В воспоминаниях Екатерины Гениевой о митрополите Антонии Сурожском попалась мысль: люди – это то, что мы о них помним. Образ человека складывается из отдельных картин, ярких эпизодов нашего соприкосновения с ним.
Я подумал, что это в полной мере относится и к нашим отношениям с Богом.
Да, я могу в любой момент времени внутренне повернуться к Нему и ощутить Его присутствие. Бог – это не мои воспоминания о Нем.
Но если я задумаюсь о Боге, то Его образ также будет складываться из воспоминаний о Встрече/Встречах. О моментах, когда Господь приоткрывает Себя и это соприкосновение что-то меняет во мне.
Это то, о чем хочется рассказывать и слушать бесконечно. Это любовь без ревности: когда ты счастлив, что можешь разделить Любимого с кем-то еще.
Чем больше людей разделяет твою любовь к Богу, тем легче и радостней на сердце. Оно горит от этого "единства в Любви".
В эти моменты любые конфессиональные различия и человеческие разногласия отходят на второй план. Радость Встречи не оставляет для них места. В свете любви Божьей все выглядит иначе: все человеческое теряет ценность.
Я помню две истории. Одну из них рассказал православный христианин, другую - пятидесятник. Нельзя не заметить, насколько и похож, и различен их опыт.
Первую рассказывал митрополит Антоний Сурожский (возможно, вы ее слышали).
Когда его семья оказалась в эмиграции во Франции, его вынуждены были отдать в школу в трущобах. Это было место, куда даже полиция боялась заходить. Неудивительно, что из будущего митрополита там быстро воспитали "маленького звереныша": сначала его научили терпеть побои, а потом – драться насмерть самому.
"Никогда в жизни я не испытывал так много страха и так много боли, и физической, и душевной, как тогда", - вспоминал он в старости.
И вот как-то вместе с детьми других эмигрантов он попал на беседу к отцу Сергию Булгакову.
"И то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов. Он говорил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания всё сладкое, что можно найти в Евангелии: кротость, смирение, тихость — все рабские свойства, в которых нас упрекают, начиная с Ницше".
Вся эта "любовь к врагам" настолько противоречила живому опыту будущего митрополита, что он тут же помчался домой. Он решил проверить: правда ли Христос все это говорил. И если в Евангелии написано тоже самое, снять с себя крест и "покончить с этим".
Он открыл Евангелие от Марка (самое короткое) и начал читать. И в какой-то момент он почувствовал, что по ту сторону стола стоит Христос.
Это чувство было настолько ярким, что он оторвался от чтения и взглянул. Он ничего не видел и не слышал, но ощущение присутствия Божия было несомненным.
И тогда он подумал: раз я чувствую Его присутствие, значит Христос жив, Он воскрес и все, что о Нем говорят, правда. Значит жизнь выглядит совершенно иначе, в ней есть смысл.
"На следующее утро я вышел и шел как в преображенном мире; на всякого человека, который мне попадался, я смотрел и думал: тебя Бог создал по любви! Он тебя любит! ты мне брат, ты мне сестра; ты меня можешь уничтожить, потому что ты этого не понимаешь, но я это знаю, и этого довольно... Это было самое разительное открытие".
Другую историю рассказывает писатель и журналист Филипп Янси.
В юности он учился в Библейском колледже, но при этом больше "изображал духовность", чем верил.
Раз в неделю ему нужно было встречаться с четырьмя другими семинаристами для совместной молитвы: каждый должен был произнести хотя бы несколько слов, обращённых к Богу.
Обычно молились другие, а он отмалчивался.
Но однажды его прорвало и неожиданно для себя и других он начал говорить:
«Господи, вот мы перед Тобой, и нам поручено заботиться о десяти тысячах студентов университета Южной Каролины, которых ждет ад. Ты знаешь, что мне все равно, попадут они в ад — если он, конечно, существует — или нет. И мне наплевать, попаду ли я туда сам».
Дальше он почему-то заговорил о добром самарянине. О том, что он вовсе не испытывает желания заботиться о братьях-студентах, как самарянин об израненном еврее.
Именно в этот момент, как раз когда он расписывал, как мало его волнуют люди, которым он должен сочувствовать, "мои слова обратились в видение. Я увидел самарянина в старинном костюме — в платье и тюрбане. Он склоняется над грязной, окровавленной, скорченной фигурой на земле. И внезапно... у доброго самарянина оказалось лицо Иисуса, а в еврее — несчастной жертве разбойников — я с ужасом узнал самого себя.
Словно при яркой вспышке я видел, как Иисус наклоняется и влажной тряпкой обтирает мои раны, смывает с них кровь. И вот, когда Он склонился надо мной, я увидел, как я — несчастный, израненный разбойниками — поднимаю веки, раскрываю губы и словно в замедленной съемке плюю Ему в лицо.
Я видел это совершенно отчетливо, хотя не верил ни в какие видения, ни в достоверность Библии, ни даже в Иисуса Христа. Это потрясло меня. Я оборвал молитву, встал и вышел из комнаты".
Обе эти истории объединяет один важный момент: их герои изначально отвергают Евангельскую заповедь любви. Православный школьник - в силу "травматического жизненного опыта", семинарист-пятидесятник – из-за личного неверия и цинизма. Их отношение меняют не слова и рассуждения и даже не чей-то благой пример, их меняет личная Встреча с Богом.
В истории Филиппа Янси есть и ещё одна интересная деталь. Обратите внимание, как все это выглядит со стороны: семинарист произносит богохульные речи и резко выходит из комнаты. Вряд ли кто-то из свидетелей осознал, что произошло на их глазах.
И это возвращает нас к тому, о чем мы не раз говорили – твоя встреча с Богом принадлежит только тебе. Ты можешь вспоминать и рассказывать о ней, но ты никогда не сможешь передать Его Образ другому человеку. И в этом смысле это – только твой Бог, Тот, Кто открылся лично тебе. И, возможно, ты знаешь Его так, как не знает больше никто.
"Когда находит эта несказанная радость, тогда умолкают уста, и язык, и сердце – хранитель помыслов, ум – кормчий чувств, мысль – пролетающая и неудержимая птица" (Исаак Сирин).
=Иоанн БУРДИН=
Телеграм-канал МАРАН-АФА
