Окончание

Сторонники строгой однозначности текста склонны ставить этот вопрос в форме, предполагающей выбор только из двух возможностей: или одно значение, или много. Считается, что если мы верим в одно значение, то библейское христианство сохраняется, а если значений больше одного, то мы погружаемся в субъективизм. С такой позиции отказ от теории строгой однозначности неизбежно ведет к отказу от понятия истины как таковой, от авторитета Писания и библейской нравственности.

Столь категоричный подход вызывает беспокойство по нескольким причинам. Во-первых, двигать исследователем Библии должны не столько формальная логика и опасения по поводу возможных негативных последствий, сколько верность природе Писания со всей ее парадоксальностью. Как мне видится, выбор между одним значением и многозначностью ставит нас, словно «вилка» в шахматной партии, перед искусственным противоречием, где мы должны заранее решить, какую фигуру мы потеряем. Мне представляется более продуктивным не априорный подход, а тот, к которому мы придем в результате внимательного изучения очевидно неоднозначных текстов.

Во-вторых, страх перед воображаемой моральной катастрофой и нашествием либерализма ведет к тому, что всякий усомнившийся в догмате об однозначности рискует быть записанным в противники истины, духовности и морали. А это создает опасный потенциал для конфликтов, подрывающих доверие и взаимопонимание в Теле Христовом, – особенно, когда такой потенциал усиливается ощущением морального превосходства, оправдывающим противопоставление самих себя другим христианам.

Ответ на этот важный вопрос нужно начать с рассмотрения двух принципов, вытекающих из природы коммуникации. Первый состоит в том, что хотя большинство слов любого языка многозначны, в процессе речи каждое слово, а соответственно и высказывание, принимает лишь одно из множества потенциальных значений. Из этого правила есть исключения, о которых мы поговорим ниже, но в целом именно такова природа речевой коммуникации, а значит, таким должен быть руководящий принцип экзегетики.

В этом смысле толкователь восстанавливает единственный, изначальный смысл Священного Писания. Хотя мы признаем, что из авторского значения (meaning) могут следовать различные аспекты значимости (significance) и множество разных применений (application) для тех ситуаций, в которых находятся современные читатели, мы в корне расходимся с теорий читательского отклика и аллегорическим подходом, где текстам приписывается произвольное значение, никак не связанное с авторским замыслом.

Второй важный принцип: автор может намерено (или ненамеренно) прибегать к неоднозначности как риторическому приему. Под неоднозначностью здесь мы имеем в виду наличие у разных языковых единиц – как отдельных слов, так и высказываний и даже целых произведений – одновременно более чем одного смысла. На уровне отдельных слов или выражений источниками многозначности являются различные формы переносного значения (метафоры, метонимии, синекдохи, олицетворения и др.), основанные на одновременном присутствии в сознании говорящего двух разных, но концептуально связанных между собой предметов или явлений. Например: «идите и скажите этой лисице …» (Лк. 13:32) или «у них есть Моисей и пророки» (Лк. 1:29).

На уровне произведений такими источниками служат иносказания (аллегории) и притчи, которые можно рассматривать как расширенные метафоры и подобия, то есть как повествования, выступающие в переносном значении (Пс. 79:9-17; Отк. 12:1-6; Мф. 13). Многозначность текста также может порождаться игрой слов, интертекстуальными элементами и аллюзиями (косвенными отсылками) к другим текстам внутри или вне канона. Например, выражение «Сын человеческий» в устах Иисуса означает не просто человека, а мессианскую фигуру в силу отсылки к Дан. 7:13. «Жена» из 12-й главы Откровения отсылает нас не только к снам Иосифа и многочисленным пророческим текстам, представляющим Израиль как жену Господа, но и к обещанию победы «семени жены» над змеем в Быт. 3:15. Н.Т. Райт убедительно показывает имплицитные параллели, которые проводит евангелист Лука между описанием обстоятельств рождения Самуила, ведущих затем к помазанию царя Давида, и рождением Иоанна Крестителя, ведущим к помазанию Мессии Святым Духом.

Понимание неоднозначных высказываний часто вызывает трудности, особенно в случаях, когда автор намеренно прибегает к ним для того, чтобы скрыть свой замысел. Например, из текста Матфея можно сделать вывод, что иногда Иисус намеренно не истолковывал притчи слушателям, за исключением своих учеников (13:34). В других случаях Он намеренно прибегал к неоднозначным высказываниям, чтобы сделать информацию доступной только тем, кому она предназначалась: «и вы чисты, но не все», «что делаешь, делай скорее» (Ин. 13:10,27). Но чаще переносное значение используется с противоположной целью: прояснить или проиллюстрировать мысль. Тогда автор делает двупланность очевидной или вводит в текст неправдоподобные детали, которые показывают, что значение нужно искать не в прямом смысле, а в подтексте (например: виноградная лоза, ветви которой покрыли тенью горы – Пс. 79:8-11). 

Есть и еще один важный способ выражения многозначности: соотнесение отдельных высказываний или фрагментов текста с разными контекстами. В этих случаях одни и те же слова рассматриваются на фоне двух разных сюжетов или планов описания. Поскольку значение как таковое рождается при взаимодействии текста и контекста, одни и те же высказывания в сочетании с разными контекстами порождают новые смыслы. Примером такого переноса можно считать многие случаи использования Ветхого Завета в Новом (Мф. 1:22; 2:17; Деян. 2:31; Евр. 2:6-9).

Безусловно, подобный перенос не является произвольным: авторы новозаветных книг рассматривают историю Израиля от Авраама как часть более полной истории искупления во Христе, а события этой истории – как предвосхищение событий Нового Завета. Иисус рассматривается как тот, в ком совершенным образом исполнились изначальное призвание Израиля и данные ему обетования. При этом исходное значение текста (в своем первоначальном контексте) не отрицается и не упраздняется, однако те же слова приобретают второе, более полное значение в свете всей истории искупления. Так, применение ап. Павлом фразы «в семени твоем благословятся все племена» (Гал. 3:8) ко Христу не ставит под сомнение ее первоначальное применение к Израилю в целом (Быт. 22:18). То же самое верно и по отношению к новозаветной интерпретации обетования о сыне Давида, который воздвигнет дом Господу (2 Цар. 7:14; Пс. 2; Евр. 1:5; Деян. 13:33).

Очевидно, что эти новые грани смысла можно распознать лишь ретроспективно, рассматривая отдельные тексты в свете полного канона. Один из вопросов, который может возникнуть на данном этапе: были ли эти более полные смыслы частью первоначального авторского намерения? Логика сторонников строгой однозначности требует здесь положительного ответа, ведь значение текста, по их мнению, ограничивается тем, что хотел сообщить автор своим первым адресатам. В итоге, ими предпринимаются значительные усилия (иногда довольно убедительные, иногда несколько искусственные) продемонстрировать, что, скажем, пророки Михей или Иеремия знали о грядущем спасении во Христе практически то же, что знаем сегодня мы.  

По убеждению автора этой статьи, совсем не обязательно прибегать к таким попыткам. Если Библия представляет собой Слово Бога, переданное словами людей в истории, то логично предположить, что намерения Автора глубже и объемнее замыслов авторов. Пример этого можно увидеть в пророчестве Каиафы (11:51), который предсказал искупительную смерть Христа, не отдавая себе в этом отчета. Как замечает ап. Иоанн, «сие же сказал он не от себя». Ему вторит ап. Петр, утверждая, что «никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой» (2 Пет. 1:21) и что спасение во Христе являлось предметом «изысканий и исследований» тех самых лиц, которые предсказывали о нем (1 Пет. 1:10-11). Таким образом, мы видим, что апостолы не исключали возможность того, что намерение Автора не всегда ограничивалось замыслом автора.

Открывает ли такой подход дорогу аллегорическому толкованию? Нет, поскольку здесь совершенно иное богословское основание. Аллегоризация основана на платонической философии, согласно которой дословное значение текста есть лишь тень настоящего, духовного смысла. Этот более глубокий смысл текста и есть его настоящая ценность, тогда как историческое значение пренебрегается. Далее, аллегоризация часто подменяет библейское богословие философскими идеями, для которых слова Писания выступают не более чем легитимизирующим их источником.

В противовес аллегорическому подходу мы исходим, прежде всего, из приоритета авторского значения в контексте (включая и трактовки ветхозаветных текстов авторами новозаветных книг). Именно оно дает нам нормативные критерии для оценки всех возможных толкований.

Во-вторых, круг значений текста не бесконечен – он ограничивается потенциальными прочтениями в рамках библейского канона, то есть полной истории спасения во Христе. Библия уникальна тем, что представляет собой единый, целостный нарратив, состоящий, словно покрывало из разноцветных лоскутов, из множества коротких повествований. Идеи, лица, события и сюжеты каждого из них имеют смысл в своем непосредственном контексте, но могут потенциально приобретать более полное значение в контексте больших отрывков или всего библейского метанарратива.

И третье важное отличие: нормативными следует считать только те дополнительные значения, на которые нам непосредственно указали авторы Нового Завета. Мы, конечно, имеем право сегодня читать Ветхий Завет так же, как они: отыскивая новые смыслы, но здесь нужна осторожность. Даже если чье-либо интересное и неожиданное прочтение Ветхого Завета не выходит за рамки канонического нарратива, его лучше рассматривать как интересную иллюстрацию, пусть и полезную для назидания (как, например, уже ставшее классикой христологическое прочтение притчи о добром самарянине). Но не следует утверждать, что «так говорит Господь», и навязывать свое толкование другим.

Тем не менее, есть часть библейского канона, при исследовании которой поднятые нами вопросы многозначности имеют важное практическое значение. Речь идет о библейских пророчествах, которые еще не исполнились, и соответственно, их толкования не могут быть оценены ретроспективно. Сторонники однозначности тяготеют к дословному прочтению эсхатологических текстов: буквальный храм Иезекииля и жертвенные животные в 1000-летнем царстве, Израиль в центре Божьего плана, кардинальное различие между Церковью и Израилем. Соответственно, такое прочтение требует и буквального понимания миллениума (Отк. 20), в котором все эти обетования найдут свое дословное исполнение.

 С другой стороны, все вышесказанное не исключает возможности, что в этих текстах нужно видеть два плана содержания – буквальное прочтение изображает эсхатологические обетования в терминах, понятным иудеям того времени, тогда как на более глубоком уровне это ничто иное как символическое описание спасения во Христе и нового творения (Отк. 21-22). С этой точки зрения толковать миллениум буквально, вразрез с символическим характером всей книги Откровения, нет никакой необходимости. Такая интерпретация, как известно, тоже имеет долгую историю в христианстве.

Все это подводит меня к заключительному комментарию. Даже если мы согласимся с тем, что все тексты Писания имеют лишь одно значение, это еще не значит, что мы согласимся с тем, какое именно. Большинство наших разногласий вызвано именно тем, что мы склонны считать этим единственным значением результаты собственного исследования. Но следует помнить, что мы имеем дело с трудными текстами, написанными в рамках других культур тысячелетия назад. В попытках реконструировать их смысл мы нуждаемся друг в друге и в полноте свидетельства вселенской Церкви.

Вдобавок, есть немало текстов, о значении которых мы вряд ли когда-нибудь согласимся между собой по эту сторону вечности. Следовательно, важно поддерживать единство в главных вопросах веры – Евангелие спасения во Христе – и свободу мнений по некоторым другим взглядам на Писание.

В качестве завершающей иллюстрации представим себе спор двух читателей книги Откровения по поводу того или иного отрывка. Каждый из них, осознает он это или нет, находится под влиянием нескольких богословских традиций: первый придерживается реформатской сотериологии, диспенсационалистской эсхатологии и «сектантского» взгляда на социальные вопросы. Под влиянием этих традиций он, скорее всего, будет считать, что Церковь будет восхищена в начале 4-й главы, главы 6-19 описывают период Великой скорби для Израиля, а миллениум в главе 20 представляет собой буквальные 1000 лет.

Другой типаж – носитель арминианской сотериологии, амилленарист, который занимает активную социальную и политическую позицию, видит Церковь во всех главах книги Откровения, а великую скорбь считает описанием всего периода между первым и вторым пришествиями Христа.

При этом оба искренне верят, что спасение возможно только во Христе и что Бог в конце века будет судить живых и мертвых. Оба также верят в доступность и единство авторского смысла Писания. Чьи толкования вернее? Этого не выяснить без терпеливого и уважительного диалога, причем не только между ними, а с привлечением и других точек зрения на книгу Откровение.

Обоим толкователям важно понимать, что единство Церкви основывается не на исповедании одинакового во всех деталях набора доктрин, а на общей вере в евангельскую историю – в то самое повествование, о котором говорил Ириней. В век доминирования альтернативных нарративов евангельские христиане должны объединить свои усилия, а не нападать друг на друга. Наши доктрины вырастают из закономерного желания заполнить пробелы в библейском повествовании, построив логически стройные системы, отвечающие на наши вопросы к тексту. Но важно помнить, что это всего лишь попытки объяснить то, что скрыто от нас. Мы имеем на них право, но возводя их на один уровень с библейским откровением, мы создаем препятствия для единства, тогда как общая вера в библейскую историю спасения помогает нам сохранять его.

Выводы

1) Авторское значение остается важнейшей целью исследования текста и критерием его адекватной интерпретации.
2) Читатель не создает и не извлекает значение из текста – он воссоздает его. Это сложный процесс, в котором играют роль множество факторов.
3) Мы исходим из того, что авторское значение одно, допуская при этом, что в свете продолжающейся истории искупления текст может иметь более глубокий смысл, включая аспекты значения, не предусмотренные автором, но заложенные Автором.
4) Результаты индивидуальной экзегетики никогда не исчерпают полноты смысла текста. Необходим диалог со всей Церковью как герменевтическим сообществом.
5) Метод: историко-литературный, сбалансированный жизнью в Духе и критическим диалогом с другими участниками (историко-литературно-пневмо-диалогический).

Телеграм-канал Мирт - https://t.me/gazetaMirt