти недостатки были устранены, обе страны пережили настоящий экономический взлет. Культура – лишь один из многих факторов, определяющих успех того или иного общества. Об этом необходимо помнить, сталкиваясь с утверждениями, будто терроризм, отсутствие демократии и другие явления, присущие Ближнему Востоку, связаны с исламом. В то же время, нельзя и отрицать значение религиозных и культурных факторов при анализе вопроса о том, почему в одних обществах институты функционируют эффективнее, чем в других. В католических государствах Европы экономическая модернизация да и утверждение демократии проходили дольше, чем в протестантских. Так, «третья волна» демократизации (по определению Самьюэла Хантингтона) в 1970-х – 1990-х гг. во многом охватывала именно католические страны – Испанию, Португалию и ряд государств Латинской Америки. Даже сегодня в странах, входящих в Европейский союз, – при всем их светском характере – отношение к политической коррупции на протестантском севере и средиземноморском юге существенно различается. В конечном итоге, именно вступление в Союз «щепетильных» скандинавов привело в 1999 г. к отставке руководства всех его исполнительных структур из-за незначительного коррупционного скандала с участием бывшего премьер-министра Франции.

Однако «Протестантская этика» ставит куда более фундаментальные вопросы о роли религии в жизни современного общества, чем можно было бы предположить, исходя из большинства спровоцированных ею дискуссий. Вебер утверждает, что в современном мире трудовая этика существует отдельно от породившего ее религиозного рвения, превратившись в элемент рационального, «научного» капитализма. По Веберу, общественные ценности формируются не рациональным путем, а за счет творческого импульса, первоначально вдохновлявшего все великие мировые религии. В конечном итоге, их источником стало явление, которое он окрестил «харизматической властью» – в первоначальном смысле этого греческого слова – «отмеченной Богом». В современном мире, по его словам, на смену подобному типу власти приходит другой – рационально-бюрократический, который, устанавливая на земле мир и процветание, одновременно омертвляет человеческий дух (помещая его в так называемую «железную клетку»). Современную эпоху все еще преследует «призрак мертвых религиозных верований», но подлинной духовности она в основном лишена. Особенно, по мнению Вебера, это касается Соединенных Штатов, где «погоня за богатством, лишенная религиозного и этнического смысла, все больше связывается с чисто земными страстями».

Вопрос о том, насколько веберовская картина современного мира актуальна сегодня, через сто лет после выхода «Протестантской этики», заслуживает более тщательного рассмотрения. Во многом, конечно, она подтвердилась с убийственной точностью: рациональный, «научный» капитализм распространяется по планете, принося во многие регионы мира материальный прогресс и сплачивая его воедино в «железной клетке», которую мы сегодня называем глобализацией.

Однако бесспорно и другое: религия и религиозные страсти отнюдь не угасли: проявлением этого является не только воинствующий ислам, но и глобальный взлет евангельского протестантства, который, по крайней мере с количественной точки зрения, вполне способен поспорить с исламским фундаментализмом в качестве источника подлинной религиозности. Возрождение интереса к индуизму у представителей среднего класса Индии, возникновение движения «Фалун Гонг» в Китае, «взлет» православия в России и других посткоммунистических странах, сохраняющееся влияние религии в Америке – все это позволяет предположить, что секуляризацию и рационализм вряд ли можно считать неизменными «повивальными бабками» современности.

Можно даже поставить вопрос шире: что именно следует считать религией и харизматической властью? Одной из характерных черт прошедшего столетия стало появление, по определению немецкого теоретика Карла Шмитта, «политико-религиозных» движений, таких, как нацизм или марксизм-ленинизм, основанных на страстной вере в иррациональные, по сути, постулаты. Марксизм претендовал на научность, но в реальном мире его приверженцы следовали за вождями вроде Ленина, Сталина или Мао с такой слепой верой в верховную власть, что в психологическом плане ее невозможно отличить от религиозного рвения. (Во время «культурной революции» в Китае следовало с осторожностью относиться к старым газетам: если кто-то садился на газету с портретом Мао или заворачивал в нее рыбу, виновника подобного святотатства могли заклеймить как контрреволюционера.)

Как это ни странно, веберовская картина современного мира, где действуют «специалисты без души, сластолюбцы без сердца», куда больше подходит к современной Европе, чем к сегодняшней Америке. Нынешняя Европа – мирный, процветающий континент, рационально управляемый Евросоюзом, и абсолютно светский. Европейцы по-прежнему употребляют такие понятия, как «права человека» и «человеческое достоинство», которые уходят корнями в христианские ценности их цивилизации, но мало кто может внятно объяснить, почему они до сих пор верят в эти принципы. О Европе с куда большим основанием, чем об Америке, можно сказать, что по ней бродит «призрак мертвых религиозных верований».

Таким образом, веберовская «Протестантская этика» сыграла важнейшую роль в качестве стимула серьезных дискуссий о роли культурных ценностей в современную эпоху. Однако в качестве труда по истории современного капитализма или с точки зрения социального прогнозирования ее научная точность оставляет желать лучшего. Жестокий век, наступивший после публикации книги, не знал недостатка в примерах харизматической власти, а новое столетие, похоже, будет в этом отношении еще богаче. Стоит задуматься: может быть, веберовская ностальгия по подлинной духовности – можно даже сказать, его своеобразное ницшеанство – не так уж и справедлива, а жизнь в «железной клетке» современного рационализма, в конечном итоге, не так уж и ужасна.

The New York Times
www.inopressa.ru