Молитва – это сама суть вечной жизни. Она возвращает человеку, – если тот готов жить в полную силу (а значит, делиться любовью и переносить страдания), – то блаженство, без которого он остается ущербным; потому что она запускает, углубляет и, в конечном итоге, доводит до совершенства то взаимное проникновение двух миров, которое спасает нас от нереальности и в котором созидательный процесс достигает своей цели. Как сказал Анри Бремон, даже в самой убогой и топорной молитве есть немного Пятидесятницы. Она ждет действия от Святого Духа и рассчитывает на Него; она признает самую таинственную и одновременно самую непреложную составляющую нашего опыта: общение Трансцендентного Бога с человеком-беглецом и человека-беглеца – с Трансцендентным Богом.
Тем не менее, все наши попытки описать эту таинственную реальность похожи на попытки ученых описать Вселенную: в худшем случае, получаются механические диаграммы, в лучшем – нечто символическое и иносказательное. Молитва не поддается определениям и не дает поймать себя в сети разума. Про нее нельзя сказать ни со стороны Бога: «Вот, она начинается!», ни со стороны человека: «Вот, она здесь!», потому что она не проявляется под наблюдением, а незаметно возникает из той глубины нашего существа, где мы неотделимы от Бога.
Там, за пределами мысли, тварное создание ощущает, как настоятельно Бог зовет и ждет его, и именно оттуда в сознание проникает какой-то отклик на Незримое, будь то момент любящего внимания, акт послушания или просьба. Вот где начинается молитва; именно отсюда она, в конечном итоге, распространяется на все уровни нашего бытия и на каждый аспект нашего существования, придавая сознательное выражение его непреложной, коренной связи с Богом.
О таком понимании молитвы легко забыть, потому что дешевая суета антропоцентрической жизни захлестнула даже нашу веру. Даже здесь мы предпочитаем оставаться на поверхности, не думая о глубинах. Мы редко останавливаемся для того, чтобы в благоговении осознать чистое Бытие, которое так укрепляет и освежает душу и, более того, является необходимым сырьем для внутренней жизни.
А ведь подлинное возрастание и развитие человечества зависит именно от этого постоянного разворота к Святому, от этого глубинного стремления духа к неизменным источникам своей жизни. Прорастающее семя прежде всего проталкивает корешок в питающую его землю; тонкое, любопытное щупальце пробивается в плотный, сокрытый от глаз мир, ища и находя в нем пищу. Только потом из семени разворачивается первый стебелек, поднимаясь к свету и воздуху.
То же самое должно происходить и с духом человека. В нем обитает малое семя сверхъестественной жизни, и, в зависимости от наклонностей его души, превратности жизненных обстоятельств либо вскормят это семя, либо покалечат его или убьют. Но прежде чем выталкивать на свет зеленый росток, это семя должно пустить корешок в мир духа. Молитва всегда должна предшествовать действию. Глубокая приверженность нашего существа абсолютной Красоте и Любви – это то единственное условие, что позволяет нам являть красоту и любовь, тем самым искупая уродство и грех мира.
Но мы почему-то решили, что можем пренебречь этим духовным императивом, вырастить стебель без корня, действовать по-христиански без христианского созерцания, иметь плодотворную идеологию без какого-либо контакта с главной Идеей. Притча о сеятеле неизменно предостерегает нас о неизбежных последствиях такого решения; более того, весь Новый Завет, – если мы сумеем отбросить утилитарные предрассудки и посмотреть на него свежим, непредубежденным взглядом, – решительно провозглашает первичность и приоритетность духовного, мистическое величие молитвы.
Христос, чья земная жизнь одновременно исправляла человеческую жизнь и доводила ее до совершенства, и на словах, и на собственном примере учил, прежде всего, именно этому высшему искусству, этой привилегии человека как существа пограничного. Он видел в человеке живое создание, которое помещено в постоянно меняющийся мир и подвергается всем его печалям и ограничениям, но в молитве способно перенестись к самому дальнему пределу этого мира, дотронуться до Вечного и ощутить иной уровень жизни.
Как сильно такое учение и практика отличались от того, что считалось нормой и в Его время, и во все другие времена, становится очевидным благодаря самой просьбе учеников, неоднократно видевших, как Он один уходил по ночам в горы молиться: «Научи нас молиться!» Эти ученики были добропорядочными, благочестивыми евреями, для которых поклонение Всевышнему и практика ежедневной молитвы уже были нормальной, естественной частью жизни. Но теперь они поняли, что все известные им формы упорядоченной молитвы и поклонения не шли ни в какое сравнение с тем живым общением с живым Отцом, которое пропитывало каждое мгновение жизни Христа, связывало Его с той Незримой Реальностью, откуда Он пришел, и служило Ему источником силы в том мире, куда Он был послан. Здесь они впервые увидели в молитве не упорядоченное действие, не религиозную обязанность и даже не личный опыт, а жизненно необходимую связь между человеком в его полноте и Самим Сущим. Перед ними был Тот, кто знал, как молиться в подлинном и глубинном смысле этого слова, и в свете Его молитвы они увидели убожество и иллюзорность того, как молились сами.
Благодаря записанному в Новом Завете ответу Господа ученикам у нас есть полное описание того, какой должна быть христианская молитва: какими должны быть ее характер и цель, ее пропорции и баланс, ее качество и тон. Исследуя это описание и пытаясь понять все, что в него вложено, мы обнаружим, что перед нами открывается целый мир молитвы с его безмерными требованиями и не менее безмерными возможностями.
Однако будучи прочно укорененным в истории и глубоко уважая ту традицию, внутри которой Он явился и которая наложила отпечаток на все Его учение, Христос ответил Своим ученикам – как и тем, кто просил Его открыть им тайну Вечной жизни, – словами, уже и без того прекрасно им знакомыми: семью связанными между собой фразами, которые были частью еврейской молитвы и изначально пришли из Ветхого Завета. Это все равно, как если бы мы с вами пошли к великому святому с просьбой научить нас молиться, а тот в ответ прочитал бы наизусть «Живые помощи».
Можно представить себе разочарование учеников: «Ну, это-то мы и так знаем!» Ответ на это возражение был точно таким же, как и ответ «одному из начальствующих»: поступай так и будешь жить! Вся необходимая информация у вас уже есть. Облеките ее в реализм, претворите ее в действие: пусть фразы станут фактами, а богословие – верой. Я даю вам не установленную формулу для повторения, а семь взаимно дополняющих друг друга картин, образующих единую жизнь молитвы.
У Уильяма Блейка есть акварель под названием «Младенец Иисус произносит молитву», который словно заранее отвечает на просьбу учеников: «Научи нас молиться». Младенец, склонивший колени на кровати, уже овладел искусством молитвы. Прорываясь через окружающую тьму, на Него падает сияние Нетварного света. В Его крошечной фигурке, излучающей безмятежное спокойствие и счастье, человеческая натура – и в ней все творение – обретает сыновние отношения с Богом: одна цельность, изливающаяся в любви к Другой Цельности.
Вокруг Него – Его ученики, видимые и невидимые, ибо воплощенной Любви есть чему научить даже бесплотных духов. Ангелы, смиренные и ликующие, в благоговении склоняются перед тайной Слова, Которое изнутри собственного творения возносит хвалу неизреченному Имени. Сзади мы видим земные фигуры Марии и Иосифа с закрытыми глазами и молитвенно сложенными руками, сосредоточенных и полных веры. Над ними их бессмертные духи, уже ставшие гражданами мира сверхъестественной молитвы, пристально взирают на Младенца, неразрывно соединяющего Собой поклонение небес и земли. И всех их, людей и ангелов, осеняет великое безмолвие, в котором Небесная Премудрость, действуя изнутри человечества, начинает Свой труд искупления.
Если, глядя на эту картину, мы подумаем над семью фразами молитвы «Отче наш», то обнаружим в ней то, что связывает их воедино – так, что они становятся семью мгновениями единого акта причащения, семью дверями, открывающимися «в мир без стен». Ибо эти семь фраз представляют семь неотъемлемых качеств единой и неделимой связи между духом человека и Вечным Богом; это семь уроков молитвы, которые вместе создают единое направление для нашей внутренней жизни. Мы понимаем это, когда размышляем о них по отдельности и понемногу начинаем видеть, что несет в себе каждая из них.
(1) Отче наш, сущий на небесах: высочайшее воззвание к Богу, которое устанавливает наш перед Ним статус не только в качестве творений и рабов, но в качестве Его детей. Мы – сыновья и дочери Вечного Совершенства, наследники Присносущего; в нас есть искра абсолютной жизни.
(2) Да святится Имя Твое: бескорыстное обожание, благоговейное поклонение как главный тон и настрой нашей жизни и всего, что мы делаем.
(3) Да приидет Царствие Твое: преданное и радостное участие в Его труде преображения и искупления; первая и главная цель нашей молитвы – это поражение зла и победа любви.
(4) Да будет воля Твоя: активное и полное предание непостижимым целям и методам Бога, полное подчинение Его замыслам как непреходящее состояние души.
(5) Хлеб наш насущный дай нам на сей день: уверенное упование на Бога в плане всех жизненных потребностей. «Без Тебя мне не прожить».
(6) И прости нам прегрешения наши, наши долги – все наши «слишком много» и «слишком мало», которыми мы нарушаем гармонию любви: молитва сыновнего покаяния.
(7) Не введи нас в искушение: признание нашей тварной слабости и упование на Его предупредительную, предваряющую заботу.
И наконец, великое провозглашение, объемлющее и оправдывающее нашу веру, надежду и любовь: «Твое есть Царство, и сила, и слава». Мы просим всего этого у Тебя, потому что лишь Ты один способен это совершить: меньшей силы, меньшей любви для этого просто недостаточно. «Любящий души Великий Бог, на Тебя я уповаю!»
Люди часто предполагают, что когда Господь сказал: «Молитесь же так», Он имел в виду не «вот какими должны быть верные желания, верный настрой и главные просьбы всякой молящейся души», а «вот какие слова христиане должны прежде всего повторять в молитве». В результате, проявляя почти невероятную глупость, мы превратили именно эту молитву в то самое лишнее многословие, которое Господь недвусмысленно осуждал.
Снова и снова, и в личной, и в общей молитве, «Отче наш» повторяется всуе и произносится такой бездумной, поспешной скороговоркой, что какое-либо сознательное восприятие ее громадных истин и невероятных требований становится просто невозможным. Куда лучше этого дешевого эрзаца молитвы, обесценивающего ее силу, была молитва простой старухи, которая, как писала Св. Тереза, в самозабвении благоговейной любви провела целый час, повторяя перед Богом лишь первые два ее слова.
Безусловно, в своей привычной словесной форме и в своем очевидном, поверхностном значении эта молитва действительно слишком хорошо нам знакома. Быстрое и частое повторение свело ее к обычной формуле. Мы уже не ощущаем ее таинственную красоту, и нам часто кажется, что ее неисчерпаемый смысл давным-давно исчерпан. Из-за этого упорного заблуждения наше понимание тех великих взаимосвязанных истин, которые даны нам здесь, становится ограниченным; они коснеют, отвердевают и, вместо того чтобы оставаться золотым стандартом для каждого из семи элементов молитвы и устремлять всю нашу жизнь к Христу, превращаются в установленную форму всеобщей повинности.
Это наинагляднейший пример той духовной глупости, с которой мы подходим к «возвышенным, внушающим благоговейный ужас» истинам веры – к тем самым истинам, которые, как справедливо заметил Кольридж, «слишком часто почитаются настолько истинными, что давно лишились смысла и значения и теперь мирно дремлют в отдаленных закоулках человеческой души».
Но когда мы, как говорят квакеры, «сосредоточиваемся на внутреннем центре», переводим взгляд от поверхности человеческой жизни к ее глубинам, пробуждаем эти дремлющие истины, берем их с собой и спрашиваем, как они выглядят там, в том сокровенном месте, где душа оказывается наедине с Богом и осознает свою потребность в Боге, – тогда все начинает выглядеть иначе. Тогда эти великие провозглашения раскрывают нам интенсивность своей жизни, свое абсолютное качество – подобно тому, как почитаемая, но никем не любимая картина, долгие годы провисевшая в музее, вдруг начинает лучиться новым смыслом, когда ее приносят в тот дом или храм, для которого она, собственно, и была написана.
В этом свете «Отче наш» напоминает нам о том, как богата и разнообразна христианская жизнь; как глубоко она укоренена – или должна быть укоренена – в Сверхъестественном, то и дело переходя от благоговейного поклонения к безыскусной уверенности, но не меняя при этом своего качества; как безусловно она полагается на Бога, но какие взыскательные требования предъявляет при этом к человеку. Как говорит Осуна, «каждому справедливому человеку необходимы те семь вещей, о которых просит эта молитва – или этот образец молитвы». Вместе они охватывают все аспекты нашего реального положения, – в котором мы одновременно ощущаем тесную ограниченность своей природы и заботливую любовь Благодати, – и устанавливают христианскую молитву в качестве связи между двумя цельностями: человеком в его полноте и Богом, Который есть все во всем.
Наконец, нужно обратить внимание на их порядок и пропорции. Сначала идут четыре фразы, полностью сосредоточенные на наших отношениях с Богом; затем три, связанные с нашей человеческой ситуацией и потребностями. Первые четыре фразы основаны на Первой величайшей заповеди; идущие далее три – на Второй. На первом месте стоит не искореженная, изломанная, озлобленная природа человека, его греховное состояние, страдания, беспомощность и нужда, а великолепие и красота Бога, требующие самозабвения столь полного, что оно преображает страдание и начисто удаляет даже память о грехе.
Мы начинаем с высокого, но одновременно интимного обращения к Реальности, которое сразу погружает нас в самые основания Вселенной и заявляет о родственной близости с окружающей нас Тайной. Авва, Отче! Бесконечный Бог мира является Отцом моей души.
Мы завершаем молитву, смиренно признавая нашу полную от Него зависимость и потребность в водительстве: нам нужно, чтобы нас поддержали и спасли, чтобы кто-то пришел к нам на помощь прямо здесь, в страшных джунглях жизни.
Следуя путем Воплощенного Слова, эта молитва начинается на пике духовного опыта и последовательно спускается от Нетварного к тварному, от Безграничного – к тому маленькому, ограниченному пятачку пространства, на котором мы стоим. Здесь мы обнаруживаем весь этот странный, разношерстный и разноприродный опыт человеческой жизни, которым, в конечном итоге, всегда управляют неизменная слава и любовь Бога.
Из книги «Aвва. Размышления о Молитве Господней»
Перевод О. Лукманова
Телеграм канал газеты "Мирт " - https://t.me/gazetaMirt
Поддержать газету: https://gazeta.mirt.ru/podderzhka/
Книгу Эвелин Андерхилл "Золотая секвенция, или гимн Святому Духу" можно приобрести здесь: https://mirt.ru/zolotaya-sekventsiya/
