На фото: "Каин и Авель". Мастерская Сергея Фалькина.

Ни одно место в Библии не описывает анатомию, динамику и силу отвержения лучше, чем история о Каине и Авеле (Быт. 4:1-16). На первый взгляд, она повествует об убийстве одного брата другим. Но образ Каина можно рассматривать как собирательный к кенеям, потомкам Каина и южным соседям Израиля. История о Каине и Авеле – не просто пример соперничества между братьями; она дает нам отчетливое представление о столкновении с другим кенеев, не желавших смириться с особой благодатью, которую Бог даровал Израилю, воплощенную в благословенном царствовании царя Давида.

Если, что кажется весьма вероятным, «Каин» олицетворяет собой кенеев, его историю вполне можно рассматривать как самодовольный нарратив о горделивых соседях на вершине славы и об их желании возложить всю ответственность на других; о тяжелой кочевой жизни кенеев на самом юге Палестины как о наказании за их грехи против ни в чем не повинного Израиля. Но, как утверждает Вальтер Дитрих, эта история как раз и призвана указать на полную безосновательность самодовольства. Речь идет не о случайной притче, которую мы рассказываем о своих взаимоотношениях с другим, воображая себя Авелем, а ему отводя роль Каина. Рассказ о двух братьях стоит в контексте ранней истории человечества. По утверждению Клауса Вестермана, эта история учит, что каждый человек способен быть и Каином, и Авелем так же, как каждый из нас – воплощение Адама и Евы. Зависть Каина и совершенное им убийство воплощают не то, как «они» (кенеи или, в классической христианской трактовке, иудеи) ведут себя в сравнении с «нами» (Израилем или церковью), а то, как все человеческие существа могут вести себя по отношению к другим.

В работе «Скрытое от сотворения мира» Рене Жирар высказывает предположение, что истинная значимость этой истории открывается, когда мы понимаем, что, в отличие от типичных мифологических сюжетов, изложенных с позиции преступника с целью оправдания его действий, повествование о Каине и Авеле ведется с позиции жертвы и осуждает преступника. Жирар прав, хотя его способ изложения не учитывает одного из самых важных аспектов истории. Ведь в контексте ранней истории человечества история о «них»-убийцах на самом деле повествует о «нас»-убийцах. Каин – это «они» и в то же время «мы». Каин олицетворяет всех детей Адама и Евы в их взаимоотношениях с братьями и сестрами. Рассказ ведется с позиции жертвы не только ради осуждения преступника, как полагает Жирар, но и для того чтобы не дать ей самой превратиться в преступника. Величие этого повествования заключается именно в сочетании явного осуждения в адрес преступника с решимостью защитить его от ярости «невинной» жертвы. Бог безжалостно обличает и осуждает Каина (Быт. 4:6-12) и в то же время милостиво кладет на него защитную печать (Быт. 4:15).

Каин и Авель равны друг другу. Братья, рожденные от одних родителей, они посвятили себя одинаково достойным занятиям, взаимно дополняющим друг друга – пастуха и земледельца. Они принесли Богу две одинаково достойные жертвы, животных и плоды земли. Равенство братьев подчеркивается даже особым литературным приемом: в Быт. 4:2-5 их имена четыре раза меняются местами: Авель, Каин, Каин, Авель, Авель, Каин. В результате ни один из них не занимает центральное место в повествовании.

Однако формальное равенство скрывает и одновременно усиливает неравенство, изначально определявшее их отношения. Мать с гордостью приветствовала рождение первенца радостным восклицанием: «Приобрела я человека от Господа» (Быт. 4:1), запечатлев свой восторг в имени первенца: Каин, почетное имя, означающее «произвести на свет». Рождение второго сына было воспринято как нечто само собой разумеющееся, а имя, которое он получил, лишь подчеркивало его незначительность: Авель, «дыхание», «пар», «мимолетность», «никчемность», «небытие». Их занятия были одинаково достойными, но Каин был богатым землевладельцем, а Авель – бедняком, владевшим небольшим участком бесплодной земли, которой хватало лишь на то, чтобы прокормить небольшое стадо. Жертва каждого из них была одинаково угодна Богу, но «великий» Каин принес простые плоды земли (Быт. 4:3), тогда как бедный Авель (остро ощущавший свою зависимость от Бога?) принес «лучшие части самых тучных овец» (Быт. 4:4, РСП). Бог, естественно, заметил разницу и принял жертву Авеля, но не Каина (Быт. 4:4-5). Перед Богом они с легкостью могли бы продолжать оставаться равными (Божественное благоволение к одному не отменяет Его расположения к другому). Но именно в тот момент обнаружилось самое глубокое неравенство между братьями. Признание Богом этого неравенства обратило вспять исходное неравенство между Каином и Авелем, определенное Евой и Каином: Богу стал угоден Авель (не только его дары), а не Каин (Быт. 4:4-5). Реакция Каина на такую расстановку ценностей и составляет суть истории.

Первоначальная дилемма истории противопоставляет формальное равенство и общность (братьев, посвятивших себя взаимодополняющим занятиям) неизбежной разнице между первенцем и вторым сыном, богатством и бедностью, почетом и презрением, благоволением и безразличием. С самого начала человеческой истории отношения между людьми содержат в себе противоречие между равенством и разницей, в контексте которого развиваются взаимоотношения между личностью и другим. За пределами Эдемского сада начинается соперничество, вынуждающее героев повествования переселиться еще дальше «на восток от Едема» (Быт. 3:24; 4:16). Поскольку человека в трудах его повсюду преследуют неудачи, а различия между людьми неизбежно оцениваются по шкале «лучше-хуже», поскольку признание может быть даровано или отнято верховным судьей, личность вступает в борьбу за сохранение своей самобытности в попытке самоутвердиться за счет другого. Эта склонность личности открывает дверь в страну отвержения, где творится зло, а совершающие его сами отвержены – «изгнаны» -  «от лица Бога», но не лишены Его непрестанной заботы (Быт. 4:16).

Все началось с зависти: Авель, который был «никем», обрел благоволение, в отличие от Каина, которые почитал себя «всем», - причем приговор этот был вынесен Богом, чье слово неоспоримо. Затем пришел гнев, «страстное противление», направленное и на Бога, и на Авеля. Каин зол на Бога не потому, что Тот был к нему несправедлив, а именно потому, что именно справедливость бросил тень на его величие. Авеля не в чем упрекнуть – хотя можно быть невиновным, даже утратив невинность, как указывает Хоакин Монегро в книге Мигеля де Унамуно «Авель Санчес», - но Каин разгневан, потому что жертва Авеля действительно была угодна Богу, в отличие от жертвы его брата. Каину пришлось понять, в чем заключается смысл жизни и истинное величие с точки зрения Бога. Будучи не в силах изменить позицию Бога и не желая меняться самому, он исключил и Бога, и Авеля из своей жизни. Гнев стал первым звеном в цепи отвержения. Вместо того чтобы вознестись к Богу, «поникло лице его», и он порвал с Творцом (Быт. 4:5); отказавшись прислушаться к Богу, он пренебрег Его предостережением (Быт. 4:6-7); предложив брату выйти в поле, он лишил общество возможности осудить его поступок (Быт. 4:8); наконец, он достиг крайней степени отвержения, «восстав на Авеля, брата своего» и убив его (Быт. 4:8).

Убийство, совершенное Каином, иногда называют «бессмысленным». Но это не так; убийства редко бывают лишены смысла. Оно было продиктовано безупречной логикой, если, конечно, посылки Каина были верны. Посылка 1: «Если Авель таков, каким видит его Бог, значит, я неправильно себя оцениваю». Посылка 2: «Я прав в оценке самого себя». Посылка 3: «Я не могу изменить позицию Бога в отношении Авеля». Заключение: «Авель не может продолжать существовать». Идентичность Каина изначально сформировалась по отношению к Авелю; он ощущал себя великим в сравнении с «ничтожеством» Авеля. Когда Бог назвал Авеля «лучшим», Каин был вынужден либо радикально перестроить свою идентичность, либо устранить Авеля. У каждого акта отвержения есть свои «веские причины». Сила греха заключается не столько в неукротимом желании добиться желаемой цели, сколько в убедительности веских причин, вымышленных извращенной личностью в попытке сохранить свою ложную идентичность. Разумеется, эти причины кажутся убедительными только ей самой. Бога они бы не убедили, вот почему Каин молчит, когда Бог обращается к нему с вопросом: «Почему ты сердишься?» (Быт. 4:6, РСП). Ответ, который мог бы дать Богу Каин, никак не оправдывал его намерений, тот же ответ, что прозвучал из уст куда более страшного персонажа романа Томаса Харриса «Молчание ягнят», пытавшегося убедить офицера Старлинг принять объяснение его собственных отвратительных преступлений: «Я зол, потому что я порочен».

Каин не внял предостережению Бога и дал гневу овладеть собой. Логика греха оказывается убедительнее, чем призыв делать добро. Этого и следует ожидать, ведь логика греха была измышлена с целью разубедить человека, что его долг – творить добро. Знание о грехе бессильно перед лицом самого греха. Как хищник, грех «таится в засаде», «рыщет», ища возможности напасть и поглотить; чтобы защититься от него, мало просто знать, что хищник существует, мы должны «господствовать» над ним (Быт. 4:7), чего не сумел сделать Каин. Итак, даже знания того, что с грехом невозможно справиться, просто зная о нем, недостаточно. В качестве только законодателя и советчика Бог оказался бессилен. Грех – это не столько недостаток знания, сколько неправильное приложение воли, порождающей свое собственное обратное знание. В некотором важном смысле победить грех мог только сам Каин. Однако было бы ошибкой думать, что он «добровольно выбрал» грех, не сдерживаемый ничем кроме своей свободной воли. Согрешить – значит не просто сделать неправильный выбор, но и подчиниться власти зла. До того как он совершил свое преступление, Каин был как возможной добычей, так и возможным господином хищника по имени Грех; Каин убил, потому что стал добычей того, над чем он отказался господствовать.

Желание совершить грех не только приводит «веские причины» для самого поступка, но и создает условия, при которых этот поступок останется тайной, а если о нем все-таки станет известно, то вины удастся избежать. Прежде всего, следует упомянуть географию греха. Местом преступления стало «поле», расположенное за пределами общественной сферы (Быт. 4:8), где бесполезно было бы взывать о помощи, где нет свидетелей, и некому осудить содеянное. Возможно, «лицо, столкнувшееся с лицом другого… попадет под удар мига ответственности», как утверждает Арне Ветлезен вслед за Эммануэлем Левинасом. Но лицо, столкнувшееся с лицом того, кто нанес ему обиду в пустынном месте, попадает под удар сильнейшего искушения; мысль: «Это твои шанс» вытесняет заповедь «Не убий», начертанную на лице другого. Грех всегда выбирает места отдаленные, где преступление совершается тайно и беспрепятственно.

Кроме того, важно помнить и об идеологии греха. На вопрос Бога: «Где Авель, брат твой?» Каин отвечает ложью: «Не знаю» (Быт. 4:9). Он явно отрицает свое преступление. Затем Каин добавляет, что, не будучи «сторожем брату своему» (Быт. 4:9), он не обязан знать, где брат и чем он занят. Помимо всего прочего, замечание о том, что он не сторож брату своему, звучит как тонкая насмешка в попытке отвести от себя обвинение: «Неужели пастуху нужен пастырь?» Идеология греха призвана отрицать как само преступление, так и ответственность за него, предпочтительно с иронией. В то же время «идеология греха» редко представляет собой простой предлог избежать ответственности, призванных заглушить голос обличителя; преступники используют ее еще и как средство самообмана, заглушая внутренний голос совести.

В определенном смысле последствия убийства соответствуют самому убийству. Совершив свое преступление, Каин лишил себя не только брата, но и возможности быть причастным к жизни другого человеческого существа. Земля, впитавшая кровь его брата, отвергла его и не «дает более силы своей» (Быт. 4:12); он совершил убийство, и теперь кто-то может убить его (Быт. 4:14); он отказался возвести взор к Богу (Быт. 4:6), и теперь он скрывается от Божьего лика (Быт. 4:14). Исключив из своей жизни другого, он исключил себя из всех возможных отношений – с землей под его ногами, с Богом на небесах и с окружающими его людьми. О причастности не может быть и речи, удел Каина – отчужденность. Такая отчужденность не характерна для жизни обычного кочевника, она говорит об абсолютной трансцендентности («скиталец») и полном тревог бегстве («изгнанник»). Но почему Каин обречен бесконечно бродить по свету? Почему он изгнан в страну непредсказуемости и страха, где царит отвержение, граничащее с хаосом? Потому что причастность неотделима от понятия дома, а дом – это его брат, которого больше нет.

Чтобы иметь брата, человек должен быть братом и хранить («сторожить») брата. Есть ли надежда у Каина, который, имея брата, не был им, и которых убил брата, вместо того чтобы сохранить его? В библейской истории надежда – в Боге и в Его вмешательстве в жизнь Каина. Божье вмешательство до совершения злодеяния – «Почему ты сердишься?» (Быт. 4:6, РСП) – оказалось безрезультатным; Каин отвернулся от Бога. Но оно лишний раз подчеркнуло то, что несмотря на веские причины, Каин был не вправе гневаться. Когда преступление уже было совершено, следующее вмешательство Бога – «Где Авель, брат твой?» (Быт. 4:9) – тоже не принесло заметных результатов; в ответ прозвучало лишь отрицание в попытке оправдаться. Но вопрос Бога очевидно указывает, что жизнь в человеческом обществе предполагает общее социальное пространство и ответственность за другого. Третье вмешательство Бога прозвучало гневным осуждением – «Что ты сделал?» (Быт. 4:10). Теперь мы понимаем, зачем Бог продолжал задавать Каину вопросы. Яхве, Бог, Который слышит стоны угнетенных, предвидел убийство и предостерегал от него Каина; Бог, Который приходит на помощь изможденным и страдающим от жестокого обращения, услышал вопль крови невинного и осудил преступника.

Божий суд совершил то, чего не смогли добиться Его вопросы; Каин ответил Богу. Толкователи расходятся во мнениях о том, сокрушается ли Каин о суровом наказании («наказание мое больше, нежели снести можно») или признает тяжесть своего прегрешения («моя вина слишком велика, чтобы получить прощение»), а быть может, и то и другое. Так или иначе, помимо страха перед изгнанием в страну хаоса отвержения, на которое он был обречен за свое злодеяние, Каин признает свою ответственность перед Богом. Четвертое и последнее вмешательство Бога стало ответом как на признание этой ответственности, так и на тяжесть наказания. В стране отвержения «Господь сделал Каину метку» (Быт. 4:15, НРП) не для того, чтобы заклеймить его как преступника, а желая защитить его как потенциальную жертву. «Метка» в данном случае могла символизировать систему дифференциации, которая защищала бы от «подражательного насилия» всех против всех, по мысли Жирара. Но гораздо важнее этих различий благодать, которая делает признание различи возможным. Тот же Бог, Который не принял скудное приношение Каина, оказал милость убийце, когда его собственная жизнь оказалась в опасности. Бог не оставил Каина в бесконечном круге исключения, который тот сам привел в движение. Отмеченный Божьим знамением Каин теперь принадлежал Богу, и Божья сила охраняла его там, куда он скрылся «от лица Бога» (Быт. 4:16).

В ранней истории человечества мы оставляем Каина под защитой; в Страстную пятницу мы найдем его искупленным. Каин, совершивший нечто полностью противоположное принятию, чье тело «восстало на другое тело с намерением… убить его», окажется в объятиях Распятого. Исцелят ли они его от зависти, ненависти и желания убить? В романе де Унамуно «Авель Санчес» Хоакин Монегро говорит своей жене Антонии, святой, что она не в силах исцелить его, потому что он ее не любит. В каком-то смысле то же самое можно сказать обо всех Каинах: объятия Распятого не исцелят их, пока они не научатся любить того, кто их обнимает. Каин, прообраз, погубивший брата своего, может быть исцелен Христом, образом, положившим за нас душу Свою, только если решится следовать по Его стопам (см. 1 Ин. 3:11-17).

«Отвержение и принятие». Мирт, 2023
https://mirt.ru/otvyerzhyeniye-i-prinyatiye-m-volf_col/
Телеграм-канал Мирт - https://t.me/gazetaMirt