Недавно все средства массовой информации отметили дату – 100 лет со дня смерти Л.Н. Толстого. Показывали ставшую знаменитой маленькую железнодорожную станцию Астапово Рязанской области, где ссадили заболевшего в пути великого писателя (поздняя осень, 82 года, 50 рублей в кармане, общий вагон…), где он метался в предсмертной лихорадке, а маленький домик осаждали десятки и сотни зарубежных журналистов, падких на сенсацию.
Где с улицы, через занавеску, поднявшись на цыпочки, заглядывала верная жена Софья Андреевна, а ее не пускали к умирающему. Разрешили войти только при агонии, да и то велели встать сзади (вдруг увидит?), а она плакала, молилась, крестила своего любимого Левочку…
Больше всего в газетах спорили о причинах бегства Толстого из Ясной Поляну, про отлучение и про Софью Андреевну…
Бегство в никуда. Велик мир, но где скрыться великому старцу, стать неизвестным странником, босиком, с котомкой для подаяний?
Бегство как самоутверждение? Каприз? Бунт? От самого себя? Толстой всегда не вписывался в обычные рамки. Богатый, родовитый дворянин стыдился своего богатства, всячески опрощался – пахал землю, носил воду, тачал сапоги. Отдал весь гонорар за «Воскресение» гонимым духоборам, помог перебраться в Канаду. До сих пор в Канаде в домах бывших духоборов висят портреты Л.Н. Толстого. Сопровождал ссыльных молодой И.С. Проханов, который дважды был в Ясной Поляне, имел долгие дружеские разговоры с писателей.
Толстой хоть и бежал в нервной судороге, написал записку Софье Андреевне: «Положение мое в доме стало невыносимым. Я не могу жить более в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста – уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении, в тиши последние дни своей жизни». Уединения и тишины не получилось…
Писать про отлучение? Столько сказано и за, и против. Лучше перечитать прекрасный рассказ Куприна «Анафема». По сюжету протодьякон отец Олимпий должен среди других отлученных еретиков громко пропеть анафему и «боярину» Льву Толстому. Но надо же было такому случиться, что именно в ночь перед службой он читал, перечитывал и плакал над книжкой этого «боярина» - «Казаки». И в миг, когда его мощный бас должен был заполнить весь громадный храм, в сознании загорелась толстовская строчка: «Все Бог сделал на радость человеку!». И вместо анафемы он пропел: «Многие лета!» Снял церковную одежду и ушел, куда глаза глядят, под причитание хилой дьяконицы…
Что сказать о Софье Андреевне? Удивительная женщина, образцовая жена. Сколько раз от руки переписывала «Войну и мир»! С любовью, без всякого раздражения.
Родила мужу 13 детей (в живых осталось пятеро), караулила дверь кабинета, чтобы никто не потревожил Левочку.
Мне посчастливилось побывать в Ясной Поляне. Удивлялась скромности усадьбы – никакой роскоши, а такая громадная семья, бесконечные гости! Софья Андреевна – неизменная радушная хозяйка. Всех кормит, поит, укладывает спать. Бесчисленных ходоков, проповедников с грязными ногами, просто любопытных, «толстовцев», которых терпеть не могла. А мы порой вздыхаем от единственного гостя!
Очень понимаю Софью Андреевну – трудно жить вместе с выдающимся человеком! Мой муж не Лев Толстой, он ученый, но потому и ученый, что голова, жизнь у него устроены не так как у всех. Он не знает, что такое отдых, отпуск, каждый телефонный звонок для него – наказание. Он всегда занят.
Самые задушевные разговоры у нас с ним происходили только в реанимации, когда он приходил в себя после очередной операции. И тогда он не говорил: «Закрой дверь, я занят». И я была востребована, как верующий человек…
Но приходили будни – и все возвращалось на круги своя. Как говорится, за все надо платить.
Конечно, все познается в сравнении. Мой муж – ангел в сравнении с тем же Толстым с его вечными идеями, перестройками, мечтой опрощения, да и вообще Толстой был неудобным человеком – и остается таковым до сих пор. Никак его не запихнуть в наши привычные рамки – что с его богоискательством, что со взглядами на искусство, на собственное творчество.
В последние свои год он стал считать своих художественные произведения «дребеденью», ценил лишь философско-нравоучительные трактаты, которые и тогда, и сейчас читать невозможно.
Умиравший атеист И.С. Тургенев писал Толстому в Ясную Поляну из своего парижского Буживаля: «Друг мой, вернитесь к литературной деятельности, - ведь это Дар Ваш оттуда же, откуда и все другое…» Вот какие странные сближения, кто кого чему учит…
Другое мое сильное впечатление в Ясной Поляне – могила великого писателя. Маленький скромный безымянный холмик в усадебном парке. Ни памятника, ни надписи. Он специально просил: «Поскорее закопайте, чтобы не воняло». Как тут не вспомнить наши современные кладбища с монументальными пантеонами – «чтобы помнили»!
Толстого знают во всем мире. Прах есть прах. Ничто. Память о человеке – это совсем другое. «По плодам их узнаете их» - сколько доброго успел сделать Толстой! Строил больницы, школы, возился с крестьянскими детьми, помогал, когда были эпидемии, голод, помогал всем гонимым сектантам… И, конечно, его прекрасное творчество!
Когда читала литературные лекции в христианских учебных заведениях, студенты обязательно спрашивали: «Что самое христианское у Толстого? Что читать?» Сурово говорила: «Все!» - и в аудитории возникал шум и вой.
Христианство у Толстого везде: сказки, притчи, истории («Три старца»!), повесть о лошади «Холстомер», конечно же, романы.
Часто спрашивают: «Что вы, Ольга Сергеевна, читаете для души, для себя?» - Толстого, Достоевского – и дальше всех классиков. Как находится время? – Само собой. Хочу найти какую-то фразу или сцену, будь то бал Наташи Ростовой, или объяснение в любви Пьера Безухова: «Ежел бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире…», или встреча Анны Карениной с маленьким Сережей, или сцену ее гибели (перечитайте, подумайте о деталях – этот свет, пламя свечи, ее молитва, как надежда на прощение).
Эпиграф к этому роману – «Мне отмщение, и Я воздам». Суд у Бога и только у Бога, в том числе суд над самоубийцами…
Беру книгу, чтобы найти мое любимое место – и застреваю. Все знаешь, все помнишь, но хочется снова и снова погрузиться в этот мир – «над вымыслом слезами обольюсь» вслед за Пушкиным.
Помогают еще и внуки. Помню, с каким увлечением помогала одному из них писать сочинение на тему: молитвы Кутузова и Наполеона по Толстому.
Считаю, что только живое может родить живое. Лев Николаевич знал, испытал на себе, что такое горячая молитва, покаяние, живая, не умственная вера. Знал и восставал против фальши во всех ее многообразных видах.
Что же касается причин бегства, то мне кажется, что Господь лучше всех нас видел все заблуждения великого старца, видел неприятие Толстым всякого фарисейства – и в церкви, и в семье. Бог явственно, как маленькому школьнику, показал, чего стоят толстовские идеи самоусовершенствования (индуизм?), показал весь крах его теорий, полный крах – певец семьи и всякого совершенства бежит из семьи!
Мы не знаем, о чем думал, о чем сокрушался писатель, когда лежал и умирал в Астапово. Окружающие записывали его предсмертные слова, но сердце открыто лишь Богу! Нам ли судить его?
Сколько среди современных христиан встречается тех, кто видит самих себя, словно поднимающихся по ступенькам – все выше, все чище, все святее, все лучше… Благо, что Господь показывает нам, кто мы такие на самом деле.
Господи, только милость Твоя, только милость!
