Состояние постсоветского и постатеистического общества, а также глобальное пострелигиозное умонастроение делают неактуальными традиционные ответы Церкви на вызовы духовной ситуации времени. Евангельский протестантизм в постсоветских странах именно сегодня, в, казалось бы, спокойные для него годы, оказывается перед историческим выбором: продолжать развитие по инерции или решиться на критический самоанализ и выработку новой идентичности.
Празднование тысячелетия крещения Руси, массовые евангелизационные кампании Билли Грэма, создание сотен миссий – все эти события вдохновляли евангельских верующих на активную деятельность, давали ощущение исторической значимости, чувство особой призванности. Сегодня стоит честно признаться: шанс был упущен.
Оказалось, что ажиотаж вокруг религии сменяется не пробуждением, а апатией. Бывшие религиозные диссиденты с горечью признавались: "Раньше нельзя было сказать -теперь же сказать нечего". После тотального беспорядка девяностых и постепенного укрепления серой власти в начале нового тысячелетия евангельские верующие столкнулись с беспрецедентным кризисом идентичности.
Кто мы, как мы относимся к истории страны, к ее культурным традициям и политическим тенденциям? Вопрос идентичности перестал быть теоретическим и приобрел жизненное значение.
Эмиграция привела к тому, что состав многих общин обновился на 70-80%. Те, кто остался на родине, приняли непростое и ответственное решение. Те, кто пришел из мира, формируют новый образ евангельского христианства.
Условно можно сказать, что церкви состоят из двух категорий прихожан – потомственные верующие (встречается самоназвание "дети верующих родителей") и новообращенные. Первые озадачены сохранением преемственности, верностью традиции, целостностью духовного наследия. Вторые – актуальностью своей христианской веры, созданием новых форм и подходов, адекватных времени и духовным запросам общества.
В итоге в поместных общинах соприсутствуют два образа евангельского христианства – традиционный и современный. О сущностных чертах и динамике изменений этих двух образов выскажем несколько общих тезисов.
Сделать рискованный шаг в будущее евангельские церкви пока не решаются, поэтому традиционное евангельское христианство представляет собой на настоящее время доминирующий тип. Русско-украинский евангельский протестантизм всегда был консервативен и до сего дня большинство традиционных союзов сохраняет верность прошлому. Кажется, что по сравнению с новыми церквями и союзами здесь существует строго фиксированное церковное членство, поэтому динамика роста стабильна и предсказуема.
Решиться на реформы или создание новой церкви – неизвестно, чем это дерзновенное начинание закончится, а потому лучше держаться за знакомое, привычное. Новые церкви и союзы создаются и исчезают вместе с лидерами, а вот консервативные общины якобы сохраняют историческую преемственность. Может поэтому евангельский протестантизм в массовом сознании ассоциируется с баптистами, они-де всегда есть, а другие появляются и исчезают, меняют названия и доктрины.
При этом евангельско-баптистское движение обеспечило себе долгожительство хоронением в субкультуре, неучастием в социокультурных процессах. Нужна ли такая церковь обществу, отвечает ли она на его духовное вопрошание?
Церковь вроде бы есть, и преемственность сохраняется, но между миром церковного и профанного растет пропасть и непонимание. Аргументы, что консервативные церкви пережили времена советских гонений и тем подтвердили свою "правильность", представляются неубедительными.
Действительно, когда шла борьба за выживание церкви в условиях воинствующего государственного атеизма, было просто идентифицировать себя от противного – "верю в Бога и готов за это страдать". Мало кто разбирался в сущности веры, продумывал свою позитивную, утверждающую идентичность.
После того как борьба закончилась, оказалось, что к естественной мирной жизни, в которой нужно творчески создавать, а не воевать, церковь не готова. Мечты о всеобщем пробуждении не сбылись, Второе пришествие тоже не наступило, а повседневный кропотливый труд был малоинтересен для масс и понятен лишь для служителей-подвижников. Стратегический план отсутствовал, а энтузиазм одиночек был слишком быстро исчерпан.
Главный вопрос, на который так и нет ответа – идентичность: богословская, конфессиональная, социальная, культурная, национальная, политическая.
Не прекращаются споры о свободе воли, предопределении, спасении; общины разделены на арминиан и кальвинистов. До сих пор остается неясным, относят ли себя российские евангельские верующие к протестантам либо представляют особое течение, не совпадающее с традиционными христианскими конфессиями.
Евангельское движение в постсоветских странах разделено на многочисленных союзы и братства, отстаивающие свою ортодоксальность и исключительность. Появление новых течений было как источником динамики, так и причиной ослабления в многочисленных спорах и распрях. Создание общей богословской платформы для диалога и выработки объединяющего самопонимания (без объединения в единую структуру) остается крайне актуальной проблемой.
Исторически евангельское движение развивалось в рабоче-крестьянской среде, отсюда образ простого, народного христианства. Обращенность к народу остается сильной стороной евангельского христианства. Вместе с тем, ряд социальных категорий (творческая и техническая интеллигенция, студенчество, педагоги, политики, бизнесмены, менеджеры) остается вне церковного пространства, миссионерская деятельность не распространяется на них, содержание проповеди не учитывает их запросов.
Творчество в евангельском христианстве до сих пор остается закрытой темой, социокультурные измерения нераскрытыми. Противоречиво и отношение к российской истории: желание быть «своими», «почвенными» вступает в противоречие с православной традицией, имперскостью, византизмом, для которых евангельское протестантство представляется «рационалистической сектой», «иностранной верой», связанной с Западом, либеральной демократией, капитализмом. Надо признать, что российский евангельский протестантизм действительно связан культурно-исторически с европейской реформацией и разделяет ценности западной христианской культуры. К сожалению, сами протестанты не все и не всегда принимают эту идентичность и стыдливо отмалчиваются, когда их обвиняют в этом.
Отношение к западному христианству осложняется и односторонней финансовой зависимостью, которая создает неблагоприятный имидж западников и шпионов, задерживает развитие своих собственных ресурсов служения, формирует комплекс отсталости, неполноценности. Евангельское движение возникло и существовало до распада СССР как субкультура, оппозиционная советскому масскульту. Сегодня тотальное отрицательное отношение переносится на современные культурные тренды – "секулярную культуру", гуманизм, модернизм, постмодернизм, либерализм. По отношению к современным социокультурным реалиям концептуальная позиция так и не выработана.
Консервативное евангельское христианство относится настороженно ко всему новому, в том числе к новым инициативам в межхристианском диалоге. Экуменизм и плюрализм – ругательные слова; обвинения в симпатиях к идее христианского единства и ценности многообразия равнозначны обвинению в ереси.
Между тем подобная охранительная позиция и субкультурная неполноценность провоцируют в церквах конфликт поколений. Молодежь, новые поколения верующих не приемлют «железный занавес» в церкви и консервативный откат к традициям советских времен, не разделяют ностальгию старших по евангельской «простоте», неучёности, подпольной жизни.
Консервативные церкви, основу которых всегда составляли потомственные верующие, сегодня переживают сильнейший кризис, симптомы которого - растущий разрыв между поколениями, отток молодежи, стремительное старение традиционных церквей. Первые церкви крупнейших городов, ранее бывшие праздничным фасадом жизни союзов, превращаются в дома престарелых. Можно говорить о потерянных поколениях евангельских верующих, которые могли бы обновить церкви и творчески продолжить традиции.
Мы лишь сегодня пожинаем печальные плоды упущений и ошибок конца 80-х-начала 90-х гг., когда при царившей эйфории было мало осмысления, объединяющих реформаторских идей и радикально новых подходов.
Обновления так и не произошло. Молодежь, ориентирующаяся на будущее, не нашла себе места в церкви, живущей одним прошлым. Роковые последствия конфликта отцов и детей сказываются самым трагичным образом.
В поисках ответа на вопрос, есть ли будущее у евангельского движения в России, стоит обратить внимание на демографическую картину жизни общин – процентное соотношения молодежи и пожилых, образованных и рабоче-крестьян, активных участников церковной жизни и номинальных прихожан. Наблюдения внушают тревогу.
Новые поколения верующих не устраивает идеализация советского периода истории евангельской церкви. До сих пор не сказана вся правда об изменах, позорных компромиссах, сотрудничестве с безбожной властью в ущерб церкви. Портреты христианских руководителей того времени до сих пор украшают стены столичных церквей; тех руководителей, которые называли Сталина «другом всех верующих» и на весь мир заявляли, что в СССР нет узников совести. Кровь мучеников за веру взывает к исторической правде.
Принести покаяние за прошлое и начать новую страницу истории, в которой будет место новым поколениям, молодежному творчеству, одаренным лидерам, – этого требует духовная ситуация времени. Пока же под «маской аполитичности» руководство церквей утешается славной историей и заверяет новую власть в полной лояльности, расписываясь тем самым в собственной пассивности и несостоятельности.
Каким может стать евангельское христианство в постсоветском цивилизационном пространстве, если «снятие истории» состоится и проект будущего будет принят? В пространстве церковной жизни может возникнуть совершенно новая, альтернативная социокультурная реальность.
Евангельская церковь должна будет всегда оставаться оппозиционной духу времени, но не в качестве субкультуры. Вызов будущего состоит в том, чтобы сделать актуальным и многомерным одномерное и субкультурное христианство, вернуть Евангелие в эпицентр, гущу общественной жизни и громко, при всех прочитать в нем ответы на вопрошание современников.
Евангельское христианство может стать новым духовным синтезом восточного и западного христианства, привнеся богатые традиции в жизнь мирян, сделав духовный опыт отцов церкви достоянием каждого прихожанина, а не только собственностью клириков. Евангельская вера обращается к личности, открывает возможность непосредственного духовного опыта, делает молитву и Писание достоянием каждого. Евангельские церкви пережили две империи – российскую и советскую, они не знали цезарепапизма, и соблазн власти и богатства не должен их превозмочь.
Дешевая, бедная, народная церковь – это почетное название, которым стоит дорожить, не закрывая при этом двери церкви для образованных и богатых, преуспевающих и знатных. Церкви как институты уходят в прошлое, превращаясь в объекты исторических исследований, экспонаты архивов и музеев.
Евангельские церкви всегда опирались не столько на традицию, сколько на новое откровение Слова. Сегодня, когда веру не наследуют, а выбирают, причем требовательно и даже придирчиво, сохранить чуткость к новому Слову и передать Его всем, воззвать и пробудить спящих, обновиться в своей духовной жизни и служении – особенное призвание евангельских церквей по отношению к миру и христианскому сообществу.
