Мир одержим бунтом. Люди – существа, в разной степени искалеченные жизнью, избитые друг другом, расстроенные грехом. Остатки Божьего образа в них, проскальзывающие в кратких вспышках трезвомыслия и в неясном стремлении к чистоте и счастью, захлестываются воплями животности. Общий крик, исторгающийся из уст вселенской толпы, повторяет в точности крик новозаветного бесноватого: «Это Ты мучишь нас! Это Ты сотворил нас и оставил на произвол судьбы!» Это крик наркомана, потерявшего последнюю вену на своем теле. Это не осмысливаемый еще крик ребенка, бьющего кулаком камень, о который он ударился. Это крик, перерастающий в гневное заявление-вопрос Раскольникова: «Тварь ли я дрожащая, или я право имею?» Наукизированный вывод Ницше, подводящий черту под явлением бытия: «Все существующее достойно уничтожения», неизменно приводит к заявлению Сартра: «Я решил убить себя, чтобы устранить хотя бы одну ненужную жизнь».
Почему же Бог молчит? Почему секунды кажутся нам вечностью? Почему хор несчастных оглашает пространство Земли? Может быть Бог зол? А может быть, Его вовсе нет...
Старик Иов, мысливший и страдавший, также задавался подобными вопросами. И получал на них ответы. Иов – бунтарь или смиряющийся? Нет, он не безмолвный страдалец, но сильный воин, преодолевший сладость бунта.
Причина бунта
История человечества началась в Эдемском саду. Именно там Бог определил человеку ряд правил и установлений, являющихся одновременно собранием высших свобод для него. Обольстившись желанием стать независимыми, люди вышли из системы божественных правил, затворив за собой двери рая, оставшись в «мире, где невозможно отдохнуть, потому, что все в нем безостановочно убегает» (Августин 1992:113). С тех пор поиск значимости для человека выражается в попытке превознестись над себе подобным. И это стремление есть скрытый, неосознанный бунт закону подчиненности, закону зависимости от Бога.
Для человеческой испорченной природы бунт является естественным состоянием. Выражается он во все времена в самых разных формах и проявлениях. Например, в безудержной жажде власти и тирании после обретения ее. Каждый наслаждается собственной псевдосвободой в меру изощренности собственного ума и сердца. «История деспотизма – это история душевнобольных и маньяков, заражавших народные массы своим безумием» (Мень VI 1990: 90.).
И даже поиск власти над собой, как это было в Израиле перед избранием Саула на царство, это не смирение и желание подчиниться, но попытка обрести реальный объект, против которого можно было открыто выражать протест. «Быть под царем» – желание иметь того, кого при случае можно обвинить, на кого можно возроптать, и, наконец, свергнуть, «отвоевав» у него собственноручно отданную свободу. «Человек готов пожертвовать всеми внешними свободами и благами ради комфорта душевной безответственности» (Козырев 1997: 130).
В книге Иова мы обнаруживаем историю приобретения нового уровня познания Бога главным ее героем. Метод, используемый Богом, трудно назвать воспитательным. Он больше напоминает лютое искушение или попытку растоптать человеческое существо, как беспомощного червя. Реакция человека на беды, увеличивающиеся и усложняющиеся день ото дня, так естественна: крик, сетование, проклятия. Но нанизаны ли все слова, слезы, заявления на мотив «вселенского бунта»?
Эталон бунта
Идея богоборчества прослеживается в мировой литературе как неиссякаемый источник вдохновения философов и поэтов, познавших тщету и напрасность жизни, разочаровавшихся в ней и клянущих Подателя жизни. Хорошим примером этому явлению «кризиса смирения и высоты бунта» служит «Рубайят» Омара Хайяма, арабского поэта XII в.
- Кто мы? Куклы на нитках, а кукольник наш – Небосвод.
Он в большом балагане Своем представленье ведет.
Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит,
А потом в Свой сундук одного за другим уберет...
- Когда Ты мне слепил из глины плоть,
Ты знал, что мне страстей моих не побороть!
Не Ты ль тому виной, что жизнь моя греховна?
За что же судишь Ты меня теперь, Господь?!
(О Хайям. Рубайят)
Бог на скамье подсудимых
Не напрасна ли жизнь человека? В чем смысл и назначение существования на земле? Когда мрак могилы сокроет его, есть ли какая-нибудь надежда? По-видимому, надежды нет.
- «Человек умирает и распадается, погибает – и нет его. Иссякнут в море воды – и река обмелеет и пересохнет: так и человек – ляжет и не встанет, и покуда небеса не исчезнут, не пробудится он ото сна своего...» (Иов. 14:10-12; перевод авторов).
- «Почему не установлены у Всесильного сроки? Даже знающие Его, – и они Его в действии не видят! Люди передвигают межевые камни и пасут украденные стада, ослика у сирот уводят, у вдовы забирают быка. В городе стенают умирающие, и павшие в битве о помощи вопиют, но Бог их молитв не слышит!» (Иов. 24:1-3,12; перевод авторов).
- «Я согрешил. Но что я могу сделать Тебе, Хранитель людей? Зачем Ты поставил меня мишенью для Себя? Почему я стал Тебе бременем? Почему Ты не простишь мой проступок, и грех с меня не снимешь? Я вот-вот лягу в прахе. И будешь искать меня, а меня нет». (Иов. 7:20-21; перевод авторов).
Кто же ты, Иов?
Страдающему человеку гораздо проще понять смысл вещей, потому что к логике рассуждений добавляется еще и обостренная чувствительность, способность переживать бытие. Поэтому всем художникам, поэтам, философам, или тем, кто претендует на понимание окружающего, просто необходима «сердечная рана». Эта рана дает возможность отождествлять внешние страдания со своими собственными и подбирать нужные средства для их описания. «Страдание ставит человека перед всем, что не есть он сам, как перед непонятной, почти враждебной силой. Очевидна бессмыслица зла, абсурдность мира» (Мень V 1990:147).
Боль Иова не причина аффектных возгласов, но ощущение «кромки жизни», за которой – чистая правда. Да, присутствует отчаяние, но здравый смысл не исчезает также.
Из сказанного выше можно сделать заявление, что резкие описания действительности могут быть явлением нейтральным, продуктом чувственно-здравого восприятия жизни. Следовательно, точка определения качества души заявляющего находится не в них, но в чем-то другом. И это другое – изначальный мотив, позиция, платформа, на которой стоит делающий заявления, «граничащие с кощунством». В нашем случае – является ли Иов бунтарем или нет?
Именно в сравнении позиций отношения к Богу и выявляется разница между двумя мудрецами. Несмотря на описания действий Бога (или Его бездействий) Он для Иова:
- Живой Бог и Вседержитель – Иов. 27:2; 21:15;
- Творец – Иов. 4:17;
- Искупитель – Иов. 18:25.
Как же выглядит Хайям в сравнении с Иовом? Вот его высказывания по поводу всего божественного:
- «Насильник Небосвод над миром вознесен...»;
- «Кукольник-Небосвод...»;
- Небо – причина людской греховности.
Его взаимодействие с небом – взаимодействие «сделки и вымогательства» (Мень VI 1990:53). Сделки, в которой выигрывает сильнейший, не имеющий никакого сожаления к проигравшему. Образ Бога совершенно искажен, изуродован ненавистью, презрением. Такое мышление приводит к законченному атеизму, который и есть вершина бунта и безумия (Пс. 13:1).
Хайям не знал Бога и никогда бы его не узнал потому, что необходимым, наипервейшим условием познания Его является смирение. Признание нужды в Нем не на условиях Божьей «задолженности» человеку, но на желании приникнуть ко Всевышнему, прильнуть к Нему. Всякая инаковость побуждений в поиске Всевышнего есть ничто иное, как начало и развитие протеста против Него, ибо, только «смиряясь в покаянии, душа получает свою высоту» (Августин 1992:3,5).
В едких заявлениях Иова, в его криках и обвинениях прослеживается не ненависть к Создателю, но непонимание действий и методов. Перед праведником как бы была открыта великая аксиома: «Бог благ», и он ни на миг в ней не усомнился. Но конфликт действительности, пунктов, доказывающих ее, заставлял страдальца вопиять. Иов знал Всевышнего другим. Поэтому он столь дерзок в своих требованиях и мольбах (Мень V 1990:147).
«Теперь своими глазами увидел Тебя…»
«Я прежде лишь слышал Тебя, а теперь своими глазами увидел Тебя, потому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42:5-6; перевод авторов). Вот финальное заявление Иова в многочисленных монологах и вопросах. Как будто черта, отделяющая прежнее восприятие бытия oт чего-то нового – от света, готового хлынуть с небес и залить все собой. Тяжелые секунды, падавшие в душу, копившиеся многовесной тяжестью, пополнились последней. Наступает новое время...
Но что же, собственно, изменилось? Стал ли праведник другим и какое неведомое доселе знание открылось ему? Если быть принципиальным – ничего нового. Не стал он также и лучше или святее. Но что-то изменилось... Что же?
Просто Иов получил утверждение в том, что интуитивно предполагал, за что боролся все это время: в аксиоме «БОГ БЛАГ». Он остался верен в своем убеждении по отношению Божьей справедливости, не опустившись до лжи признания себя нечестивым. Он также не впал в противоположную крайность – ненависти и цинизма по отношению к Богу. Энергия вселенского бунта не смогла быть реализована через него.
Праведный Иов, как символ стойкости и преданности Всевышнему, возвышается над миром, определяя и вынося приговор всем бунтовщикам, всем ищущим сладости и удовольствия в богоборчестве. Его душа оказалась «тем волшебным зеркальцем, которое показывало того, кто всех милее. И когда сатана (первый и главный бунтовщик) отшвырнул зеркальце, не найдя в нем собственного изображения, его поднял Творец и увидел там образ Сына Своего…» (Козырев 1997:144). Сына Божьего, вглядывающегося в глаза бесноватого, желающего исцелить несчастного от самой страшной одержимости: видения себя независимым от Бога и бунта против Него...
www.kecu.ru
