Тезис Демокрита и антитезис Тейяра де Шардена

Иосиф Бродский, стоя как-то на берегу одного из венецианских каналов, глубокомысленно заметил: «Человек есть то, на что он смотрит».

Эту мысль можно развивать в самых разных, даже полярных, направлениях. Так, она дает прекрасные возможности для разговоров не только о свободе выбора горизонтов восприятия, но и об опасностях пленения души зрением. Ведь, известно, что человек способен попадать в зависимость от того, на что он смотрит. Зрение может лишать его свободы, и взгляд легко становится цепью, приковывающей ум к предмету.

Человек способен многое помыслить или вообразить, но видеть он может только то, что вмещается в его пространственно ограниченный, сиюминутный окоём. Взгляд, уткнувшийся в предмет, отбрасывается назад, затем возвращается, подобно мячу, и так много раз. Визуальная орбита, закольцованная бросками и возвратами взгляда, бешено мечущегося или же медленно раскачивающегося между умом и предметом, становится свидетельством несвободы нашего физического зрения.

Человек, хочет он того или нет, вынужден смотреть, его глаз обязан трудиться. И специально доказывать эту несомненную истину, казалось бы, нет нужды. Таково одно из требований мира, в который человеку выписана временная командировка. И, тем не менее, интеллектуальная история человечества конструирует по поводу этой азбучной истины впечатляющую антиномию. На одном ее полюсе мы находим тезис в виде безумной эксцентрики взбунтовавшегося Демокрита. Греческий философ, согласно легенде, выколол себе глаза, чтобы зрительные впечатления не отвлекали его и не мешали высоким умозрениям сосредоточиваться на самом существенном.

На другом же полюсе – антитезис спокойной мудрости Тейяра де Шардена, полагавшего, что совершенство мыслящего существа следует измерять силой его зрения, степенью проницательности его взгляда. Он был убежден, что человек призван к полноте существования, сознания и ви́дения, что его стремление видеть больше и лучше – это отнюдь не каприз и не роскошь. Французскому теологу удалось облечь свое убеждение в лаконичную формулу, звучащую как девиз: «Видеть или погибнуть!»

Данная антиномия о визуальности как зле и визуальности как благе не является надуманной, искусственной конструкцией. За ней стоят два распространенных типа умонастроений, пронизывающих всю историю культуры. На протяжении этой истории человеческий интеллект то пренебрегал визуальной реальностью и разговорами о ней, то, напротив, начинал демонстрировать повышенный интерес к ней самой и к ее дискурсивным контекстам.

В начале нынешнего тысячелетия обнаружилась явная активизация такого интереса: повсеместно зазвучали разговоры о визуальном (иконологическом) повороте гуманитарного сознания. Впрочем, демокритовский тезис при этом не исчез, а лишь сдвинулся куда-то в сторону. Ведь не на пустом же месте родилось стихотворение «Натюрморт» того же Иосифа Бродского, где есть такие строки:

Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.

При желании эти слова можно отнести к разряду поэтических провокаций. Но в данном случае лучше этого не делать. Сумрачный тезис Бродского, в отличие от убеждения Демокрита, опирается не на метафизические и эпистемологические основания. Его подоплека носит, скорее, морально-этический характер. Когда поэт говорит о мучительности впечатлений, производимых грубыми вещами и недостойными людьми, когда он признается в желании погрузиться в темноту, чтобы ничего этого не видеть, то его признания указывают на удручающую глубину того морального, духовного упадка, в котором пребывает мир.

Можно понять Бродского. Можно понять Демокрита. Невозможно не согласиться с Тейяром де Шарденом. Но где истина? И как разуму вырваться из плена хитросплетенной антиномии? Преодолима ли философско-этическая убедительность тезиса и антитезиса? И стоит ли ее преодолевать? Если нет, то почему? А если да, то каким образом?

Эти и другие вопросы заставляют мысль двинуться дальше, устремиться в поисках еще более глубоких оснований, в надежде добраться до того места, где уже не будет ни разъединенности, ни противоречий, ни антиномий, а обнаружится единое корневище, общий исток, проливающий свет на подлинный статус визуальной реальности и на проблему аутентичного отношения к ней.

И действительно, если двинуться вглубь, то откроется еще одно проблемное поле – сфера религиозно-теологических оснований, которые имеются у визуальной реальности и ее дискурса. Можно, конечно, пренебречь ими, как это привыкла делать атеистически-материалистическая мысль, но тогда вряд ли нам удастся вырваться из проблемного плена антиномии Демокрита-Тейяра. Если же разум желает и дальше докапываться до первопричин крайне противоречивого отношения человека к визуальной реальности, то лучше ему все-таки не демонстрировать ни атеистических амбиций, ни материалистического высокомерия и не пренебрегать тем духовным опытом, который имеется в распоряжении классических традиций библейско-христианского интеллектуализма.

Этот опыт так серьезен и обладает столь несомненной экзистенциальной эвристичностью, что отмахиваться от него непростительно. Уж слишком угрожающий характер имеет ситуация с духовными, моральными и прочими последствиями нынешней интернет-визуализации жизни массового сознания, чтобы оставлять втуне резервные средства ее прояснения. И, наконец, слишком разителен тот общий конфуз, в котором пребывает современное гуманитарное сознание, попавшееся в ловушку перманентного когнитивно-экзистенциального диссонанса (антиномия Демокрита-Тейяра – одно из его свидетельств). Эту ловушку устроила сила, которую Александр Зиновьев называл «дьяволом социальности», но которую в данном случае можно именовать и «дьяволом визуальности». Она коварна, беспощадна и бесконечно изобретательна в своих опытах обращения всякого блага в источник зла, производящий тревоги, беды и несчастья.

 

Библейская теология визуальности

Когда гуманитарии пытаются рассуждать о радикальности современного визуального поворота и изображают активизацию механизмов визуального восприятия как нечто небывалое для истории цивилизации и культуры, то они словно забывают, что человеческое зрение и раньше вело себя столь же активно. И прежде оно доставляло разуму необъятную информацию, нуждающуюся в обработке. На рубеже второго и третьего тысячелетий изменились лишь средства и способы перемещений этой информации, но основные параметры отношений глаза и мира остались прежними.

Существующие на сегодняшний день аналитические разработки по теории визуального выполнены в основном на площадках антропологии, социологии, культурологии, семиотики, эстетики, искусствознания. У каждой из этих дисциплин свой ракурс восприятия, анализа, понимания, толкования визуального.

При этом ни одна из существующих гуманитарных наук не в состоянии работать с материалом трансцендентной реальности так, как это умеет делать библейская теология. Она дает рассудку возможность по-новому взглянуть на привычные картины антропосоциальной реальности и тем самым способствует приращению знаний о сущности визуального.

В Библии чрезвычайно много материала, облаченного в зримые формы, и тема визуальной реальности представлена достаточно ярко и сильно. Это подтверждается присутствием в ее 66 книгах нескольких типов наблюдателей. Во-первых, это Бог-Отец, являющийся одновременно и Творцом, и Наблюдателем, в чьем поле зрения находится вся сотворенная Им реальность.

В первых главах Книги Бытие перед читателем открывается грандиозность творимого Богом мироздания. Читатель смотрит на него глазами Творца, что не мешает ему тут же поместить картину новоявленного Бытия внутрь себя, сделать ее достоянием своего ума, воображения, миросозерцания.

Для Бога как Наблюдателя нет никаких пространственно-временных ограничений. Его взгляду доступно все сущее, в каких бы формах оно ни выступало. Он проникает под любые внешние покровы, в любую сущность, как бы глубоко она ни была запрятана, на какой бы ступени становления ни пребывала, в какой бы фазе взаимодействия с другими сущностями ни находилась.

Для Бога нет отдаленных предметов наблюдения, нет дистанции между Ним и ими. Любой из них находится в максимальном приближении к Нему. Для Него нет ни одной детали, которая была бы скрыта от Его взгляда. Он – абсолютный, идеальный Наблюдатель, обладающий всевидящим оком, всепроникающим взглядом. Ведущий непрерывное видеонаблюдение за миром и человеком, Он располагает всей полнотой визуальной (и не только визуальной) информации о них, о любом предмете, явлении, процессе. Никто из людей не в силах утаить от Него какую-либо толику информации о себе. И у человека есть только две возможности – либо постоянно помнить о том, что он всегда находится под беспрерывным наблюдением недреманного ока, либо же игнорировать факт существования трансцендентного Наблюдателя, не думать о Нем. Не трудно заметить, что эти противоположные возможности напрямую соотносятся с двумя ведущими миросозерцательными позициями – верой и безверием.

Крайне важны для выстраивания дискурса визуальной теологии то наблюдающее участие, та практика включенного наблюдения, которые сопутствуют земному служению Бога-Сына, Иисуса Христа.

Помимо Бога, наблюдателем выступает, конечно же, и человек. Среди людей в Библии есть разные типы наблюдателей, чей взгляд, ум, язык, перо запечатлели многие из событий, составивших содержание библейского текста. Это пророки, цари, священнослужители, евангелисты, апостолы. Кроме них есть эпизодические библейские персонажи, которые рассказывают о том, что случилось с ними, что они видели, слышали, предприняли и т.д.

Библейская визуальность предстает перед читателем Священного Писания не в первичном виде непосредственно созерцаемых картин, а в виде текстовых форм – литературных образов, метафор, аллегорий, символов, притч и т.д. При этом текстуальная транскрипция не только не лишает библейские визуалии чрезвычайной многозначительности, но придает их изобразительным контурам еще большую смысловую, ценностную и нормативную отчетливость. Ту информацию, которую они несут в себе, ценят не только богословы, но и современные антропологи, этнографы, историки, культурологи, социологи, философы, психологи, филологи, писатели, поэты, художники. И, похоже, что чем более мы удаляемся от седой древности Авраама, Исаака и Иакова, от времен Иисуса, Петра и Павла, тем ценнее становится эта информация в наших глазах. Фокус нашего блуждающего внимания, перемещающийся в библейских временах и пространствах, позволяет регулярно обнаруживать невероятно интересные вещи, которые дают богатейшую пищу мысли и воображению, органично вписываются в наши жизненные, культурные, творческие контексты.

 

Сверхчувственная реальность и духовное зрение

Опыт теологических прочтений и толкований библейской визуальности обширен, хотя большей частью и растворен в рефлексиях по поводу самых разных богословских вопросов. Визуальное предстает в них в качестве фундаментального модуса взаимодействия божественного и человеческого. Ему предпослано то обстоятельство, что Бог обладает зрением и что сотворенного человека Он тоже наделил этим свойством: «Ухо слышащее и глаз видящий – и то и другое создал Господь» (Прит. 20:12).

Человек, хотя и не видит трансцендентного Бога, но зато видит мир, созданный Творцом. При этом он пребывает одновременно как бы в двух мирах – видимом и невидимом. Первый доступен его физическому зрению. Второй же для физического зрения закрыт, и лишь посредством духовного зрения люди способны время от времени получать о нем те или иные сведения. Этот второй мир есть сверхчувственная, трансцендентная, сверхъестественная реальность. Впрочем, строго говоря, мир, конечно же, един. Но у него, кроме внешней оболочки, доступной физическому созерцанию, имеется и сущностное, невидимое, трансцендентное измерение, временами приоткрывающееся людям, обладающим развитым духовным зрением.

Духовное зрение есть нечто отличное и от чувственного созерцания, и от абстрактного умозрения. Впрочем, кое-что от них у него есть. С первым его роднит способность к дистантному созерцанию, а со вторым – свойство проникать в те смысловые структуры, которые присутствуют в вещах наподобие того, как внутри живого существа прячется невидимый скелет, скрытый под покровом кожи.

Духовное зрение, как способность к воображаемому проникновению внутрь предмета, позволяет человеку рассмотреть его как бы изнутри и даже взглянуть на мир как бы «глазами» самого этого предмета. Но главное свойство духовного зрения – это его способность взаимодействовать не с физической, а со сверхфизической реальностью. Оно способно проникать в ее тайны, воспринимая явления природы, процессы истории, факты социальной, нравственной, культурной, идейной и прочей жизни как свидетельства присутствия Бога в мире, как знаки той борьбы, которую ведет против Бога Его главный враг. Слова Достоевского о сердцах человеческих как полях, где дьявол с Богом борется, в полной мере относятся и к полю визуальности, где идет аналогичная борьба.

Дискурс визуальной теологии предполагает движение мысли от видимого к невидимому. Он строится на предположении о том, что картины, образы, символы социокультурного мира, очевидные проявления человеческой активности несут в себе свидетельства (информацию) как о трансцендентных сущностях божественного или демонического характера, так и о духовной войне, ведущейся между ними. И для человека крайне важно умение правильно прочитывать и верно интерпретировать содержание этих свидетельств. Наилучшим образом это получается у тех, кому, помимо духовного зрения, дан еще и дар слова, позволяющий должным образом проименовывать увиденное внутренним взором. У них глаз служит инструментом не только ума, но и духа. Дух видит посредством и глаза, и ума, преодолевая те визуальные пробелы и смысловые зазоры, которые неизбежно возникают при их деятельности. Используя плоды их совместных усилий, он возносит полученные сведения на ту высоту жизнепонимания, которая никому, кроме него, не доступна.

Духовное зрение – это, по большому счету, функция Логоса, облекающегося в антропные формы, но остающегося представителем трансцендентного мира. Можно говорить о том, что, кроме Божественного Логоса (Тео-Логоса), существуют и логосы человеческие (антропо-логосы), наделенные духовным зрением и духовным слухом повышенной восприимчивости. В Библии они персонифицированы в фигурах пророков, евангелистов, апостолов, осуществлявших визуализацию трансцендентного.

Один из них, апостол Иоанн, писал: «Бога не видел никто никогда» (Ин. 1:18). И все же в иных случаях сверхъестественному, трансцендентному, невидимому свойственно представать в зримом виде. Таковы, например, события теофании – богоявления, когда Бог становится видимым не непосредственным, а опосредованным, косвенным образом, через какие-либо явления природной жизни. В Библии есть изображения естественных процессов, через которые Бог являл себя, – картины небесных бурь, вспышки сверкающих молний, землетрясений, огня, дыма. На горе Хорив Бог предстал перед Моисеем в виде горящего куста:

«И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей!» (Исх. 3:2-4).

Особым образом тема визуализации трансцендентного представлена в последней библейской книге – Откровении Иоанна Богослова. В ней на внутреннее, духовное зрение апостола обрушивается нечто, почти неописуемое. Ему открывается реальность, потрясающая своей сверхчеловеческой инаковостью. Она абсолютно другая, с иными координатами и масштабами, не вписывающаяся в рациональные рамки привычной рассудочности, чуждая всему тому, что соразмерно визуальным стереотипам обычных людей. Однако эта инаковость не мешает Иоанну чувствовать и сознавать причастность всего увиденного судьбам живущих на земле людей, воспринимать далекое как близкое, чужое как свое, потустороннее как посюсторонность, трансцендентное как экзистенциальное. Апостол верит в безусловную реалистичность увиденного, в то, что Бог предоставил ему редчайшую, исключительную возможность заглянуть в окно трансцендентного мира и увидеть реальность высшего рода.

 

Актуальная апокалиптика

В обычные, сравнительно спокойные, не катастрофические времена содержание Книги Откровение представляется чем-то безмерно далеким и несбыточным, отделенным от нашей жизни чуть ли не бездонной хронологической пропастью. Даже христианам знакомо подобное состояние ума и чувств.

В катастрофические эпохи восприятие библейской картины последних времен резко меняется. Включается иная оптика, существенно приближающая пугающие видения Откровения Иоанна. При этом неземная остраненность (от слова «странность»), запредельность этой картины сохраняется, и связать свое существование с ее сценами мы чаще всего не можем. Запредельный апокалиптический опыт с большим трудом воспринимается нашим внутренним «я». Оно продолжает ощущать себя чужим среди пророческих видений, подобно шахтеру, продвигающемуся в темноте штольни без должного освещения.

Эти два модуса восприятия существуют многие сотни лет и являются вполне обычными. Но вдруг наступает момент, когда все меняется. Словно внутри нас внезапно переключается некий тумблер. Дистанция исчезает, завеса невольного отчуждения падает, и духовному зрению открывается нечто небывалое, так что привычные вещи, смыслы, ценности предстают в совершенно ином свете. Как будто на шахтерской каске включается наш личный фонарик, и штольня освещается так, что мы начинаем различать и постигать то, чего прежде замечали и не понимали. В запредельном опыте Иоанна Богослова мы обнаруживаем очертания смыслов, которые ранее оставались скрытыми от нас. Неожиданно открывается панорамное зрелище грядущего планетарного тоталитаризма. А в нем, в свою очередь, видятся до боли знакомые черты, родственные тоталитарным реалиям XX-XXI веков. В страшной дьявольско-звериной личине тоталитарной диктатуры антихриста мы узнаем то, что уже было и есть на нынешней земле, в нашей современности.

Духовное зрение, мысль и воображение перебрасывают виртуальный мост из настоящего в будущее. Двигаться по нему, хотя и трудно, и страшно, но необходимо. Над входом на этот мост вполне могла бы помещаться надпись из Данте: «Здесь надо, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета».

В данном случае христианину победить страх не трудно. Он легко вытесняется чувством глубочайшей благодарности Богу за то, что Он дает нам возможность увидеть в Своем Откровении не какую-то экзотическую эзотерику, а вполне жизненную сверхреальность, органично вписывающуюся в нашу экзистенциальную картину мира. Бог актуализирует запредельный опыт библейских последних дней и рассеивает былое смысловое марево, клубящееся вокруг нас и внутри нас.

Мысль начинает сопрягать бестелесные сверхфизические ирреалии Книги с тяжеловесными земными реалиями нашего времени. В результате приходит понимание того, что тоталитарные режимы поздней модерности и тоталитарные сценарии пандемии XXI вв. основательно подготовили нас к тому, чтобы увидеть в Книге Откровение не фантастическую антиутопию, а финальную фазу эволюции нынешних форм тоталитарности.

Таким образом, экзистенциальный паззл складывается в своей необходимой и достаточной полноте: знание соединяется с верой. Обширнейший, более, чем столетний опыт проживания нас, наших отцов и дедов внутри первых в мировой истории форм демонической тоталитарности, из которых мы так и не смогли выбраться по сей день, уже не существует сам по себе. Между нашим крайне болезненным, кровоточащим, нутряным эмпирическим знанием тоталитарной повседневности и Божьим Откровением о тоталитарной диктатуре последнего антихриста протягивается прямая, ясная, недвусмысленная связь.

Чтобы ее не видеть, надо либо перечеркнуть опытное знание миллиардов людей о жизни в условиях тоталитарных режимов, либо не верить в истинность того, что на последних страницах Своей Книги Бог говорит о конце тоталитарного Вавилона и глобальной тоталитарной диктатуре «сына погибели». Для христианина ни то, ни другое невозможно. Следовательно, остается один путь – движение нашего духовного, мыслящего «я» вдоль звеньев открывающейся цепи связанных между собой геополитических катастроф, которые Бог допускает, чтобы исполнить Свой обещанный вердикт о грядущем конце земной истории и Страшном Суде, о возмездии всем отверженным и спасении всех избранных.

 Иными словами, нынешний постмодернистский хаос – это только видимость. В действительности мир меняется не хаотично, а целенаправленно. И эта цель не может быть никакой иной, кроме той, что ясно прописана в Апокалипсисе Иоанна Богослова. Пробные шаги к ней сделаны, апробация исторически первых форм тоталитарных режимов произошла. Реальное начало реальному концу положено. Хотим мы того или нет, но неверующую часть человечества ожидает не светлое, а весьма темное будущее. Динамика наблюдаемых мировых перемен не оставляет места для сомнений в этом. Они совершаются в сторону именно будущей тоталитарной диктатуры антихриста.

Этой динамикой объясняется нынешний, бросающийся в глаза, странный политический феномен, когда во главе абсолютного большинства современных государств оказываются, как правило, духовные пигмеи, ничтожные в нравственном отношении политики с мизерными духовными потенциалами. То есть налицо массовая нравственная порча этой категории мировых лидеров эпохи пресловутого постмодернизма. Не будем углубляться в социальную механику этого мирового казуса, в проблемы разложения институтов демократии, деградации массового сознания, для которого Бог «умер», а с ним умерли способности отличать добро от зла, истину от лжи и совершать достойный выбор.

Напрашивается предположение о том, что Бог допускает эту повальную порчу «человеческого материала» только с одной целью: чтобы все эти ничтожные человечки с клеймами явного антропологического брака, несоответствия «образу и подобию Божьему» не смогли препятствовать, а напротив, способствовали бы нашествию «бесов» и приумножению политического зла, демонизации политической реальности, распространению новых, тоталитарных стандартов политической жизни, приближению антихристова пантоталитаризма, а за всем этим – исторического финала Божьей жатвы.

Владислав Аркадьевич Бачинин - доктор социологических наук, профессор.

Телеграм канал газеты "Мирт": https://t.me/gazetaMirt
Поддержать газету: https://gazeta.mirt.ru/podderzhka