В «Мирте», да и в других христианских СМИ, время от времени появляются статьи, где обсуждается, возможно ли и надо ли христианам участвовать в социальных противостояниях? Думается, одного ответа здесь нет.

Да, по настоянию американских баптистов отменили позорную работорговлю чернокожими. Да, мои знакомые верующие были на московских улицах во время трагического штурма Белого дома. Что тут спорить? Лично я никогда не участвовала, скажем, в демонстрациях пенсионеров и не била в пустые кастрюли. И не потому, что осуждаю. Некогда. Лучше я сварю любимому мужу овсяный кисель, что очень трудоемко.

Недавно события повернулись так, что я оказалась в центре социальных событий. Вначале я плакала, каялась, просила прощения у Господа, что ввязалась в эту историю, а теперь, пожалуй, благодарю и удивляюсь.

Мне было семь лет, когда началась война. В сентябре 1941 года мое детство закончилось – в наш дом попала тяжелая фугасная бомба. Дом этот хорошо известен жителям нашего города – дом без угла на Малой Морской, 4 (бывшая Гоголя), напротив касс «Аэрофлота» на Невском. Бомбой срезало нашу квартиру, вернее вниз полетел папин кабинет, только старинные часы продолжали идти на другой стене. В столовой образовалась громадная трещина; вскоре упала и эта комната.

Во время налета мама – со мной и моей старшей сестрой – стояла на лестнице пятого этажа. Я хорошо помню свист бомбы и ужасный грохот обваливающегося дома. Много позже поняла силу маминой молитвы.

Летчик летел «по своим делам», бездумно нажал гашетку и, конечно, не имел никакого представления о траектории бомбы. Еще бы чуть влево – и бомба врезалась бы в пролет лестницы, где мы стояли, прижавшись к маме. Вот где воочию исполнились строки 90-го Псалма! Мама громко молилась, крепко обняв нас, когда мы бежали вниз по лестнице. Вокруг летели тяжеленные блоки, кирпичи, а мы вышли из этого ада без единой царапины. Уши только заложило, как сейчас помню.

Вся наша семья – родители, бабушка, мы с сестрой – никуда не эвакуировались. Родители решили во всем положиться на Господа и, если умереть, то вместе, не разлучаясь.

Самые тяжелые годы, 1941-42, мы прожили в маленькой комнатке, похожей на гроб, на Кирпичном переулке, рядом с нашим разрушенным домом. Ходили на Неву за водой, собирали, что только могли, чтобы топить буржуйку. Бомбежки, обстрелы, пустынный город… Сегодня меня удивляет большое число блокадников, но это другая тема.

Мама долго не могла найти работу: ее издательство, как и все учреждения, эвакуировалось. Она узнала про госпиталь на Каменном острове. Взяли ее простой кладовщицей, нам дали комнатку. Потом пригодился ее музыкальный талант (она пела в церковном хоре в 20-е годы), она стала работать культработником в клубе.

Библейское утверждение – «унылый дух сушит кости» - практиковалось на советский лад. Лечили шуткой, смехом, доброй музыкой. Порой мама везла обессиленного артиста на саночках, отдавала свою порцию супа. Такой вот гонорар. Моя сестра крутила по проектору веселые диафильмы про жадного кота, а я перед ранеными пела трогательные песенки про маленькую Валечку. Слушатели почему-то плакали и вытаскивали из-под подушек засохшие корочки хлеба…

К чему я все это вспоминаю? Потому что с весны прошлого года в газетах стали появляться сообщения о грядущей «второй пенсии» жителям блокадного Ленинграда, то есть и мне тоже. Но при одном условии – наличии инвалидности. Чего у меня не было. Лет восемь назад случился у меня инсульт, добрые люди советовали тогда оформить инвалидность. Но как раз в это время у нас родился четвертый внук и, хотя после инсульта с меня был малый толк, что-то я могла делать и одной рукой. Да и не было особой нужды в этой самой инвалидности.

И вот прошлой осенью я взялась всерьез за дело. В поликлинику ходила каждый день, как когда-то в редакцию на работу. Насиделась в очередях, наслушалась всяких историй – горя у людей много.

Врачи… Сначала я обижалась, а потом это стало даже забавлять. Входишь в заветный кабинет, врач даже головы не поднимет на тебя: «Оставьте карточку, выйдите в коридор, подождите там!» Наши болезни его совершено не интересуют. Быстро списывает с больничной карты. Впрочем, что нового он может услышать? Что есть наше здоровье – пар, мираж?

Через два месяца случилось невозможное – все записи собраны, все печати поставлены! Я радовалась, но не знала, что это только присказка – сказка была впереди.

После ночного штурма очереди на улице (слава Богу, помогали мои дочери!) я получила талон №15 в кабинет, где выдавались направления/приглашения на медицинскую комиссию, которая решает степень твоей нетрудоспособности. Приглашение мне дали… на февраль 2008 года!

Человек я по натуре спокойный, но тут пришла домой и расплакалась и даже почему-то накричала на бедного мужа-инвалида. Вспомнилась вся долгая блокада и как мы страдали – не столько от голода (внутри все сжалось?), сколько от холода, которых шел откуда-то изнутри. И тело все – в фурункулах, в кровавых расчесах от паразитов… И многое другое вспомнилось.

Во мне столкнулись как бы две силы. Мне было стыдно, что я, христианка со стажем, зачем-то ввязалась в эту унизительную борьбу за денежную прибавку. Есть у меня кусок хлеба, крыша над головой, любимая церковь. «Милости Господни вспоминай, считай…»

Другой голос взывал к справедливости. Что же это за подарок от правительства? Тем более, что в реальности это вовсе не вторая пенсия, а всего тысяча рублей с небольшим.

Решила тряхнуть стариной, позвонила в редакцию газеты «Санкт-Петербургские ведомости», это бывшая «Ленинградская правда», откуда меня уволили в 1983 году как верующую. Кто-то еще остался в редакции, кто помнит и любит меня. Как я поняла, им было очень приятно, пусть и спустя столько лет, сделать лично для меня что-то полезное. К моему удивлению, заметку о моих мытарствах «Подарок без радости» быстро напечатали в газете за 4 декабря, да еще на первой полосе!

Самое сладкое в этой горькой истории то, что мне потом звонили многие бывшие мои коллеги и поддерживали меня. Звонят до сих пор, интересуются, как идут дела. Оживились старые отношения. Другая сторона сладкого в том, что после моей скромной публикации пошли, волна за волной, сообщения в защиту обиженных блокадников, старых, больных людей, которых зачем-то снова разделили – на тех, кто с документами о болезнях, и на тех, кто без них.

Не хочу вешать сама на себя медали. Дело, наверное, не в одной моей заметке, хоть и дорога ложка к обеду. Предстоящие выборы, очередная годовщина прорыва и снятия блокады и многое другое здесь оказало свое влияние. И все же мне приятно, что моя «капля» подточила камень равнодушия чиновников. Ведь кому-то эта – пусть и небольшая – прибавка к пенсии действительно жизненно необходима.

27 января – особый ленинградский праздник. Снова я иду в школу к внуку проводить блокадный урок. Рассказывать современным детям о своем детстве, о силе материнской молитвы, о высокой жертвенности ленинградцев. О том Божьем чуде, которое никак не могут объяснить умные ученые, как истощенный, занесенный снегом, измученный, разрушенный, безлюдный город – без еды, без тепла, без света, без транспорта – не сдался врагу. Выстоял. Всему вопреки…