Про религиозные чувства и веру в Бога говорить очень сложно. Наверное потому, что ты ходишь по тонкому льду жизни человеческой души. Тут можно скатиться либо в пропаганду, либо в критиканство, либо в менторство.
Конечно, легко с высоты полета собственной значимости назидать всех «как нужно жить». Этим грешили даже великие. Например, Лев Николаевич Толстой не справился с искушением собственного мессианства, думая, что хождением босиком и простой жизнью можно достичь просветления и очищения.
А, между тем, существует множество тем, которые можно и нужно затрагивать в произведениях искусства. Но мы их то ли боимся, то ли не знаем, как отражать. Например, сколько философов и мыслителей затрагивали тему «кризис веры», но много ли мы знаем честных произведений искусства, раскрывающие или хотя бы отражающие ее адекватно? Их можно по пальцам пересчитать. Поэтому за такие сложные темы берутся гениальные провокаторы. Такие, как ныне покойный шведский режиссер Ингмар Бергман.
Бергман в мире кино и театра - фигура культовая. Он не просто одиозный режиссер-провокатор и лидер авторского кино послевоенной поры. Он – режиссер-мыслитель. В его фильмах нет одного плана, они многослойны. Реакцию его героев нельзя свести к одному шаблону. Да и отношение к вере в Бога у Бергмана свое. И все же, именно он взялся за тему кризиса веры в своем фильме «Причастие» («Зимний свет», Nattvardsgasterna/Winter Light, 1962).
Второй фильм трилогии («Как в зеркале», «Причастие», «Молчание»), самый короткий, бессюжетный и наиболее трагический из всех. Эта философская новелла рассказывает о священнике, утратившем Бога и мучительно пытающемся вновь обрести Его и вместе с Ним мир в своей душе. По всей видимости, Господь оставил его не сразу.
Впервые Эриксон (так зовут героя картины, его роль исполняет Г. Бьорнстранд) испытал сомнения на полях гражданской войны в Испании. «Я отказывался что-либо видеть, понимать, - говорит он. - Отказывался принимать действительность такой, как она есть. Я и мой Бог жили в мире, где царили гармония и порядок. А вокруг корчилась в муках подлинная жизнь. Но я не хотел ее замечать. Я видел только моего Бога».
Окончательно же Бог замолчал и покинул Эриксона, по-видимому, сразу вслед за тем, как покинула пастора и этот мир его любимая жена. Теперешняя связь с приходской учительницей, женщиной одинокой, замкнутой, истовой мучительна для героя: он не любит ее, но в силу профессии и просто человеческой (и мужской) порядочности не решается на разрыв.
Бергман часто балансирует на грани. Как гениальный художник он ставит точный диагноз, только каким-то странным кажется герой его фильма. Особенно поражает самое начало фильма, когда пастор бросает взгляд на деревянное распятие и шепчет себе под нос: «Какой абсурдный образ!»
Перед нами предстает слабый человек, жизнь которого сосредоточена на страдании и переживании прошлого. Он цепляется за образ ушедшей жены, как будто она была гарантом его веры и с ее уходом растаяла его хрупкая религиозность. Пустота – вот то, что наполняет жизнь этого человека. Он очень боится этой пустоты и бежит от нее. Только куда?
И как человек, для которого молчит Бог, он не решается давать решительные советы нуждающимся. Это приводит к двойной трагедии: не поверив робким увещеваниям пастора, кончает с собой мучающийся непонятными ему проблемами большой политики простодушный и малограмотный рыбак, отец большого семейства (М. фон Сюдов). На самом деле пастор Томас – это человек, который вообще боится какого бы то ни было решения и ответственности. Он боится любить, доверять, он вообще всего боится.
Если верить самому Бергману, его отношения с Богом выстраивались хоть не просто, но «явно». Вот что написано в книге «Латерна магика»: «Ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение. Это важно для паствы и еще важнее для тебя самого. Насколько это важно для Бога, выяснится потом. Но если нет другого бога, кроме твоей надежды, то это важно и для Бога».
Вообще в картине Бергмана все символично. Имя пастора Томас (Фома) – явный намек на Фому-неверующего, а имя учительницы, влюбленной в него, Марта (Марфа). Параллели проведены явные.
Но не все так просто у режиссера. Для Бергмана вера в Бога - это любовь к конкретному человеку, служение ему. Он противопоставляет ее декларативной любви ко всему миру. Любовь должна быть конкретна. И в этом он видит трагедию пастора Томаса – он не слышит Бога, потому что разучился любить.
Нельзя сказать, что в фильме нет надежды. Все, что окружает пастора, по сути, является разговором Бога с ним. Но он не хочет слышать, потому что сосредоточен на себе, на своей боли. Даже болезнь пастора является сильной метафорой этого состояния. В конце должна быть либо смерть, либо исцеление. И удивительно яркий свет (зимний свет) присутствует с пастором в самые тяжелые моменты его жизни.
Финальная сцена является ответом режиссера на все вопросы пастора. Истинное Причастие – это ПРИЧАСТНОСТЬ нас друг к другу. Только так мы можем по-настоящему понять Распятого, образ Которого так обескуражил пастора. Именно крест – наивысшее проявление любви Бога к человеку. И пастор Томас выходит перед почти пустой церковью. Его слова: «Свят, свят, свят, Всемогущий Боже. Исполнены небо и земля славы Твоей…» обращены к единственному человеку в ней – дрожащей и плачущей Марте. И вся церковь наполнятся необыкновенным светом.
