В этой статье, состоящей из трех частей, я хотел бы поделиться некоторыми наблюдениями о том, как понимание природы коммуникации помогает в поисках ответов на важнейшие дискуссионные вопросы современной герменевтики, а именно: может ли толкователь обнаружить в тексте авторское значение? Сколько значений имеет текст: одно или больше? Какие методы исследования текста нужно использовать? И какова роль Святого Духа в этом процессе?

Под теорией коммуникации здесь имеется в виду совокупность научных дисциплин, изучающих разные стороны этого процесса – технические, социальные, культурные, психологические и др. Поскольку коммуникация – сложное и многостороннее явление (речевая, электронная, межличностная, массовая, межкультурная и т.д.), то и ее теория охватывает большое разнообразие тем и подходов. Тем не менее, у ученых сложился некий консенсус относительно базовых закономерностей, лежащих в основе коммуникации, и именно они сегодня будут в фокусе нашего внимания. Дело в том, что в основании методологии библейской герменевтики, по твердому убеждению автора, должны лежать те же самые принципы, на которых основывается речевая коммуникация между людьми.

 

Природа Писания и методология библейской герменевтики

В любых рассуждениях о методологии мы должны исходить из того факта, что откровение представляет собой акт коммуникации. Мы верим, что Бог говорил с людьми через авторов Писания (Евр. 1:1-2) и руководил посредством Своего Духа процессом записи этих откровений. Поэтому Библия представляет собой Слово Бога. Это важнейшая, хотя и не единственная характеристика Писания, имеющая значение для герменевтики.

Пожалуй, наиболее емкое и вместе с тем краткое описание природы Библии можно найти у Дж. Лэдда в его книге Теология Нового Завета: «Библия – это слово Бога, переданное словами людей в истории». Подобно Слову воплощенному, Слово записанное обладает двойной природой. Именно из такого понимания природы Писания и вытекает наша методология. Наглядно ее можно представить следующим образом:

«Слово Бога …» – отсюда, прежде всего, следует наше отношение к Писанию как к божественному откровению. Во-первых, мы признаем его авторитетность – то есть оно обладает властью судить наши взгляды, мотивы и образ жизни. Правильное отношение к Библии предполагает подчинение этому авторитету и послушание открытым в ней истинам.

Далее это значит, что мы признаем историческую и богословскую достоверность Писания. Библия не претендует на то, чтобы быть учебником по геологии или астрономии, но поскольку она представляет собой рассказ о деяниях Бога в истории, мы принимаем ее свидетельство о характере Бога и исторических событиях как достоверные.   

Здесь важно упомянуть и еще одно следствие божественной природы Писания: мы допускаем, что значение конкретного текста не всегда исчерпывается тем, что намеревался выразить человеческий автор. Замысел Бога больше и объемней ограниченного авторского кругозора, следовательно, некоторые тексты могут иметь более глубокое значение, чем предполагаемое их непосредственными авторами. Этот принцип вряд ли можно применить ко всему массиву библейских текстов, но саму такую возможность нужно иметь в виду, учитывая, что именно так авторы Нового Завета зачастую рассматривают тексты Ветхого. Что это значит для практики толкования Библии я постараюсь показать позже.

«… переданное словами людей …» – Бог говорит с нами на человеческих языках, то есть Он выбрал средством передачи своего откровения речевую коммуникацию. Это ведет нас к вопросу о том, какова природа речевой коммуникации и какие факторы обеспечивают возможность понимания людьми друг друга.

Здесь на помощь нам и приходит теория коммуникации. Хотя каждая дисциплина, изучающая природу этого процесса (лингвистика, семиотика, психолингвистика, семиосоциопсихология и др.), подчеркивает разные его аспекты, в целом все они сходятся в том, что есть четыре основных элемента речевой коммуникации, адекватное понимание которых обеспечивает ее успех: значение слов и грамматических связей между ними, логическая связь мыслей (применительно к текстам – это литературный контекст), ситуация общения (или культурно-исторический контекст) и особенности жанра. Анализ текстов Писания с точки зрения этих составляющих принято называть экзегетикой, цель которой как научной дисциплины – установить первоначальное, то есть авторское значение (смысл, намерение) текста.

«…в истории» – Бог говорил к конкретным людям в их специфических обстоятельствах. Так как мы не являемся первыми получателями библейской вести, нам прежде всего необходимо выяснить смысл, изначально адресованный им (т. н. «там и тогда»). Только затем нам нужно сопоставить этот смысл с нашим обстоятельствами для того, чтобы найти ему современное применение («здесь и сейчас»). Иногда именно этот последний шаг называют собственно герменевтикой в узком смысле этого слова.

Рассуждая о современном применении истин Писания, Р. Хэйс и Р. Грамс формулируют четыре задачи, стоящие перед исследователем Библии: (1) экзегетика отдельных текстов на заданную тему, (2) библейское богословие как синтез библейского учения на эту тему, (3) систематическое богословие как формулировка соответствующих доктрин с учетом традиции и внебиблейских соображений и (4) применение учения к современной ситуации. Как можно увидеть, две первых задачи соотносятся с «там и тогда», а две последних – с «здесь и сейчас». 

Все вышесказанное приводит нас к методу исследования текста, который принято называть историко-грамматическим. Учитывая, что традиционное название «историко-грамматический» обычно ассоциируется с буквальном прочтением текста, я предпочитаю вместо него говорить об «историко-литературном», отдавая должное большому разнообразию жанров и форм библейской литературы. Буквальное прочтение текста остается нашим базовым принципом, но было бы ошибкой считать, что текст всегда нужно понимать буквально: его следует понимать в соответствии с замыслом автора. Если автор говорит прямым текстом, нужно понимать его буквально; если он говорит метафорически – значит, понимать метафорически. Историю нужно толковать как историю, пророчества как пророчества и поэзию как поэзию.

Казалось бы, применение этой достаточно ясной методологии должно уверенно привести нас к авторскому значению текста. Однако на этом этапе наши сложности только начинаются. Кроме того, что первоначальный контекст в значительной степени утерян и мы не вполне уверены в значении тех или иных слов оригинального текста, теория коммуникации ставит перед нами серьезные проблемы, связанные с самой возможностью понимания авторского смысла. Важнейшая из них связана с тем, что коммуникация по своей природе имеет знаковый, или символический, характер. Другими словами, в процессе коммуникации мы обмениваемся не собственно значением, а кодом, набором знаков.

Естественно, эти знаки не случайны – они подчинены социально обусловленным правилам. Но сами по себе они не содержат значения, хотя и отражают его, поскольку значение – это свойство человеческого интеллекта, а не материальных предметов или условных символов. Если получатель информации (читатель) владеет той же знаковой системой (языком), то в процессе общения (чтения) он приписывает значение полученному коду. Следовательно, первичные попытки понимания авторского смысла происходят на основе личного и культурного опыта читателя, его богословских установок и картины мира, принимаемой им как данность. А это значит, что любое чтение текста есть толкование, которое отражает внутренний мир читателя.

 

Два противоположных подхода и их проблемы

Таким образом, мы имеем дело с парадоксом: люди обмениваются знаками, которым приписывают значение, но успешная коммуникация все же возможна. Содержащаяся в этом парадоксе напряженность иногда разрешается в герменевтике путем абсолютизации одного полюса за счет другого. Отсюда вытекают два противоположных подхода к проблеме авторского значения, которые мы обозначим здесь как феноменология и наивный библицизм.

Термин феноменология (от греч. «являться» или «казаться») обычно означает философское направление, согласно которому объективная реальность недоступна нашему познанию – мы имеем дело лишь с субъективными ощущениями этой реальности. Применительно к герменевтике этот термин охватывает несколько разных подходов, приобретших популярность в эпоху постмодернизма, включая так называемую «теорию читательского отклика». Все их объединяет убеждение в том, что авторское значение не только недоступно, но часто и не актуально – текст живет своей собственной жизнью. 

Считается, что читатель, зачастую сам того не осознавая, привносит в чтение груз допущений – культурных, лексических, мировоззренческих, богословских (т. н. «предпонимание»). В итоге текст становится зеркалом, в котором он видит самого себя, а толкование представляет собой движение по кругу – от предпонимания к тексту и обратно – за пределы которого читатель вырваться не может. В этом процессе читатель конструирует смысл, то есть создает его. Сколько читателей, столько и смыслов; сколько сообществ, столько и смыслов. 

Как относиться к этим идеям?

С одной стороны, сторонники феноменологии справедливо обращают наше внимание на знаковый характер коммуникации и историческую дистанцию между текстом и читателем. Они подчеркивают, что каждому толкованию неизбежно присущ элемент субъективности ввиду ограниченности горизонта читателя. Однако в своей крайней форме этот подход отрицает авторский смысл: текст совершенно отрывается от замысла и намерения автора, и нет никакой возможности проверить объективность того или иного толкования. Впрочем, с точки зрения многих сторонников этой позиции в подобной проверке нет необходимости, потому что объективная истина как таковая не существует.

В действительности, такая позиция непоследовательна: она противоречит себе и реальности вокруг нас. Простой факт жизни состоит в том, что коммуникация возможна. Ежедневно на протяжении человеческой истории люди совместно решали и решают огромное множество задач. Но если коммуникация в принципе невозможна, то не была бы возможной и никакая совместная человеческая деятельность, что красноречиво иллюстрирует опыт строительства Вавилонской башни в Быт. 11. Факт в том, что даже крайние постмодернисты на практике не живут в соответствии со своими убеждениями, иначе они не писали бы книг, не читали бы докладов, не публиковали бы свои статьи. Однако они не только пишут, но и дискутируют с теми, кто, по их мнению, неверно истолковывает их идеи.

Таким образом, феноменология доводит до крайности некоторые, в сущности, верные наблюдения, и делает из них ошибочные выводы. Хотя в случае Библии историческая дистанция между текстом и читателем действительно велика, феноменология слишком легко сбрасывает со счетов знание древних языков и понимание исторической ситуации, общность человеческого опыта, преемственность веры и Духа, верность Бога Своим целям. Все эти факторы имеют прямое отношение к возможности постижения авторского смысла библейского текста.

Теперь взглянем на противоположный подход. «Наивный библицизм» – это иллюзия нейтральной, объективной экзегетики. Считается, что авторское значение текста полностью доступно при условии использования правильных методов, или что оно открывается духовно (условно назовем эти две версии библицизма «технократизмом» и «мистицизмом»). Читатель подходит к тексту как бы с «чистой страницы» и в результате своего исследования в точности формулирует библейские смыслы. Субъективность личного или общинного предпонимания не принимается в расчет.

Ценность этой позиции, прежде всего, в ее акценте на доступности и нормативности авторского смысла. Ее сторонники также подчеркивают важность изучения Библии и ее формирующую роль в жизни верующего и церкви. Однако наивные библеисты часто поддаются искушению считать результаты своего исследования текста тем самым единственным правильным значением. Как следствие, когда чье-либо понимание текста расходится с результатами их изучения, это (по их мнению) лишь свидетельствует о его ошибочности. Мысль о том, что несмотря на «правильные» методы их интерпретация тоже может быть ошибочной, или что оба толкования лишь отчасти отражают авторский замысел, им кажется посягательством на библейскую истину как таковую.

Следовательно, опасность этой позиции заключается в ее категоричности и притязаниях на исключительность. Наивно отождествляя свое понимание текста с авторским значением, библицист часто бывает неспособен к диалогу с альтернативными точками зрения. Еще хуже, когда такая позиция подпитывается уверенностью в том, что он стоит на защите истины, атакуемой со всех сторон силами зла. На практике подобное отношение ведет к конфронтации между верующими и церквями и подрывает единство Тела Христова. Однако логически вера в доступность или нормативность авторского значения – необходимое, но недостаточное условие для того, чтобы считать свое понимание текста идентичным ему.

Во-вторых, наивный библицизм зачастую слеп по отношению к собственным предпосылкам, с которыми читатель подходит к тексту. Он недооценивает историческую и культурную удаленность текста, написанного тысячи лет назад в другой культуре на мертвых сегодня языках, и не отдает себе отчета в сложности процесса реконструкции смысла текста. Скоропалительно отбрасывая альтернативные прочтения как ошибочные, он лишает себя возможности посмотреть на текст глазами христиан других традиций и богословских школ.

Разницу между представленными выше двумя подходами к герменевтике можно проиллюстрировать с помощью понятия «горизонт». Термин восходит к Хансу-Георгу Гадамеру, который определяет его как «совокупность всего, о чем индивидуум способен мыслить и отдавать себе отчет в определенный исторический момент в определенной культуре». Если представить себе горизонт автора и читателя в виде двух окружностей на плоскости, то согласно феноменологии, их площади почти не пересекаются, тогда как наивный библицист верит, что они практически сливаются.

Эти подходы зеркально противоположны и, по сути, усиливают один другой. Читая наивные толкования, в которых Писание воспринимается как вневременный документ, вещающий некий абсолютный и универсальный свод доктрин, постмодернисты видят в них иллюстрацию своих тезисов. И наоборот, наивные библицисты, читая комментарии сторонников читательского отклика, потеснее сжимают ряды в убеждении, что «кто не с нами, тот против истины».

 

Теория коммуникации и авторское значение

Теория коммуникации помогает нам увидеть, что нет никакой необходимости выбирать одну из двух крайних позиций, жертвуя зернами истины, содержащимися в противоположной. Принимая во внимание знаковую природу коммуникации, нужно признать долю правды в феноменологии – текст представляет собой набор символов, который не содержит в себе значение как таковое. Значение содержалось в сознании автора, и при каждом новом прочтении текста оно вновь рождается в сознании читателей.

С другой стороны, текст — это не произвольный набор знаков, а кодирование авторского замысла отражающими его социально обусловленными символами. Под водительством Духа автор выбрал из доступных ему знаков те, которые наилучшим образом выражают его мысль, и соединил их в осмысленное целое согласно правилам своего языка. Поэтому читатель не конструирует смысл и не извлекает его из текста: он реконструирует его. Он не создает смысл, а воссоздает его. Следовательно, экзегетика есть попытка реконструкции авторского значения текста. Элемент субъективности, присущий каждой такой попытке, в действительности является преимуществом, а не недостатком, особенно если читатель способен отдавать себе в этом отчет.

Далее, нужно согласиться и с тем, что читатель подходит к тексту с определенным предпониманием. Однако это не только неизбежно, а даже необходимо, потому что именно наш предыдущий опыт дает нам категории, нужные для понимания вообще чего бы то ни было. Читатель может позволить этим категориям контролировать свое прочтение текста, но вполне может и пересмотреть их в свете новых данных. Это похоже на процесс познания в других науках – мы приносим к тексту гипотезы и проверяем их на соответствие фактам. Текст либо подтверждает, либо опровергает, либо корректирует их. Подобным методом познания – методом верификации гипотез – оперируют естественные и общественные науки.

Таким образом, толкование – это диалектический процесс, который, вероятно, никогда не исчерпает всей полноты авторского замысла, но при определенных условиях вполне может достичь его адекватного понимания. Грант Осборн в одноименной книге представляет этот процесс как «герменевтическую спираль»: в отличие от теорий, которые утверждают, что читатель движется по замкнутому кругу между предпониманием и текстом, Осборн демонстрирует, что читатель, позволяя тексту корректировать свои исходные предпосылки, расширяет рамки исходной гипотезы и тем самым постоянно совершенствует свое понимание авторского замысла.

Энтони Тисселтон называет этот процесс слиянием или «совмещением горизонтов». Хотя полного слияния никогда не произойдет, эта та цель, к которой стремится ответственный читатель. Вникая в текст и изучая породивший его контекст, он глубже и глубже постигает авторский смысл, хотя вряд ли когда-либо полностью исчерпает все его нюансы, игру слов, исторические коннотации, интертекстуальные аллюзии, намеки и всю значимость текста для автора и первых читателей.

Учитывая, что нейтральная экзегетика невозможна, «единственно правильное» и окончательное истолкование текста тоже вряд ли возможно. Скорее, следует говорить не о правильном и неправильном (такая дихотомия оставляет нам только два взаимоисключающих варианта), а об адекватном, более или менее адекватном, и неадекватном истолкованиях текста.

Понимание описанных выше аспектов природы коммуникации налагает на читателя определенную ответственность: во-первых, необходимо вести постоянный диалог с текстом, не удовлетворяясь поверхностным чтением. Во-вторых, это значит культивировать осознание собственных предубеждений (жизненный опыт, образование, деноминация, пол, возраст, социально-экономический статус, этнос, культура и др.), поскольку они обладают потенциалом определять и ограничивать читательский горизонт. И в-третьих, важно корректировать свое понимание истины в диалоге с другими читателями. К этому последнему пункту я вернусь во второй части данной статьи.

Продолжение следует

Телеграм-канал Мирт - https://t.me/gazetaMirt