Фото: Выступление Б.Грэма в "Олимпийском" в Москве в 1992 г. www.varlamov.ru
Упущенные возможности и перспективы
Уже не раз в различных светских и религиозных СМИ было замечено, что 2017 год является годом, в котором причудливым образом встретились такие разные юбилейные даты. Здесь и 150-летие Российского евангельско-баптистского движения и 500-летний юбилей Реформации, и, как это ни странно, 100-летие революции в России.
Последние две даты особенно интересны, поскольку знаменуют собой не только смену веков, но и смену общественно-политического и религиозного векторов развития. Так уж случалось, что рубеж, разделяющий два столетия, пролегал не по контуру календарных дат, но в соответствии с некоторыми эпохальными знаковыми событиями, четко разграничивающими разные мировоззренческие установки.
Так Реформация, начало которой принято связывать с 1517 годом, обнажив внутрицерковные проблемы, открыла возможность для общества в целом и отдельного человека, в частности возможность личной веры через обращение к живому Слову Писания, и тем самым положила начало новой временной реальности, которая предвосхитила эпоху Нового времени.
Подобным же образом, рубеж XIX-XX веков связывается не с 1900-м годом, но с началом I мировой войны 1914 года и позднее революцией 1917 года в России. Именно тогда прежние мировоззренческие установки рухнули, и Россия, как и весь остальной мир, оказалась в новой временной реальности, реальности, которая, наоборот, принесла миру весть о том, что «Бог умер» и мир больше не нуждается в живом Слове от Него.
Однако смена эпох не происходит в одночасье. На стыках, на «сгибах» истории случаются причудливые провалы. Своего рода межвременные лакуны, в которых осмысление прошлого и попытка прогнозирования будущего могут привести к движению вперед, культурологическому, цивилизационному, общественному сдвигу, или же, наоборот, к откату назад и идеализации образцов прошлого. В такие переходные периоды истории церкви особенно важно в своем провозвестии учитывать контекст меняющегося мира и в этом контексте быть готовой отвечать на вызовы секулярного общества, по прежнему неся живую евангельскую веру.
Такой временной лакуной, по моему мнению, и стали так называемые «нулевые» годы. Причем интересен тот факт, что, к примеру, в начале прошлого столетия не употребляли название «нулевые», а говорили именно 1900-ые. Этот факт может сообщить нам нечто о прожитом нами десятилетии. Как отмечают некоторые филологи, лингвисты, если отнестись серьезно к феномену связи языка и мышления и влиянии первого на второе, то можно обнаружить, что название «нулевые» фиксирует не только временной отрезок (с 2000 г. по 2010 г.), но и некоторую сущностную характеристику этого отрезка времени: упущенные возможности, обнуление конституционных прав и свобод, обнуление религиозных свобод, обнуление гражданских и общественных инициатив.
Однако упущенными оказались не только возможности общества, но и возможности церкви. Евангельские церкви в силу разных причин во многом не успели (не смогли?) воспользоваться возможностями свободы и сегодня испытывают кризис, связанный как с внешними проблемами, такими, например, как ограничение религиозных свобод, так и с внутренними проблемами, о которых хотелось бы поговорить отдельно.
И если упущенные возможности 90-ых еще как-то можно понять и объяснить (хотя бы длительным периодом притеснения церкви, инерцией советского прошлого, отсутствием качественного светского и богословского образования, кадровым дефицитом и т.д.), то упущенные возможности нулевых объяснить уже сложнее – здесь остается лишь пытаться понять, что было не так, и стараться не повторять этого впредь.
Кризис миссиональности и миссиональность кризиса
Ни для кого не секрет, что 90-ые годы стали временем, когда миссионерская активность била все мыслимые рекорды. Этому способствовал общественный контекст, в котором за время существования атеистического режима сформировался религиозный вакуум, и всякое упоминание о вере и Боге вызывало неподдельный интерес среди большой части населения. Также этому способствовал и интерес мирового христианства, для которого бывший СССР представлялся нивой, созревшей и готовой к жатве. Именно поэтому в этот период можно было зафиксировать небывалую активность различных западных миссионеров и миссионерских организаций, работавших как напрямую, так и в сотрудничестве с местными евангельскими церквами. Массовые евангелизации стали одной из самых распространенных форм христианской миссии, и именно евангелизм и миссионерская активность считались миссией в ее сущностном аспекте.
Однако, массовые евангелизации достаточно быстро исчерпали себя и фокус миссионерской активности постепенно стал смещаться к социальным инициативам и основанию новых церквей. Работа с различными маргинальными слоями населения (наркозависимыми и алкозависимыми, социально неблагополучными семьями, детьми и молодежью из группы риска) стала все больше определять контуры внецерковной миссионерской деятельности. Отметим, что, хотя и произошел некоторый поворот к социальной стороне миссии, она по прежнему понималась как миссионерская активность, пусть и с некоторым налетом социальной ответственности.
Общество же в этот период стремительно менялось. Согласно исследованиям, первая половина «нулевых» была отмечена (хоть и небольшим) повышением общего уровня жизни населения и умножающимися возможностями социально-экономической сферы. Однако, далеко не всегда открывшиеся возможности «тучных» лет воспринимались служителями церквей как возможность для преображения общества. Нередко растущее благополучие граждан в целом, и членов церквей в частности, заставляли служителей сетовать на то, что многие молодые люди стремятся скорее сделать карьеру в профессии или заниматься бизнесом, чем служить в церкви. А ностальгия по тому времени, когда достаточно было повесить объявление о предстоящей евангелизации и быть уверенным, что это привлечет множество людей, все чаще заставляла жалеть о прошедшем времени.
Осмысление миссии, как многомерного феномена, включающего не только личное, но и общественное измерение, а также восприятие миссионерства, как одного из пазлов большой картины миссии, является, на наш взгляд, одним из упущений в миссиологии евангельских церквей постсоветского периода. Акцент на евангелизме привел к тому, что все силы были брошены на основание новых церквей и на последующее привлечение людей в церковь. Такая миссиональная парадигма поставила церковь в центр, сделав ее целью, а не инструментом в деле распространения Царства Божьего. Будучи самозамкнутой системой, церковь неизбежно формировала такой тип религиозности, который делил весь мир на светский и церковный, а жизнь верующего на мирскую и духовную. Это деление еще можно было бы объяснить во время жесткого противостояния евангельских церквей с атеистическим обществом в советский период, но было весьма странным в период относительной религиозной свободы «нулевых».
Миссиональность, воспринятая как миссионерская активность, задавала жесткие параметры отношений с обществом. Социальная вовлеченность, профессиональная активность, культурные, экономические и политические инициативы становились не востребованными. Они не воспринимались как возможные измерения миссии.
Таким образом, кризис миссиональности, понятой именно как целостное и многомерное явление, формировал весьма специфический модус присутствия церкви в мире. Присутствие это сводилось к внешней деятельности, выраженной в благовестнической активности, необходимой для умножения и возрастания церквей.
В результате такой эскапистской миссиональности в церквах практически не появились люди влияния, те самые «есфири» и «мардохеи», способные оказывать положительное воздействие на общество в целом, проникая в самые различные его сферы и благодатно влияя на них изнутри посредством профессиональной деятельности, социальных инициатив, волонтерской работы и т.д. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что в последние несколько лет ситуация понемногу начала меняться и, например, при содействии миссии «Евразия» и инициативы «Миссия в профессии» появляются молодые профессионалы и профессиональные сообщества, готовые рассматривать свой труд как своего рода служение в миру.
Стоит также заметить, что эпоха «нулевых» закончилась общемировым финансовым кризисом, который стал лишь первым в череде других кризисов: политических, экономических и культурных. Общество понемногу оказалось в водовороте кризисных явлений, которые до сих пор воспринимаются весьма односторонне. Однако, нужно упомянуть о том, что само понятие кризиса связано не только с крахом и несбывшимися ожиданиями, но и с новыми возможностями, готовыми открыться при некоторой перенастройке фокуса зрения наблюдателя. Кроме того, можно вспомнить, что слово «кризис» является калькой с древнегреческого языка, в котором одно из значений этого слова, кроме значений «решение», «поворотный пункт», можно передать словом «суд». Это отсылает нас к библейскому понятию апокалиптического суда и Новому времени, которое последует за тем пределом, к которому мы приблизились.
Таким образом, миссиональность кризиса заключается не в снятии всех противоречий (социальных, религиозных, экономических, политических), но в преодолении их, благодаря принятию кризиса как возможности для радикального пересмотра прежних оснований и вхождению в него с доверием и надеждой на будущее, в котором уже брезжит рассвет Божьего Царства. Кризис, если прибегнуть к аналогии с теорией Томаса Куна, становится тем фактором, который обнаруживает невозможность решать проблемы миссии в рамках существующей парадигмы и поэтому необходима смена существующей парадигмы и принятие новой понятийной сетки, через которую церковь могла бы смотреть на мир. Миссия отныне воспринимается как понятие, охватывающее широкий регистр социальных явлений и объемлющее жизнь верующего в его целостности.
Богословское образование и миссия
Традицию богословского образования на постсоветском пространстве сложно представить себе в виде постоянно возрастающей экспоненты. Скорее, эта традиция представляет собой зигзагообразную линию, изгибы или повороты которой знаменуют смену направления движения.
Такими поворотными точками стали крайние позиции, выразителей которых можно условно назвать следующим образом: академики-практики, либералы-фундаменталисты, конфессионалисты-миссионалисты.
При том, что подобное деление не релевантно существующей церковной реальности, оно еще и отражает такой взгляд на реальность, который был характерен для модернистского взгляда на мир, при котором бинарные оппозиции образовывали разные мировоззренческие системы, автоматически исключавшие существование одновременно нескольких альтернативных взглядов на общество в целом и церковь в частности. Для постмодернистской ментальности характерно, наоборот, не дробить реальность на отдельные фрагменты, а собирать из этих фрагментов общую мозаику, в которой присутствуют разные традиции, разные мировоззренческие системы, разные церковные практики. Однако, несмотря на это, вышеобозначеные крайние позиции, хоть и с некоторыми условностями, характеризуют те тенденции, которые определяли развитие евангельских богословских школ в «нулевые».
Причем, здесь важен не только факт существования этих бинарных оппозиций, но и последовательность перехода к ним. Богословское образование в начале «нулевых» по прежнему осознавалось в качестве важного и необходимого инструмента для развития церкви. Однако параллельно с признанием важности образования говорилось и о том, что чрезмерный акцент на академизме приводит к появлению «сухих теоретиков», а не практиков-служителей. Антиинтеллектуализм евангельских церквей отчетливо проявлялся в противопоставление веры и разума, церкви и «академии», «Афин» и «Иерусалима» и формировал определенное отношение к христианским интеллектуалам. Они ощущали свою ненужность в церкви и, получив богословское образование в семинарии или христианском университете, оказывались в ситуации, когда их знания и диплом были не востребованы ни церковью, ни обществом. Нужно сказать, что подобное положение сохраняется до сих пор. «Семинария – место, где церковь думает», – эта фраза, прозвучавшая на одной из конференцию, посвященных богословскому образованию, скорее, попытка выдать желаемое за действительное, а реальная ситуация совершенно иная.
Отказ от «академизма» вел к пренебрежению исследовательскими практиками, аккредитацией образовательных программ, лицензированием учебной деятельности. Возможность признания дипломов выпускников христианских учебных заведений государством всерьез практически не рассматривалась. В итоге, выпускники, оканчивая семинарию или университет, оказывались в своего рода третьей реальности, которая никак не соотносилась ни с реальностью церкви, ни с реальностью общества. К сожалению, нужно констатировать тот факт, что идея христианского университета, как точки входа в сферу общественной жизни, стала одной из упущенных возможностей периода «нулевых».
Итак, дискуссия о необходимости богословского образования сместилась в сторону внутрицерковного дискурса. И тут постепенно все явственнее стал звучать вопрос: а какое именно богословие преподается студентам богословских вузов и семинарий? С течением времени наметилось новое противостояние либералов-фундаменталистов, в котором обнаружились такие разные взгляды внутри евангельского сообщества.
Пожалуй, наиболее явственно это противостояние можно было заметить там, где вставал выбор между университетом и семинарией. Поскольку миссия университета виделась как миссия, делающая акцент не только на церкви, но и на обществе, то и подход к образованию и получению знаний виделся несколько иначе, чем в семинарии, где главным приоритетом оставалась церковь. В образовательной парадигме университета делался больший акцент на исследовании, высоких академических стандартах, научной объективности и беспристрастности. В то время как семинария чаще всего стремилась сконцентрироваться на процессе передачи знаний о «здравом учении», основанном на определенной богословской традиции, а верность этой традиции заменяла критерий объективности в богословском исследовании. Вышеобозначенные тенденции постепенно привели к ситуации, в которой конфессиональному образованию стала отводиться гораздо большее внимание.
Вместе с тем, с течением времени среди отдельных представителей богословских евангельских школ стала звучать мысль о том, что богословское образование должно служить не только и не столько церкви, сколько расширению Царства Божьего на земле. Миссиональность, как ключевой образовательный критерий, должен быть использован для анализа эффективности тех или иных богословских программ. Эффективность образовательной стратегии, с точки зрения такого подхода, заключалась в том, насколько выпускники евангельских учебных заведений готовы работать для выполнения миссии Божьей в этом мире, которая не ограничена только лишь рамками конфессиональных традиций. В противном случае выпускники, по выражению одного из представителей сферы богословского образования, будут «заниматься построением Царства Божьего в отдельно взятой конфессии».
Таким образом, постепенно становилось все более очевидным, что при определении качества той или иной учебной программы, необходимо ориентироваться не только на чисто технические критерии, такие как аккредитация, количество кредитов в учебном плане, уровень профессорско-преподавательского состава, но и на критерии сущностные: сколько выпускников находятся в активном служении церкви и обществу, каков масштаб их влияния, является ли миссиональность движущим фактором их служения. Стоит отметить, что не последнюю роль в переосмыслении образовательной парадигмы и использовании миссиональности как критерия для анализа ее эффективности сыграло Лозаннское движение и III Лозаннский Конгресс, прошедший в 2010 году в Кейптауне.
Однако, при верном, хотя и медленном развороте богословских школ в сторону повышенного внимания к вопросам миссии, мы можем отметить, что период «нулевых» оказался тем периодом, когда миссиональность не осмысливалась (или осмысливалась очень специфически) как неотъемлемый атрибут образовательной стратегии евангельских богословских школ. В противном случае, на наш взгляд, естественным следствием такого рода рефлексии стало бы как минимум осознание необходимости включения в учебный план предметов широкого гуманитарного цикла, таких как философия, психология, экономика и др., а как максимум синхронизация образовательных программ со стандартами, принятыми в обществе для полноценного признания дипломов выпускников евангельских учебных заведений с целью служению этому обществу.
Лидерство и кадровый кризис евангельских церквей
Тема лидерства в евангельском сообществе оказалась одной из самых спорных и при этом одной из самых востребованных. Неоднозначность оценок самого понятия «лидер» соседствовала с осознанием того, что необходимы служители, имеющие ясное видение будущего евангельских церквей, а также понимание того, как этого видения достигать. Другими словами, необходимы лидеры, так как способность инициировать процесс осознания и формулирования видения, а также способов его достижения, несомненно, инициатива лидера. В пользу этого факта говорит хотя бы документ «Видение и стратегия РС ЕХБ», принятый руководством Российского Союза ЕХБ и размещенный на официальном сайте.
При таком двойственном отношении к феномену лидерства не вызывает удивления, почему долгое время не существовало сколько-нибудь серьезного исследования, посвященного лидерству в евангельских церквах на постсоветском пространстве. Однако, нужно сказать, что совсем недавно в рамках международного исследовательского проекта, проведенного «Высшей школой лидерства» Санкт-Петербургского христианского университета в сотрудничестве с Hodos Institute, такое исследование появилось .
Период «нулевых», сменив 90-ые годы, стал временем, когда наиболее остро ощутилась нужда в лидерах. Во-первых, прошел период благовестнической активности, и новые стихийно возникшие церкви 90-ых годов столкнулись с первыми испытаниями в руководстве. Оказалось, что основать церковь – это только половина дела. Нужно еще и повести ее, сформировать внутреннюю структуру, заложить видение, сохранить инерцию внутренней жизни, воспитать преемников, делегировать им свои полномочия. А для этого необходимо учиться руководить.
В сложившейся же традиции пасторского служения роль служителя виделась, скорее, в том, чтобы проповедовать Писание и заботиться о нуждах общины. Когда же возникали вопросы, связанные с управлением, как правило, все зависело от личных способностей пастора или же его богословских взглядов на данную ему власть. Иногда, не понимая, как именно необходимо управлять церковью, служители прибегали к простому диктату.
В своем исследовании А. Негров и А. Белов приводят подобную ситуацию. «В одном из интервью руководитель молодежи с многолетним опытом служения, в том числе на руководящих должностях в межконфессиональных организациях, на вопрос «как понимает лидерство современная молодежь?» сказал следующее: «Для них лидер – тот, кто с них спрашивает и дубасит палкой. Вообще все идет от отца. Если отец ругает и дает деньги, тогда это все, что они ожидают от лидера. Если отец с ними общается, пытается помочь, стремится вдохновить, вложить в них, тогда они воспринимают это как лидерство. Тогда они и сами помогают, выслушивают… Поэтому есть разная молодежь, с разными представлениями о лидерстве».
Во-вторых, нужда в лидерах ощутилась в «нулевые» еще и потому, что, не справившись с бременем свободы, евангельские церкви испытали отток молодежи. Возраст прежних служителей постепенно возрастал, а их стремление к консерватизму и сохранению традиций не способствовало кадровому обновлению. Согласно исследованиям, к середине «нулевых» наблюдалась следующая картина: «Значительная часть верующих в российских церквах ЕХБ – люди среднего и пожилого возраста, многие пасторы – тоже пожилые люди (более 30 % пасторов в церквях ЕХБ старше 60-ти лет при среднем показателе 23%)».
Проблема недостаточного внимания к феномену лидерства в быстро меняющемся мире постепенно привела к кадровому дефициту в руководстве евангельских церквей. Например, согласно имеющейся статистике, к середине «нулевых» в РС ЕХБ на 1400 церквей было всего 600 рукоположенных пресвитеров. Такое положение дел, по всей видимости, свидетельствовало об упущенной возможности использовать время относительной свободы для улучшения системы улучшения кадрового потенциала.
Итоги и перспективы
В одном из своих обращений к народу Господь сказал: «Лице земли и неба распознавать умеете, как же времени сего не узнаете?» (Лк. 12:56). Ушедший период оставил евангельские церкви наедине с множеством проблем, но одна из самых главных – это проблема неспособности видеть время, в котором мы живем, предугадывать его лукавство, его изменчивость и быстротечность.
В прошедшие «нулевые» случились большие возможности для миссии, но неспособность воспользоваться ими поставила церкви перед ситуацией, когда будущее будет более требовательным к ним и особенно требовательно к социальной вовлеченности церкви, ее открытости не только к проблемам отдельно взятых людей, но и общества в целом.
Во многом сегодня традиционная церковь дискредитировала себя. Авторитет церковных лидеров был подорван в силу того, что немалое количество служителей не смогли стать настоящими моральными ориентирами и руководить церковью без оглядки на мнение власть предержащих; не смогли служить Богу, а не мамоне; не смогли говорить правду в условиях тотальной лжи и лести.
В таких условиях возрастают требования к евангельским лидерам, от которых требуется основывать свое служение не на вмененном авторитете, а на авторитете приобретенном. И авторитет этот приобретается через святость жизни, посвященное служение, через смиренное и мудрое руководство.
Если вопросы миссии не выйдут на первый план, то перспектива существенного влияния на общество останется так и не реализованной мечтой. Миссия, в которой Божье Царство становится главной целью, а стремление установить это Царство во всех сферах жизни людей, – базовой ценностью, будет не разделять, а объединять церкви, формировать многоразличные горизонтальные связи в ней и способствовать достижению общества Евангелием. И, возможно, тогда мы сможем увидеть, как через годы брошенное зерно Евангелия принесет обильный урожай пробуждения.
"Мирт" в Телеграм - https://t.me/gazetaMirt
