ФЕНОМЕН РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
24.09.2011
1526
На публикацию в № 3(22) "Мирта" "Христианская интеллигенция: быть или не быть?" мы получили разнообразные отклики. Публикуем некоторые из них. 
Знаменитое изречение юмориста Марка Твена: "Слухи о моей смерти сильно преувеличены", — можно было бы поставить эпиграфом к большинству выступлений. Почти все докладчики старались, каждый по-своему, развеять слухи о кончине российской интеллигенции, которые давно уже витают над нашей огромной страной. Впрочем, нашлось и немало скептиков, утверждавших, что в России никогда и не было никакой интеллигенции. Все разговоры о великом значении интеллигенции есть ни что иное, как "избыточный элемент социальной мифологии" — вранье, проще говоря. Этому не стоит удивляться. Такие мыслители, как, например, А. Ф. Лосев, считали, что слово "интеллигент" в России — бранное. Это и не слово вовсе, а "каинова печать для бестолковой, убогой по уму и сердцу, воистину беспризорной русской интеллигенции... этих несчастных растленных душ". Еще раньше влиятельный историк В. О. Ключевский дал следующую характеристику современной ему российской интеллигенции конца XIX века:
Что же это за слово, которое не переводится ни на какой другой язык, кроме латыни, языка, как известно, уже мертвого? В поисках ответа обратимся к пятому изданию латинско-русского словаря под редакцией И. Х. Дворецкого. Латинское слово intelligentia переводится как: "понимание, рассудок, знание, здравый смысл"; "понятие, представление, идея"; "восприятие, чувственное познание"; "умение, искусство".
По утверждению участника конференции, термин "интеллигенция" был введен в обращение русским писателем второго плана П. Д. Боборыкиным в 60-х годах XIX века (некоторые исследователи приписывают его происхождение В. Г. Белинскому).
Существует представление, что феномен русской интеллигенции обнаруживает себя в конце XVIII века. А первым русским интеллигентом, или "отцом русской интеллигенции", называют А. Н. Радищева. В социокультурном отношении средой, создавшей условия формирования интеллигенции, признается Петербург. Происхождение и значение русской интеллигенции уникально — ни для кого из исследователей в этом нет сомнений. Но какова ее судьба?
Участники конференции пытались ответить на вопрос о назначении русского "образованного класса", о его призвании в связи с судьбами народа и перспективами развития России. Каждый при этом выделял и подчеркивал какую-то сторону, по его мнению, определяющую суть самого феномена русской интеллигенции: социальную, философскую, политическую, идеологическую, этическую. Что касается духовности, то хотя в целом ее значения никто не отрицал, ученые старались всеми силами эту тему обойти.
Духовность — это как? Это где? Доцент философского факультета сделал следующие выводы: "Если духовность не определяется по какой-либо действенной или умозрительной шкале, то в научно-методологическом плане это неприлично. Едва ли сегодня отыщется научно-позитивная дисциплина, которая согласится работать с таким ненадежным и двусмысленным понятием, как духовность".
Подобные "убойные" определения современных специалистов, вероятно, и присниться не могли рационалистам периода расцвета русской культуры, даже самой бойкой ее троице — Чернышевскому, Добролюбову и Писареву.
Обрисуем вкратце судьбу русской интеллигенции в представлении ученых, отталкивающихся от некой "действенной и умозрительной шкалы". Итак, апофеоз интеллигенции социологи, в частности,
Б. Г. Соколов, относят к советскому периоду: "Вспомним о великом интеллигентском исходе из России после октября 1917 г., а также репрессии, которым подверглась "старорежимная прослойка" в советский период. И что же? Прослойка была воспроизведена довольно быстро, но уже с пролетарским оттенком. Многомиллионная армия советской интеллигенции славно потрудилась ради торжества большевистского канона. Прошедшие социалистическую дрессуру, советские интеллигенты воспроизвели всю двусмысленность досоветской интеллигенции, а именно: расколотость, непривязанность, а заодно — и принципиальную альтернативность. Именно поэтому определенной части интеллигенции было относительно легко в тоталитарном обществе, где самоопределение и, соответственно, манифестация самости легче всего достигалась критикой существующего строя. Когда же этот строй рухнул, то и ориентиры самоопределения оказались упразднены: российской интеллигенции в большей части и сказать-то стало нечего..."
Какие же перспективы видят сегодня секулярные (светские) философы?
Социализм, говорилось в одном выступлении, обеспечивал наиболее благоприятное существование большей части российской интеллигенции, обладавшей в то время несказанно высоким авторитетом. Интеллигенция своими руками создала этот строй, и именно интеллигенция поддерживала и взращивала перестройку, как раньше революцию. Иными словами, она получила то, что хотела и заслужила.
В заключение нашего обзора секулярной философии мы должны признать, что с некоторыми выводами ученых нельзя не согласиться. Основные свойства российской интеллигенции, такие, как безудержное критиканство и беспрестанное нытье, похоже, сохранятся. В самом деле, если раньше интеллигенция жаловалась на то, что ей не дают возможности высказаться, то теперь, получив такую возможность, она жалуется на то, что ей нечего сказать. А раз жалуется, значит, жива еще пока?
И снова перед нами всплывает образ великого юмориста. Действительно, слухи о кончине российской интеллигенции оказались слегка преувеличенными.
Характерно, что в рассуждения секулярных философов то и дело прорываются религиозные термины. Какие бы исторические и философские концепции мы ни вкладывали в понятие "русская интеллигенция", рассматривать ее в отрыве от духовности немыслимо. В этом убеждают нас фундаментальные труды таких исследователей, как В. Зеньковский, Н. Бердяев, В. Ключевский, Г. Флоровский и др.
И совсем не случайно для участия в философской конференции пригласили профессиональных теологов, в частности, декана теологического факультета Христианского университета" ("Кемен") Константина Иванова, который подчеркнул, что для него, как христианина, в первую очередь, важны духовные истоки русской интеллигенции.
Глубина истории — это религиозная глубина. В человеке нет ничего глубже его духовной жизни. Если мы хотим увидеть в истории хоть какой-то смысл, мы не можем игнорировать духовные вопросы. Мировоззрение русской интеллигенции тесно связано с двумя великими историческими событиями — национализацией церкви и расколом в середине XVII века, результатом чего явилась великая катастрофа, обнажившая духовную пропасть между церковью и государством. В эту бездну рухнуло сложившееся к тому времени представление о непогрешимой святости церкви, государственной власти и самого русского народа, призванного спасти весь мир.
Часть верующих определилась как отдельная ветвь православной церкви ("поповцы"), часть пошла по направлению реформации ("беспоповцы"), а часть образованного народа вышла на путь секуляризации, обмирщения своих религиозных представлений. Последний путь и привел к появлению русской интеллигенции, как религиозного и социокультурного феномена. Собственные несчастья как олицетворение и воплощение страданий целого народа сопровождаются сладостным ощущением обиды и религиозно-соблазнительным сознанием своей "святой роли", "святого мученичества".
Мировоззрение русской интеллигенции самым опасным образом насыщено самолюбивым нытьем и фальшивым негодованием, исполненным темной злобой и пошлой раздражительностью. И это не просто стихия пустой болтовни и расчетливой демагогии. Это опасная ложная религиозность. Превращение религиозного отчаяния в жизнестойкое, жизнеспособное переживание имеет скрытый исток — извращенные представления о грехе. Переживание греха как "духовного несчастья" превращается в переживание житейских неурядиц, с которыми остается или смириться, или бороться с их виновником. Источник страданий и невзгод найти всегда легко (в правительстве, в соседней стране или даже в своей собственной квартире).
Кто не знает обличительного произведения "отца русской интеллигенции" Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву"? (В школе проходили.) Его переживания скрывают в себе претенциозность, по сути, обращенную к Богу, но заявляющую себя как претензию к общественному устройству и правительству. Это революционное и устремленное к безбожию мировоззрение, хотя ни сам Радищев, ни его творчество не объявляли себя атеистическими. Унылая, ноющая и озлобленная претенциозность — существо идеологии, которую выражает и творит Радищев, отталкиваясь от христианского сострадания и милосердия. Можно согласиться с Бердяевым, что слова Радищева: "Душа моя страданиями уязвлена стала..." — сформировали тип русской интеллигенции.
На сочинение Радищева немедленно откликнулся Пушкин, написав до сих пор малоизвестную статью "Путешествие из Москвы в Петербург". Обладая абсолютным литературным вкусом, Пушкин ясно увидел за пошлостью слога и идей Радищева: "Горькие полуистины... дерзкие мечтания... модное краснословие... очевидно, что Радищев начертал карикатуру..."
В то же время Пушкин отмечает единственный точный и опасный пункт совпадения картины, нарисованной Радищевым, с действительной жизнью народа. Обращаясь к эпизоду крестьянской свадьбы у Радищева, Пушкин пишет: "Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный". Здесь точно подмечена склонность нашего народа к поэтизации собственных несчастий, культивация нытья. Интеллигенция начинает "петь в унисон" с народными причитаниями. Подобострастие народнических чувств русской интеллигенции долгое время раздражало и развращало народное сознание. В этом и состоит главная социальная и духовная опасность нерелигиозной идеологии интеллигенции. Но в этом и ее суть.
С подобным настроением одинаково тяжело расстаться как нашей интеллигенции, так и нашему народу. Может быть, мы никогда не будем жить благополучно только потому, что это лишило бы нас возможности жаловаться и все критиковать. Мы испытываем некое сладострастное удовлетворение в своих вечных жалобах и не замечаем, что наш российский менталитет насквозь пронизан интонациями уныния. Когда встречаются две старушки и с упоением жалуются друг другу на жизнь и на правительство, в глубине души они считают себя мученицами и гордятся своей жертвенностью. И все это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Это глубокая религиозная проблема!
То же самое и в средствах массовой информации, где непонятно уже — то ли эти средства ловко подхватывают панические настроения народа, то ли они еще более умело сами эти настроения народу прививают. Таково искажение на русской почве религиозных оснований представления о святости и грехе.
Эти заметки могут показаться кому-то чересчур пессимистичными. Что ж, если среди русских мыслителей когда-то и звучали оптимистические призывы, оканчивалось это тем, что мы снова оказывались вовлечены в какую-либо утопию. Хорошо у нас выходят только "оптимистические трагедии". Хотелось бы привести наблюдения, которые оставил нам святитель Феофан Затворник (1815-1894):
"Знаете ли, какие у меня безрадостные есть мысли? И не без основания. Встречаю людей, числящихся православными, кои по духу вольтериане, натуралисты и всякого рода вольнодумцы. Они прошли все науки в наших высших учебных заведениях. И не глупы, и не злы, но относительно к вере и церкви никуда негожи. Отцы их и матери были благочестивы. Порча вошла в период их образования. Память о детстве и духе родителей еще держит их в некоторых пределах. Но каковы будут их дети? И что тех будет держать в должных пределах? Кто скажет?"
Сто лет назад интеллигенция мало прислушивалась к призывам церкви. "Может ли быть что доброе из Назарета?" — с фарисейской иронией спрашивала интеллектуальная элита. Каковы были бы слова святителя, если бы он увидел, что сегодня выбирает новое поколение...
Ставит ли церковь в наши дни перед интеллигенцией подобные вопросы? Кто скажет?
ВИРТУАЛЬНАЯ ЭЛИТА
Научная конференция "Феномен российской интеллигенции" проходила на философском факультете СПбГУ, стены которого не блещут позолотой. Так, наверное, и положено истинной интеллигенции. Целью этого представительного форума, в котором приняли участие известные историки, психологи, философы и другие специалисты, была попытка осмыслить историю и психологию российской интеллигенции.Знаменитое изречение юмориста Марка Твена: "Слухи о моей смерти сильно преувеличены", — можно было бы поставить эпиграфом к большинству выступлений. Почти все докладчики старались, каждый по-своему, развеять слухи о кончине российской интеллигенции, которые давно уже витают над нашей огромной страной. Впрочем, нашлось и немало скептиков, утверждавших, что в России никогда и не было никакой интеллигенции. Все разговоры о великом значении интеллигенции есть ни что иное, как "избыточный элемент социальной мифологии" — вранье, проще говоря. Этому не стоит удивляться. Такие мыслители, как, например, А. Ф. Лосев, считали, что слово "интеллигент" в России — бранное. Это и не слово вовсе, а "каинова печать для бестолковой, убогой по уму и сердцу, воистину беспризорной русской интеллигенции... этих несчастных растленных душ". Еще раньше влиятельный историк В. О. Ключевский дал следующую характеристику современной ему российской интеллигенции конца XIX века:
- Люди с лоскутным мировоззрением, сшитым из обрезков газетных и журнальных.
- Сектанты с затвержденными заповедями, но без образа мысли и даже без способности к мышлению.
- Оппортунисты либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами.
Что же это за слово, которое не переводится ни на какой другой язык, кроме латыни, языка, как известно, уже мертвого? В поисках ответа обратимся к пятому изданию латинско-русского словаря под редакцией И. Х. Дворецкого. Латинское слово intelligentia переводится как: "понимание, рассудок, знание, здравый смысл"; "понятие, представление, идея"; "восприятие, чувственное познание"; "умение, искусство".
По утверждению участника конференции, термин "интеллигенция" был введен в обращение русским писателем второго плана П. Д. Боборыкиным в 60-х годах XIX века (некоторые исследователи приписывают его происхождение В. Г. Белинскому).
Существует представление, что феномен русской интеллигенции обнаруживает себя в конце XVIII века. А первым русским интеллигентом, или "отцом русской интеллигенции", называют А. Н. Радищева. В социокультурном отношении средой, создавшей условия формирования интеллигенции, признается Петербург. Происхождение и значение русской интеллигенции уникально — ни для кого из исследователей в этом нет сомнений. Но какова ее судьба?
Участники конференции пытались ответить на вопрос о назначении русского "образованного класса", о его призвании в связи с судьбами народа и перспективами развития России. Каждый при этом выделял и подчеркивал какую-то сторону, по его мнению, определяющую суть самого феномена русской интеллигенции: социальную, философскую, политическую, идеологическую, этическую. Что касается духовности, то хотя в целом ее значения никто не отрицал, ученые старались всеми силами эту тему обойти.
Духовность — это как? Это где? Доцент философского факультета сделал следующие выводы: "Если духовность не определяется по какой-либо действенной или умозрительной шкале, то в научно-методологическом плане это неприлично. Едва ли сегодня отыщется научно-позитивная дисциплина, которая согласится работать с таким ненадежным и двусмысленным понятием, как духовность".
Подобные "убойные" определения современных специалистов, вероятно, и присниться не могли рационалистам периода расцвета русской культуры, даже самой бойкой ее троице — Чернышевскому, Добролюбову и Писареву.
Обрисуем вкратце судьбу русской интеллигенции в представлении ученых, отталкивающихся от некой "действенной и умозрительной шкалы". Итак, апофеоз интеллигенции социологи, в частности,
Б. Г. Соколов, относят к советскому периоду: "Вспомним о великом интеллигентском исходе из России после октября 1917 г., а также репрессии, которым подверглась "старорежимная прослойка" в советский период. И что же? Прослойка была воспроизведена довольно быстро, но уже с пролетарским оттенком. Многомиллионная армия советской интеллигенции славно потрудилась ради торжества большевистского канона. Прошедшие социалистическую дрессуру, советские интеллигенты воспроизвели всю двусмысленность досоветской интеллигенции, а именно: расколотость, непривязанность, а заодно — и принципиальную альтернативность. Именно поэтому определенной части интеллигенции было относительно легко в тоталитарном обществе, где самоопределение и, соответственно, манифестация самости легче всего достигалась критикой существующего строя. Когда же этот строй рухнул, то и ориентиры самоопределения оказались упразднены: российской интеллигенции в большей части и сказать-то стало нечего..."
Какие же перспективы видят сегодня секулярные (светские) философы?
Социализм, говорилось в одном выступлении, обеспечивал наиболее благоприятное существование большей части российской интеллигенции, обладавшей в то время несказанно высоким авторитетом. Интеллигенция своими руками создала этот строй, и именно интеллигенция поддерживала и взращивала перестройку, как раньше революцию. Иными словами, она получила то, что хотела и заслужила.
В заключение нашего обзора секулярной философии мы должны признать, что с некоторыми выводами ученых нельзя не согласиться. Основные свойства российской интеллигенции, такие, как безудержное критиканство и беспрестанное нытье, похоже, сохранятся. В самом деле, если раньше интеллигенция жаловалась на то, что ей не дают возможности высказаться, то теперь, получив такую возможность, она жалуется на то, что ей нечего сказать. А раз жалуется, значит, жива еще пока?
И снова перед нами всплывает образ великого юмориста. Действительно, слухи о кончине российской интеллигенции оказались слегка преувеличенными.
ДУХОВНЫЕ ИСТОКИ
Подобострастие народнических чувств русской интеллигенции долгое время раздражало и развращало народное сознание. В этом и состоит главная социальная и духовная опасность нерелигиозной идеологии интеллигенции. Но в этом и ее суть.Характерно, что в рассуждения секулярных философов то и дело прорываются религиозные термины. Какие бы исторические и философские концепции мы ни вкладывали в понятие "русская интеллигенция", рассматривать ее в отрыве от духовности немыслимо. В этом убеждают нас фундаментальные труды таких исследователей, как В. Зеньковский, Н. Бердяев, В. Ключевский, Г. Флоровский и др.
И совсем не случайно для участия в философской конференции пригласили профессиональных теологов, в частности, декана теологического факультета Христианского университета" ("Кемен") Константина Иванова, который подчеркнул, что для него, как христианина, в первую очередь, важны духовные истоки русской интеллигенции.
Глубина истории — это религиозная глубина. В человеке нет ничего глубже его духовной жизни. Если мы хотим увидеть в истории хоть какой-то смысл, мы не можем игнорировать духовные вопросы. Мировоззрение русской интеллигенции тесно связано с двумя великими историческими событиями — национализацией церкви и расколом в середине XVII века, результатом чего явилась великая катастрофа, обнажившая духовную пропасть между церковью и государством. В эту бездну рухнуло сложившееся к тому времени представление о непогрешимой святости церкви, государственной власти и самого русского народа, призванного спасти весь мир.
Часть верующих определилась как отдельная ветвь православной церкви ("поповцы"), часть пошла по направлению реформации ("беспоповцы"), а часть образованного народа вышла на путь секуляризации, обмирщения своих религиозных представлений. Последний путь и привел к появлению русской интеллигенции, как религиозного и социокультурного феномена. Собственные несчастья как олицетворение и воплощение страданий целого народа сопровождаются сладостным ощущением обиды и религиозно-соблазнительным сознанием своей "святой роли", "святого мученичества".
Мировоззрение русской интеллигенции самым опасным образом насыщено самолюбивым нытьем и фальшивым негодованием, исполненным темной злобой и пошлой раздражительностью. И это не просто стихия пустой болтовни и расчетливой демагогии. Это опасная ложная религиозность. Превращение религиозного отчаяния в жизнестойкое, жизнеспособное переживание имеет скрытый исток — извращенные представления о грехе. Переживание греха как "духовного несчастья" превращается в переживание житейских неурядиц, с которыми остается или смириться, или бороться с их виновником. Источник страданий и невзгод найти всегда легко (в правительстве, в соседней стране или даже в своей собственной квартире).
Кто не знает обличительного произведения "отца русской интеллигенции" Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву"? (В школе проходили.) Его переживания скрывают в себе претенциозность, по сути, обращенную к Богу, но заявляющую себя как претензию к общественному устройству и правительству. Это революционное и устремленное к безбожию мировоззрение, хотя ни сам Радищев, ни его творчество не объявляли себя атеистическими. Унылая, ноющая и озлобленная претенциозность — существо идеологии, которую выражает и творит Радищев, отталкиваясь от христианского сострадания и милосердия. Можно согласиться с Бердяевым, что слова Радищева: "Душа моя страданиями уязвлена стала..." — сформировали тип русской интеллигенции.
На сочинение Радищева немедленно откликнулся Пушкин, написав до сих пор малоизвестную статью "Путешествие из Москвы в Петербург". Обладая абсолютным литературным вкусом, Пушкин ясно увидел за пошлостью слога и идей Радищева: "Горькие полуистины... дерзкие мечтания... модное краснословие... очевидно, что Радищев начертал карикатуру..."
В то же время Пушкин отмечает единственный точный и опасный пункт совпадения картины, нарисованной Радищевым, с действительной жизнью народа. Обращаясь к эпизоду крестьянской свадьбы у Радищева, Пушкин пишет: "Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный". Здесь точно подмечена склонность нашего народа к поэтизации собственных несчастий, культивация нытья. Интеллигенция начинает "петь в унисон" с народными причитаниями. Подобострастие народнических чувств русской интеллигенции долгое время раздражало и развращало народное сознание. В этом и состоит главная социальная и духовная опасность нерелигиозной идеологии интеллигенции. Но в этом и ее суть.
С подобным настроением одинаково тяжело расстаться как нашей интеллигенции, так и нашему народу. Может быть, мы никогда не будем жить благополучно только потому, что это лишило бы нас возможности жаловаться и все критиковать. Мы испытываем некое сладострастное удовлетворение в своих вечных жалобах и не замечаем, что наш российский менталитет насквозь пронизан интонациями уныния. Когда встречаются две старушки и с упоением жалуются друг другу на жизнь и на правительство, в глубине души они считают себя мученицами и гордятся своей жертвенностью. И все это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Это глубокая религиозная проблема!
То же самое и в средствах массовой информации, где непонятно уже — то ли эти средства ловко подхватывают панические настроения народа, то ли они еще более умело сами эти настроения народу прививают. Таково искажение на русской почве религиозных оснований представления о святости и грехе.
Эти заметки могут показаться кому-то чересчур пессимистичными. Что ж, если среди русских мыслителей когда-то и звучали оптимистические призывы, оканчивалось это тем, что мы снова оказывались вовлечены в какую-либо утопию. Хорошо у нас выходят только "оптимистические трагедии". Хотелось бы привести наблюдения, которые оставил нам святитель Феофан Затворник (1815-1894):
"Знаете ли, какие у меня безрадостные есть мысли? И не без основания. Встречаю людей, числящихся православными, кои по духу вольтериане, натуралисты и всякого рода вольнодумцы. Они прошли все науки в наших высших учебных заведениях. И не глупы, и не злы, но относительно к вере и церкви никуда негожи. Отцы их и матери были благочестивы. Порча вошла в период их образования. Память о детстве и духе родителей еще держит их в некоторых пределах. Но каковы будут их дети? И что тех будет держать в должных пределах? Кто скажет?"
Сто лет назад интеллигенция мало прислушивалась к призывам церкви. "Может ли быть что доброе из Назарета?" — с фарисейской иронией спрашивала интеллектуальная элита. Каковы были бы слова святителя, если бы он увидел, что сегодня выбирает новое поколение...
Ставит ли церковь в наши дни перед интеллигенцией подобные вопросы? Кто скажет?
По материалам международной научной конференции 24-25 мая 2000 г.
