Реальность богословского плюрализма стала одним из серьезных вызовов для евангельской церкви России в постсоветский период. Хотя мы отдавали себе отчет в том, что существует множество воззрений на Бога, обнаружить и принять в своей собственной среде разные, порой взаимоисключающие теологические взгляды мы не всегда были готовы. Открытие семинарий, сотрудничество с верующими из разных деноминаций и стран, наплыв литературы, доступность и широкий спектр материалов в интернете – все это, как кажется, поставило под угрозу единообразие богословских представлений, с которым мы вышли из советской эпохи.

В церквях Союза ЕХБ России, к которому принадлежит автор этой статьи, сегодня можно услышать тревожные голоса о том, что традиционная идентичность евангельских церквей, сложившаяся в 1940-80-е годы, постепенно утрачивается. Порой даже высказываются опасения по поводу вероятности повторного разделения братства наподобие того, что случилось во ВСЕХБ в 1960-е годы. Трудно сказать, насколько обоснованы эти опасения, но в целом такая проблема существует и ее угрозы реальны.

Многие задаются вопросом о том, что необходимо сделать перед лицом этого вызова. Какую стратегию выбрать для сохранения церковного единства между неоднородными в богословском плане общинами?

Если говорить в общем, то возможны три основных ответа на вызов плюрализма. Ниже я предлагаю посмотреть на каждый из них поочередно, отмечая их положительные и отрицательные стороны.

 

Догматизм

Первой реакцией, часто вполне естественной, является догматизм. Это слово используют в разных значениях, но в данной статье оно означает способ мышления, при котором считается, что есть только одно понимание истины. Любое отклонение от него объявляется в лучшем случае «небиблейским» учением, а в худшем – ересью и заблуждением. Догматизм не только признает существование абсолютной истины, но и отождествляет ее с конкретной богословской системой.

В рамках баптистского союза России есть общины и семинарии, которые видят решение проблемы плюрализма в том, чтобы сформулировать детальное, единственно правильное исповедание веры.

Несколько лет назад одна богословская школа предложила к обсуждению проект такого документа. Среди прочего в нем предлагалось верить, что «первые авторы Писания были и его последними авторами» и что «сходства и различия между Евангелиями объясняются богодухновенностью, а не литературной зависимостью». Словно предположения о том, что Моисей не собственнолично написал о своем погребении, а Лука в своих исследованиях пользовался Евангелием от Марка, ставят под вопрос истинность Библии. Там же утверждалось «восхищение Церкви до великой скорби», «буквальные» тысячелетнее царство и исполнение обетований Израилю, отвергались заимствование данных психологии для душепопечения и необходимость контекстуализировать Евангелие в процессе миссии.

По ходу чтения этого документа, составленного с целью «сохранить базовую богословскую сплоченность», становится ясным, что под единством понимается принятие достаточно узких доктринальных рамок, взятых, скорее всего, у той или иной группы североамериканских фундаменталистов. Отстаиваемые в нем богословские акценты были сформулированы в первой половине XX века в период острого противостояния между либералами и консерваторами в протестантской церкви на Западе, когда либералы всецело приняли теорию эволюции, библейский критицизм и психологию, а консерваторы их полностью отвергли.

Именно тогда возник термин «фундаментализм». Не имея изначально негативных коннотаций, он обозначал позицию тех церквей и семинарий, которые вопреки давлению модернизма согласились придерживаться важнейших – фундаментальных – убеждений веры. Но уже через десять-двадцать лет этот термин стал ассоциироваться с узостью взглядов, нетерпимостью к инакомыслию, закрытостью от общества, легализмом и сепаратизмом. Нападкам фундаменталистов многократно подвергались даже такие консервативные верующие, как Билли Грэм, и только за то, что время от времени сотрудничал с либералами в ходе своих массовых евангелизаций.

Парадокс в том, что, борясь за чистоту веры и отделение от мира, фундаменталисты порой отстаивали ни что иное, как культурные стереотипы, усвоенные из окружающего общества. Классический пример: университет Боба Джонса, один из оплотов фундаментализма, отказался от сегрегации намного позднее, чем остальные учебные заведения Южной Каролины, а запрет на межрасовые отношения между юношами и девушками в университете был отменен только в 2005 году. Это хорошая иллюстрация того, что для фундаментализма характерна абсолютизация обусловленного конкретными историческими обстоятельствами набора верований и традиций, связь которых с первоначальным контекстом утеряна. А без критического исследования собственной традиции есть соблазн поставить ее на один уровень с Божьим откровением.

Сегодня в нашей стране, вследствие долгого влияния американского фундаментализма, растет количество так называемых «библейских» церквей, противопоставляющих себя тем общинам, которые, по их мнению, не исповедуют «истинного» Евангелия. Мерилом «здравого» учения для таких групп обычно выступает своеобразный синтез реформатской сотериологии, фундаменталистского отношения к культуре, баптистских принципов и диспенсационализма. Кто не согласен со всеми аспектами этого учения, тот рискует быть записанным в «либералы». Причем в некоторых подобных общинах в списки «либералов» по какой-то причине попадают даже вполне консервативные преподаватели учебных заведений Союза ЕХБ.

Наблюдение за происходящим еще раз подтверждает, что догматизм в действительности не способен решить проблему, поставленную богословским плюрализмом. Соблазн добиться единомыслия во всех малозначительных вопросах по-человечески понятен, но вместо укрепления единства он создает искусственные барьеры, которые плодят ненужное отчуждение, противостояние в борьбе за «чистоту веры» и конфликты. Сохранить единство и жизнеспособность Союза с помощью общего для всех узкого исповедания веры, как мне кажется, будет трудно. Скорее, наоборот, такой подход будет способствовать фрагментации, а значит, слабости и маргинализации евангельского движения в России.

 

Релятивизм

Релятивизм – это противоположная крайность, когда само существование абсолютной истины либо отрицается, либо утверждается ее непознаваемость. В итоге, у каждого своя истина и полемика по этому поводу бесполезна. Важнейшей ценностью в этой системе координат считается мирное сосуществование разных, в том числе противоречащих друг другу представлений о реальности. Можно сказать, что релятивизм жертвует истиной ради сохранения единства, а точнее, его видимости – ведь отсутствие напряженности еще не предполагает единства.

Очевидно, что для евангельского христианства, укорененного в метанарративе Священного Писания, этот подход неприемлем. Можно было бы вообще не упоминать здесь о нем, но есть две причины, по которым это важно было сделать.

Во-первых, в эпоху так называемого «постмодернизма» или «пост-истины», церкви приходится жить в релятивистском окружении. Как следствие, она испытывает растущее давление «сообразовываться с веком сим». Не только вне церкви, но и внутри ее будут раздаваться – и уже раздаются – голоса, которые будут призывать не просто к терпимости к инакомыслию, а вообще к отказу от понятия истины как таковой. В этом отношении нам нужно стоять на страже своих убеждений.

Вторая, не менее важная причина в том, чтобы на фоне релятивизма оттенить третий подход, о котором пойдет речь ниже. Как уже было сказано, многие сторонники догматизма по умолчанию записывают в релятивисты всех, кто не разделяет их убеждений. Но это, безусловно, далеко не так. Вот почему важно рассмотреть третий подход к проблеме богословского плюрализма.

 

Единство в многообразии

Сторонники этой позиции среди евангельских верующих убеждены, что истина абсолютна и она – в Иисусе Христе. Но наша способность познать абсолютную истину ограничена. Таким образом, любым попыткам выстроить целостные богословские системы присуща определенная относительность. Богословие по своей природе – это всегда человеческая попытка сформулировать доступное нам понимание Божьего откровения в том или ином историческом, культурном и философском контексте. Следовательно, ни одна богословская система не может претендовать на окончательную истинность и не должна отождествляться с откровением Бога в Писании.

Методологически сторонники этого подхода соглашаются с апостолом Павлом, который утверждал, что «все мы знаем отчасти». Наши знания в любой области динамичны и подвижны. Наша картина мира подвержена постоянным уточнениям и изменениям. Неслучайно учебники по богословию даже в одной традиции приходится переписывать каждые пару десятков лет. Мы можем не соглашаться по некоторым вопросам вероучения (например, будет ли Церковь восхищена в начале или в конце Великой скорби, и означает ли миллениум в Отк. 20 буквальные тысячу лет), но если мы верим, что Христос «придет судить живых и мертвых и Царству Его не будет конца», то мы едины в главном.

Важно также отметить, что для сторонников этой позиции характерно понимание христианства, прежде всего, как отношений с Богом во Христе, и только потом как доктринальной системы. Цитируя Павла: «Я знаю, в Кого уверовал, и уверен, что Он силен сохранить залог мой на оный день», они обращают внимание на слова «в Кого», а не «во что». Надежда Павла покоилась не на той или иной богословской системе (христианское богословие как таковое находилось еще в зачаточном состоянии), а на его вере во Христа и отношениях с Ним.

Следует ли отсюда, что богословие не нужно? Совсем не следует. Оно имеет большую ценность для жизни церкви, но нужно учитывать, что есть разные уровни богословских верований: есть догмы, принятые всей Церковью, есть доктрины тех или иных конфессий и есть частные мнения верующих.

Когда доктрины (а тем более мнения) возвышаются на уровень догм, это не объединяет верующих, а разделяет их между собой. Особенно это касается тех вопросов, по которым Писание не высказывается однозначно – нюансов сотериологии, эсхатологии, отношения к культуре, политического богословия и т.д. Навязывание единственно верной точки зрения в таких случаях производит прямо противоположный единству эффект.

Проиллюстрировать все три подхода можно с помощью простой бытовой аналогии: представьте, что вы решили сделать ремонт в своей квартире, изменив для большего удобства ее планировку.

Догматик похож на человека, который не видит разницы между несущими и декоративными перегородками: ему кажется, что вынь один кирпич из любой стены – и все здание рухнет. Поэтому обстановка в квартире должна оставаться неизменной. Как уже было отмечено, связь с первоначальным контекстом его богословской системы утеряна, и теперь она целиком воспринимается как Божья истина. Посягать на нее – значит посягать на само откровение.

Релятивист, в отличие от догматика, берется полностью перестраивать жилище, как ему вздумается. Он сокрушает все перегородки, тоже не разделяя между несущими и декоративными стенами. Но рано или поздно это закончится плохо, и он будет придавлен весом всего того, что казалось ему несущественным. 

Сторонники третьего подхода считают, что очень важно различать между собой функции тех или иных перегородок. В богословии есть, так сказать, несущие конструкции веры, на которых покоится весь вес евангельского учения. Но есть и такие доктрины, которые возникли позднее, как ответ тех или иных церквей на вызовы актуальных для них ситуаций в культуре, политике, внутренней жизни общин. Следовательно, новое время и новые ситуации требуют новых ответов. Богословие, таким образом, – это не раз и навсегда данный набор истин, которые нужно тщательно оберегать, «завернув в платок», а непрекращающийся диалог вечного Евангелия и изменяющейся культуры.

Вместо учебника по систематическому богословию Бог предпочел рассказать нам историю Своих отношений с миром. Задача Церкви – передать эту историю каждому новому поколению людей так, чтобы те могли услышать и поверить в нее. В каждую эпоху мы ответственны за то, чтобы говорить со своими современниками на их языке. Опыт прошлых поколений верующих имеет большое значение в этом процессе, но не является определяющим все раз и навсегда. Ценность истории в том, что она избавляет от богословской близорукости, но было бы неверным становиться рабом исторических формулировок.

 

Кто решает, что главное?

Все сказанное неизбежно подводит нас к вопросу о том, каким образом отличить главные истины от второстепенных. Не претендуя на истину в конечной инстанции, я считаю, что, если говорить конкретно о Союзе ЕХБ, ответ на этот вопрос можно увидеть в названии нашей конфессии.

«Евангельские» — это слово указывает на приоритет Священного Писания в наших убеждениях. Евангельская история – т.е. библейский нарратив искупления мира от Бытия до Откровения – является непоколебимым фундаментом нашей веры.

«Христиане» — это слово объединяет нас со всеми верующими во Христа как Господа. Оно подчеркивает нашу общность с вселенской Церковью. Вместе с ней мы принимаем общие для всех христиан догматы о Троице, двух природах Христа, реальности Его воплощения, смерти, воскресения и второго Пришествия. Эти истины выражены в исторических символах веры.

«Баптисты» — это слово подчеркивает особенности, отличающие нас от других христиан. Оно охватывает собой то, что принято называть баптистскими принципами: нашу веру в необходимость личного духовного возрождения, водного крещения в сознательном возрасте, нашего понимания устройства поместной общины, ее отношений с другими церквями, государством и др.

Все общины, которые соглашаются с этими верованиями и придерживаются их, в полной мере принадлежат к евангельскому братству России. Утверждать, как это сегодня становится модным среди сторонников догматизма, что есть церкви «библейские» и «небиблейские» по признаку отношения к нюансам сотериологии (вопросам предопределения, избрания и пр.) – значит грубо искажать саму суть слова «Библия» и ставить на место догм доктрины или мнения тех или иных учителей.

 

Влияние постмодернизма?

Я предполагаю, что на данном этапе кто-кто из читателей уже готов записать автора этой статьи в «постмодернисты», для которых «все относительно». Но в действительности такой вывод будет говорить больше о самом читателе, чем об авторе. Релятивизм – это отказ от истины как таковой. Здесь же речь идет о неполноте наших способностей исчерпать истину, а значит, о допустимости разных истолкований второстепенных вопросов. Попытки заполнить библейские пробелы могут быть полезными, но важно помнить, что это всего лишь попытки.

Вместе с тем нужно согласиться, что отчасти такое обвинение будет оправданным. Как уже было замечено, богословие всегда взаимодействует с обществом и культурой — это не просто реальность, а наша обязанность, иначе проповедь миру рискует превратиться в беседу «немого с глухим». Иисус проповедал в культуре иудаизма, апостолы возвещали Евангелие жителям римских мегаполисов, апологеты во втором веке полемизировали с эллинистическим мировоззрением. Богословие всегда артикулируется в том или ином историческом контексте, и часто заимствует для своих конструкций категории из современной ему культуры.

Ирония в том, что протестантский фундаментализм служит ярким примером такого компромисса. Фундаменталистское богословие – это дитя эпохи Просвещения, продукт модернизма. Решительно порвав с анти-сверхъестественными предпосылками Просвещения, оно, тем не менее, некритически восприняло многие аспекты его мировоззрения и методологию: эпистемологию наивного реализма, научный метод и рационализм.

Эпистемология – это учение о возможности познания, его способах и пределах. Как подразумевает название, наивный реализм исходит из того, что реальность вполне доступна познанию. При условии использования правильных методов – экспериментов, наблюдений, логической индукции и дедукции, наши знания будут точно отражать реальность. Считалось, что знание объективно, т.е. не зависит от познающего субъекта.

Отцы современного фундаментализма – представители Принстонской богословской школы в XIX веке – исходили из тех же предпосылок. Они считали, что Библия для богослова есть то же, что природа для ученого: совокупность фактов, которые необходимо изучить и систематизировать. Они были убеждены в своих способностях достичь такой цели и в объективности результатов этих усилий.

По мере того как общество разочаровывалось во всесилии человеческого разума и универсальности научных методов познания, богословие неизбежно отражало изменившуюся картину мира. Если фундаментализм был диалектически связан с рационализмом эпохи Просвещения, то сегодня в евангельской среде многие соглашаются с некоторыми аспектами постмодернистского мировоззрения, но делают из него выводы, которые отличаются от выводов скептиков и релятивистов.

Эпистемологический скептицизм ведет их не к субъективизму, а к эпистемологии критического реализма. Согласно этому подходу, наше знание ограничено, но все же реально. В отличие от фотографического отражения действительности, оно подобно картам, которые отображают ее схематически в целях нашего функционирования в ней. К примеру, карта метро Москвы не является географически точной и детальной схемой всех его направлений и разветвлений, на ней не указаны служебные помещения, электропроводка, вентиляция, водоотводные системы и т.д., но с ней можно уверенно доехать в нужное место назначения.

Многие евангельские миссиологи и богословы (Пол Хиберт, Дэвид Бош, Кевин Ванхузер, Грант Осборн, Роджер Олсон и др.) говорят о критическом реализме как о срединном пути между оптимизмом эпохи Просвещения и пессимизмом постмодернизма. Знания в этой парадигме рассматриваются как основанные на аналогиях символы и модели реальности. Альтернативой догматизму является не релятивизм, а осознание контекстуальности наших убеждений. Следовательно, позиция христианского ученого должна отличаться не только уверенностью в истине – слово «критический» подразумевает смиренное и самокритичное отношение, которое постоянно корректирует свое понимание реальности в диалоге с другими учеными и сообществом веры.

Как можно заметить, такой подход к богословскому познанию подчеркивает нашу потребность друг в друге. Доктрина достаточности Писания никак не оправдывает самодостаточности наших толкований. Поскольку «все мы знаем отчасти», то уважительный и честный диалог обогатит каждого его участника. В этом процессе любая церковь или богословская школа нуждается как минимум в трех собеседниках – Священное Писание, исторический опыт вселенской Церкви и современная церковь в ее полноте – во всех ее конфессиональных и этнических формах. Рожденные в таком диалоге богословские системы по определению не могут быть закрытыми: в них остается элемент неопределенности, или тайны.

Еще один аспект критического реализма – это признание того, что субъективный опыт неизбежно влияет на наши богословские представления. Рациональные методы познания просто не способны предложить исчерпывающую картину реальности. Возьмем, к примеру, вопрос контекстуализации Евангелия в процессе миссии. Опыт распространения христианства по всему миру сделал ее необходимость настолько очевидной, что этот вопрос уже давно не обсуждается. Споры идут о методах и границах контекстуализации, но не о ее важности. Сомневаться в этом может только почтенный пастор где-нибудь в Южной Калифорнии, который никогда не жил и не служил в другой культуре. Но на миссионерских полях ситуация видится совсем иначе, чем из окна пасторской библиотеки.

Пресловутые споры между «кальвинистами» и «арминианами» в наших общинах тоже зачастую объясняются влиянием субъективных переживаний. Обе системы – возможные прочтения библейских текстов, но с разных точек зрения. Если в основе кальвинистской системы лежит предпосылка о полной суверенности Бога, то арминианство основано на несколько ином представлении о характере Бога и Его отношениях с человеком, созданном по Его образу и подобию. Люди часто склонны выбирать ту или иную богословскую схему не потому, что убедились в ее истинности, а по психологическим причинам – она соответствует их личному опыту, дает комфорт душе, ставит меньше сложных вопросов, устраняет когнитивную неопределенность и т.д.

Взгляд с точки зрения критического реализма помогает снять ненужное напряжение в богословских дискуссиях. По словам Г.А. Сергиенко, характерной чертой фундаменталистского дискурса служит «исключительная категоричность, заидеологизированность и претензия на единственно верное толкование». Проблема в том, что их оппоненты зачастую мыслят и ведут себя точно так же, хотя и отстаивают противоположные взгляды. Если обе стороны отдают себе отчет в том, что их построения не являются совершенным отображением открытой свыше истины, а только ее моделями, это может снизить полемический накал и расположить собеседников к взаимно обогащающему диалогу.

Вдобавок, такая эпистемология сделает наше прочтение Библии более чувствительным как к первоначальному контексту, так и к аспектам того мировоззрения, с которым мы подходим к ней. Она поможет нам лучше понимать себя и своих собеседников. В целом, без нее будет непросто справиться с вызовами «эпохи пост-истины». Вполне вероятно, что сегодняшняя популярность догматизма в нашем братстве представляет собой форму защитной психологической реакции на богословский плюрализм. Но в век всеобщего образования и интернета укрыться от многообразия богословских взглядов не удастся. Выход в том, чтобы учиться строить отношения с другими верующими на основе важнейших, неоспоримых истин нашей общей веры.

 

Уроки нашей истории

Обзор истории евангельского движения в России показывает, что достижение и сохранение единства между верующими всегда было непростой задачей. Первый объединительный съезд в Петербурге в 1884 году, на который собрались представители трех евангельских направлений того времени – баптисты, штундисты и евангелисты – не достиг своей цели из-за отказа баптистов участвовать в Вечере Господней вместе с детокрещенцами. Напрасно граф Корф старался убедить участников, что «единство вовсе не означает однообразия – оно может существовать и при наличии различий, как например, соединение разных членов в нашем теле».

В 1910-20 годы движение представляло собой главным образом две быстро растущих и нередко соперничавших группы – баптистов и евангельских христиан. Хотя категоричные обобщения редко соответствуют истине, в целом евангельские христиане отстаивали большую широту взглядов и открытость. Лозунгом их журнала «Христианин» служили слова: «В главном – единство, во второстепенном свобода, во всем любовь».

Баптисты же, как замечает Вальтер Заватский, были склонны «претендовать на то, что именно они в полной мере обладают библейской истиной … С их точки зрения человек, отказавшийся выполнять их предписания, тем самым отрекался от исполнения заповедей, данных Иисусом Христом». А.И. Мицкевич вспоминал, что в баптистских общинах тех лет учили «презирать прохановщину», в том числе за открытость евангелистов к верующим других исповеданий.

Вот, например, что по этому поводу писал сам И.С. Проханов:

«Разнообразие мнений относительно второстепенных вопросов не разрушает, а напротив придает особую прелесть духовному единству различных обществ евангельского христианства … Во главу деятельности христиан прежде всего должны быть положены не догматические определения веры, способные возводить рамки, но требование любви Христовой, которая больше и выше всяких перегородок, которая только одна есть источник силы Церкви на земле … Для меня теперь нет большей радости, как через различные церковные особенности открывать единство в духе детей Божьих».

Сегодняшние общины ЕХБ в полной мере являются преемниками обоих движений вместе с присущими им характеристиками. Объединение двух групп было достигнуто ценой больших усилий в 1940-х годах – не без давления со стороны властей. Но спустя 20 лет то же давление спровоцировало болезненное разделение деноминации на два союза, отношения между которыми до сегодняшнего дня остаются в состоянии отчуждения и подозрительности. В 1990-е годы, на волне открывшихся возможностей для проповеди Евангелия и сопутствующих ей факторов возникали (в том числе путем отделения от РС ЕХБ) новые объединения, взаимные отношения которых с общинами Союза не всегда соответствовали евангельским идеалам.

 

Вместо заключения

Сегодня церкви ЕХБ стоят перед очередным вызовом нашему единству. Привнесенные извне богословские системы и привычка ориентироваться на авторитетных учителей (древнее «я Павлов, а я Аполлосов») ставят под угрозу братское общение в Союзе, которое выдержало проверку многими испытаниями в прошлом. Вопрос заключается в том, нужно ли нам принимать в качестве критерия ортодоксии навязываемые нам убеждения, которые сформировались столетие назад в ответ на чуждые нам вызовы в другой культуре?

Полярный выбор между только двумя альтернативами – «либералами» и «фундаменталистами» – ошибочен. Например, еще в конце 1940-х годов из этого противостояния на Западе родилось движение евангельских христиан (evangelicals), которое объединяет верующих из многих деноминаций на основе приверженности важнейшим библейским истинам. Их лидеры (Карл Генри, Джон Стотт, Билли Грэм и др.) были выходцами из фундаменталистских церквей, но не могли согласиться с культурной самоизоляцией фундаментализма и его сектантским осуждением всех и вся. Вместо этого они открылись для общества и друг для друга. Сегодня евангельское христианство – самая быстрорастущая ветвь христианства в мире.

Если мы хотим держать руку на пульсе происходящего в мировом евангельском движении, важно изучать не узко сформулированные исповедания веры тех или иных учителей, а такие документы как «Лозаннское соглашение» или «Кейптаунское посвящение», принятые тысячами делегатов от евангельских церквей из почти 200 стран.

К сожалению, конгресс по мировой евангелизации в Кейптауне (2010) прошел практическим незамеченным в России. Нам еще только предстоит осознать себя частью всемирного сообщества евангельских верующих. Братское общение с этим многообразным в богословском и культурном отношениях, но единым во Христе движением поможет избежать ложных крайностей догматизма и релятивизма. Чем шире становится наш богословский горизонт, тем актуальнее должны быть для нас слова Писания, обращенные к верующим: «Принимайте друг друга, как и Христос принял вас в Свою славу» (Рим. 15:7).

Телеграм канал газеты "Мирт" - https://t.me/gazetaMirt