Двести метров из корпуса в корпус – расстояние, преодолимое в две минуты (если идти спокойно, не торопясь). Она сотни раз ходила этой дорогой и знала, где лучше пройти по бордюру, чтоб не запачкать обувь, где перепрыгнуть через лужицу, а где просто, расслабившись и рассеяв внимание, идти, дав отдохнуть взгляду на детской площадке и играющей детворе. Конечно, все эти знания существовали совершенно неосознанно. Ее голову в это время наполняли совсем другие мысли. Мысли деловые или мечтательные. Она думала о работе, о бумагах, о приближающихся событиях или просто ни о чем. Думая ни о чем, она тоже думала. И это «ни о чем» представлялось ей в пушистых облаках, в лезущей из под бордюра траве, в заставлявших щуриться солнечных бликах на стеклах корпуса, в шуршащем под ботинками ГПС – в общем, всякой ерунде, на которую нормальные люди никогда не обращают специального внимания.
И она не обращала тоже. Тонкий, весенний воздух, с вплетенными запахами неизвестных волшебных трав, вентилировал ее легкие; солнце, в страстном поцелуе, пыталось дотянуться с небес до ее макушки. Уши наполняли звуки весны: из-за забора доносился гул гнущейся жести (соседи «очнулись», наконец, и весной занялись перекрывать крышу, чудаки!), кто-то усердно заводил мотоцикл, кто-то что-то кричал кому-то… Лужи подмигивали осевшей грязью и радужными масляными разводами по поверхности.… Все это множество смешивалось в неведомых пропорциях по таинственному рецепту, и, вливаясь по каким-то тончайшим каналам внутрь души, наполняло ее странно-ждущим состоянием. Состоянием теплой истомы и какой-то хорошей тяжести, как будто большой сибирский кот забрался внутрь и прилег там, затаившись…
Кипа бумаг в правой руке наперевес перебивала все эти настойчивые настроения, оттягивая руку и заставляя спешить. Дверь корпуса, как радиомаяк, влекла по неизменному курсу, включая механизм шагов в сокращениях и расслаблениях необходимых для этого трехсот мускулов. Внутреннее чувство равновесия стабилизировало ее движение, десбалансируемое рельефом фигуры, когда она кралась по бордюру.
В десяти метрах от дороги, возле груды кирпича, напитавшего в себя влагу и бордового, вдруг заметила склонившегося человека. Он открылся так неожиданно и резко, что она слегка притормозила и, сбив шаг и мелко глянув под ноги, плеснула на склонившегося все свое внимание. Человек на корточках сидел перед кучей и смотрел куда-то в ее основание упорно и сосредоточенно, не мигая, будто бы его глаза были соединены невидимыми лесками в одной точке в полуметре от носа. Руки, не вынутые перед приседанием из карманов, бугрились в штанах, задирая фуфайку. Волосы, приплюснутые снятой и забытой где-то шапкой, потерявшие свой объем, делали его голову смешно-маленькой в сравнении с телогрейкой и торчащим из нее круглым воротом свитера.
Это был экскаваторщик Петька. Это он поздней осенью расковырял своим «петушком» дорогу к ним в контору и не успел засыпать из-за налетевшего снегопада. Сейчас, когда снег сошел, черноземный хребет расползся по сторонам, обнажая на склонах нетающие комья желтой глины.
- Привет! – крикнула она ему, приостановившись. – Ты чего нашел там?
Она знала Петьку, хоть и не очень близко, но, по крайней мере, всегда здоровалась с ним при встречах. Он был обычным человеком, безо всякого «прикола» (так его все везде воспринимали), работал у них на стройке вот уже несколько лет. Получал в их конторе аванс и получку дважды в месяц, приходя вместе с шумной толпой других рабочих. Обычно он впопад улыбался на шутки и анекдоты, сыпавшиеся как из рога изобилия в коридоре, где они стояли в очереди в кассу. Когда подходила его очередь, он наклонялся к окошку, обязательно здоровался, тщательно расписывался в ведомости, обязательно благодарил. Не пересчитывая деньги, прятал их в нагрудный карман рубашки. Вряд ли она сталкивалась с ним еще где-то.
- Привет, - отозвался Петька, на мгновение оглянувшись. Она направилась к нему, прижимая к груди обеими руками свои бумаги. Несколько шагов по липкой глине сократили расстояние между ними настолько, что сделалось возможным рассмотреть, что же так внимательно он разглядывал.
- Ты что, траву нашел что ли? – наклонилась она. Белые волосы ее рассыпались по плечам, свесившись вниз по рукам, накрест обнимавшим документы. Поправив скользнувшие по носу очки, она вгляделась в зеленый комок, распластавшийся из-под кирпича.
- Цветы, - Петька, не поворачивая головы, смотрел вниз.
- Где?
- Да вот, растут.
Она перебросила кипу на руку, подобрав юбку, опустилась на корточки рядом.
- Где цветы?
- Да вот они. Голубенькие. Крохотные точки, едва различимые с первого взгляда в зеленой массе, вдруг проступили отчетливо и ясно. С несколькими лепестками, сомкнутыми по кругу в венчике соцветья, с темными полосками кантиков и вдавленными черточками-рисками вдоль каждого. С микроскопическими тычинками, расходившимися фонтанчиками от центров, желтыми, с шишечками на концах, чуть заметно, по причине своей крошечности, подрагивавшими от ветра. Несколько штук. Может штук пять.
- Ой! Как ты их нашел? Какие они…
- Увидел. И они пахнут.
- Как, пахнут?
- Ну да. Понюхай…
Засуетившись, она примостила бумаги на кирпичах и, наклонившись на расставленных руках, приблизила лицо к травному кустику. Вблизи цветы вырисовались еще контрастнее, как осколки стеклышек в калейдоскопе. Тычинки оказались чуть бархатными, с налипшими на них желтой пыльцой. Еле уловимый запах, который можно установить только в первую десятую долю секунды, был тем, о чем Петька сказал «пахнут».
- И правда, пахнут! Вот прелесть! Какие маленькие!
- Я уже полчаса сижу здесь, смотрю.
- Полчаса? Как, «смотришь»? – она подняла на него глаза. Взгляд ее, профильтрованный линзами, вдруг встретился с Петькиными глазами. Он взглянул на нее чуть вкось, и она только сейчас заметила, что в его глазах стоят крупные, как две ртутные капли, прозрачные слезы.
- Ты что? Что с тобой? Случилось чего? – выпалила она, смешавшись от неожиданности, сгребая в охапку бумаги с кирпичей. Слезы никак не ожидались. Все, что угодно: веселая шутка, улыбка, комплимент - только не слезы! Что-то помимо ее воли шевельнулось внутри, наполнив неожиданной жалостью. Все это: цветы, грязь, мокрый кирпич, грохот жести за забором - все смешалось в странном растворе. Растворе жалости и невесть откуда взявшейся нежности.
- Ничего не случилось. Просто цветы.
- И… И, что? Цветы…
- Не знаю. Как увидел их, так и что-то накатило…
Петька не плакал. Он говорил обычным «своим» голосом. Слезы, противясь Закону Тяготения, подрагивали в его глазах. Он бы вытер их, да руки были зафиксированы в карманах, а чтобы освободить их необходимо было распрямиться, нарушив святость откровенности.
- Ничего не случилось, Валя, - неожиданно назвал он ее по имени, - просто с душой чего-то… в душе. Не знаю что, но прорывает что-то. Копится, копится, как вода за дамбой. А потом враз - как прорвет! И всегда из-за чего-то мелкого, как сейчас. Хочется душе освободиться от тяжести, облегчиться. Вот и сейчас - грязь везде, а тут – на тебе цветы!
Она слушала не дыша. Он говорил, совсем не сбиваясь, ровно, как подготовленный ученик у доски. В голосе его не чувствовалось ни малейшего стеснения или тоски. Он как будто бы плыл на поверхности океана, покачиваясь и не утопая. Какая-то упругость чувствовалась в нем, некая внутренняя сила. Сила, вытолкнувшая из него две слезинки, капельки этого бескрайнего океана, как доказательство его присутствия.
- А так-то все нормально. Здоров, семья есть у меня. Жена любит и я ее. Детей двое. А слезы? Не знаю, откуда берутся. Откуда-то изнутри наверно… Ну все мы, люди-человеки…
В конторе снова «повис» компьютер. Срочно отправили за наладчиком. Время было дорого: готовились принимать бетон на сваи, требовались расчеты. Весна…
