«Мастера и Маргариту» я прочел впервые, когда учился в пятом классе. Книга произвела на меня столь сильное впечатление, что я бредил Ершалаимом, мечтал оказаться хотя бы на миг в Вечном городе.
В студенческие годы я цитировал «Мастера» наизусть: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина...» Так с первой же строчки появляется в романе волшебное почти для каждого россиянина слово «Москва». А в первой строке следующей главы перед нами возникает другой город: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».Ершалаим! Этим легендарным фантастическим городом я бредил много лет, стремясь узнать как можно больше о нем – далеком и недосягаемом. Жадно ловил информацию, сто раз подряд смотрел любительскую пленку, отснятую в Израиле на заре перестройки секретарем парткома крупного столичного предприятия, побывавшим на экскурсии в Иерусалиме.
Мечта моя сбылась: 13 лет назад мы с семьей перебрались на Святую землю. Правда, поселились в окрестностях Тель-Авива, в центре страны. Когда учительница иврита с сияющими от счастья глазами сообщила, что нам предстоит экскурсия в Иерусалим, меня охватила нервная дрожь: а вдруг город совсем не такой, каким он мне казался под влиянием великого Мастера? А вдруг он как две капли воды похож на Тель-Авив – шумный, пестрый, с эклектичной архитектурой и чудовищными контрастами... Накануне экскурсии я провел мучительную бессонную ночь. Несколько раз выходил на балкон, заваривал чай, пытался включить телевизор. На другое утро, заняв место в комфортабельном экскурсионном автобусе, испуганно подумал, что через какой-то час меня постигнет самое горчайшее в жизни разочарование.
Выехали в семь утра. Автобус вырулил на освещенную робкими солнечными лучами трассу. «Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, – неслась в мозгу булгаковская проза, – и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя».
– Дамы и господа! – услышали мы жизнерадостный голос экскурсовода. – Проезжаем аэропорт имени Бен-Гуриона. Окна в автобусе герметично закрыты, но, думаю, до вас доносится божественный аромат высаженных здесь розовых кустов.
«Мистика...» – решил я, разглядывая мелькавшие за окном цветочные заросли.
Минут через десять пейзаж разительно изменился: теперь по обе стороны шоссе высились холмы, поросшие густым (точно как в России!) лесом. А еще через какое-то время сердце тревожно сжалось: в лобовом стекле вырисовался величественный холм.
– Иерусалим! – сказала гид, но я уже ничего не слышал.
Жадно припав к стеклу, подавшись вперед всем телом, как загипнотизированный, я смотрел на увенчанную белокаменными зданиями вершину, не в силах оторваться от магнетического зрелища.
Иерусалим – живой, реальный – превзошел все мои ожидания. Шагая за гидом по улицам Старого города, я снова и снова повторял бессмертные булгаковские строки: «Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и подымая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная – в Яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге... Пройдя около километра, ала обогнала вторую когорту Молниеносного легиона и первая подошла, покрыв еще один километр, к подножию Лысой Горы». Да, в топографии Булгаков был точен и скрупулезен.
У евангелиста Луки крестный путь Христа – бескрайное пространство: «И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем». В сдержанных апостольских свидетельствах, на картинах старых мастеров величайшая драма разворачивается на необъятном просторе, фоном ей служат моря и пустыни, и многолюдные улицы большого города, и апофеоз действия – высокая гора, на вершину которой ведет долгая пыльная дорога... Издалека, особенно с возвышенности, так это и выглядит. Но весь этот простор – оптический обман!
Войдите в Старый город – и вы окажетесь в месте, сжатом до чрезвычайности, где расстояния измеряются не километрами, а метрами, где все рядом, до всего можно достать вытянутой рукой. Я шагал за гидом по легендарной Виа Долороса, думая о том, что застроенный ландшафт собирает все точки заключительного акта распятия (место разделения риз, сама Голгофа, могила Христа, место явления ангела Марии Магдалине), а также высеченные в камне могилы Иосифа Аримафейского и Никодима, могилу Адама, обозначение центра мира, Храм обретения Креста, церковь св. Елены, а также многочисленные храмы православной, католической, армянской, сирийской, коптской церквей, часовни и пределы Каменных Уз, темницы Христовой, явления Христа Богоматери, св. Лонгина Сотника и многое, многое другое, великие святыни для христиан и человечества – все это он собирает под одну крышу!
Теперь я видел воочию, с какой впечатляющей силой провел Булгаков параллель Москва – Ершалаим. Два города, безмерно далеких друг от друга, две эпохи, два параллельных, казалось бы, мира: 30-й год новой эры и 1929-й. Тем не менее в романе они предстают (процитирую литературоведа Анатолия Королева) «единым телом и духом, в ракурсе одновременной со-жизни, в ключе абсолютно соотнесенных со-бытий...»
Сейчас я стараюсь использовать каждый свободный день, каждое «окно», чтобы еще и еще раз подняться в булгаковский, христианский Ершалаим. Нет, никакого противоречия между моим еврейским происхождением и душевным трепетом перед христианскими святынями я не усматриваю. Все мы, родившиеся и выросшие в России, воспитанные на русской классике и традиции, несем в себе этот духовный заряд. И чем шире наши знания, тем больше сокровенных тайн открывает нам Иерусалим.
Христианский, булгаковский Иерусалим манит, гипнотизирует и одухотворяет. Гиды, говорящие по-русски, водят по нему экскурсии. И звучат под сводами Старого города бессмертные строки великого Мастера: «Город был залит праздничными огнями. Во всех окнах играло пламя светильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали славословия».
