Хоронить близкого человека непросто. Но этот опыт не обойти практически никому из достигших зрелого возраста. А многие приобретают его гораздо раньше. Все мы смертны. Погребальные ритуалы обычно устроены так, чтобы помочь человеку осмыслить произошедшее и затем внутренне отпустить того, кто ушел раньше. Свою отдельную функцию в данном процессе выполняет эпитафия – поминальная надпись на надгробии. Буквально с греческого это слово так и переводится – «надгробный».

Возникновение эпитафий относится к весьма отдаленным временам. Хотя принято считать, что обычай этот возник в Древней Греции, легко убедиться в том, что он был характерен для многих ранних цивилизаций, например, для Египта, Древней Иудеи, Вавилона, Парфии, Китая и особенно для Японии. Убеждаясь в хрупкости и краткости человеческой жизни, соприкасаясь с гранью жизни и смерти, человеку необходимо на что-то опереться. И здесь особую ценность приобретает вера. Так было тысячелетия назад, так остается и поныне.

 

Исповедание веры

В прежние времена смерть фактически была частью повседневной жизни людей. Невысокая продолжительность жизни, неизлечимые болезни, высокая детская смертность. А для христиан первых веков ко всему прочему добавлялся постоянный риск, связанный с тем, что их религия была объявлена вне закона. Тысячи и тысячи из них обрели мученический венец. Вряд ли их близкие, отдавая им последний долг уважения, думали о том, что они создают исторические источники. Они ждали скорого пришествия Своего любимого Господа.

По понятным причинам надгробные надписи редко многословны, поэтому иногда они больше возбуждают любопытство, нежели удовлетворяют его. Первые христиане в основной своей массе были людьми простыми и небогатыми, как об этом и писал апостол Павел (1 Кор. 1:26). Вот почему часто их эпитафии выполнены неумело и неграмотно, но в катакомбах они остались в веках. Их главная отличительная особенность – свидетельство веры в воскресение из мертвых и бессмертие в Божьем присутствии. Рядом со словами нередко помещались христианские символы: различные вариации креста, «ихтус», то есть рыбка, якорь и другие.

Вот что писали в те времена язычники: «Мое нежнейшее дитя», «Мой дражайший муж», «Моя дорогая жена», «Да будет тебе земля пухом», «Да упокоятся кости твои», «Посвящено богам погребения», «Отошедшим духам», «Прощай».

А теперь ряд примеров христианских эпитафий: «Покоится в мире», «Живи в Боге» или «во Христе», «Живи вечно», «Нашел покой», «Бог да оживит твой дух», «Не плачь, дитя; смерть не вечна». Хорошо видно, что наставления того же Павла не пропали даром, а он писал: «…дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды» (1 Фес. 4:13).

Давайте еще мысленно пройдем длинными коридорами Римских катакомб и вчитаемся в надписи. Вот две эпитафии мученикам, относящиеся вероятно к III веку: «Здесь Гордиан, курьер из Галлии, замученный за веру, со всей его семьей покоится в мире. Воздвигла служанка Феофила».

Следующая гораздо пространней и поэтичней: «Александр не умер, он живет над звездами, а тело его покоится в этой могиле. Ибо он стоял на коленях, готовый принести жертву истинному Богу, когда его увели на казнь. О печальные времена! В которые во время священных обрядов и молитв, даже в подземельях, мы не в безопасности. Что может быть печальнее такой жизни? И что тогда подобная смерть? Даже те, кто не могут быть похоронены своими друзьями и родственниками, все равно, в конце концов, воссияют, как звезды на небесах».

А тут, похоже, церковь хоронила своих членов. Немногословно, но весьма достойно звучат эти слова. «Во Христе. Павлину, неофиту. В мире. Прожил 8 лет». «Во Христе. Эстония, дева; странница, прожившая 41 год и 8 дней. Покинула тело 26 февраля». «Болоза, да укрепит Бог тебя, ты прожила 31 год; умерла 19 сентября. Во Христе».

Вот явно надгробие представителя благородной семьи: «Септимий Претекстат Кацилиан, слуга Божий, который жил достойно. Если я служил Тебе, о Господь, я не раскаялся, и я буду благодарить имя Твое. Отдал Богу душу в возрасте 33 лет и 6 месяцев».

А вот скорбь родителей об ушедших детях, высеченная в камне: «Дорогому Кириаку, нежнейшему сыну. Живи в Святом Духе». «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель, Пастырь. Доброму и невинному сыну, который прожил 4 года, 5 месяцев и 26 дней. Виталий и Марцеллина, его родители». «Феликсу, достойному сыну, прожившему 23 года и 10 дней; покинул мир девственником и неофитом. В мире. Его родители сделали это. Похоронен 2 августа». Или слова любящей жены: «Моему дорогому и нежнейшему мужу Касторину, который прожил 61 год, 5 месяцев и 10 дней; достойнейшему. Его жена сделала это. Живи в Боге!»

Исповедание христианской веры перед лицом смерти видно в строках Василия Андреевича Жуковского:

Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его Спаситель–Бог.

XIX век в русской поэзии среди прочего был отмечен элегическим описанием смерти. В стихах стали открыто выражать скорбь по умершему. Так Николай Алексеевич Некрасов в стихотворении «Я посетил твое кладбище» выражает свою тоску по покойной супруге. Верой и надеждой пропитана «Эпитафия младенцу» Александра Сергеевича Пушкина:

В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного Творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.

А в самом начале XX века Иван Алексеевич Бунин также напишет поэтическую эпитафию-исповедание под названием «Надпись на могильной плите»:

Несть, Господи, грехов и злодеяний
Превыше милосердья Твоего!
Рабу земли и суетных желаний
Прости грехи за горести его.

Завет любви хранил я в жизни свято:
Во дни тоски, наперекор уму,
Я не питал змею вражды на брата,
Я все простил, по слову Твоему.

Я, тишину познавший гробовую,
Я, воспринявший скорби темноты,
Из недр земных земле благовествую
Глаголы Незакатной Красоты!

Христиане верят в бессмертие, в искупление грехов через жертву Иисуса для вечной жизни с Ним. Поэтому и похороны верующих людей разительно отличаются от любых других похорон. Есть скорбь, но нет места отчаянию. Есть будущность и надежда. Совсем недавно мне внезапно довелось подбирать эпитафию для родной сестры Татьяны. Я и подумать не мог о такой задаче. Сейчас на ее могильном камне три слова из Псалма 90: «Господь – упование мое». Это исповедание нашей с ней общей веры. Но нередко целью эпитафии является лаконично сказать о человеке самое главное.

 

«Послужной список»

В России эпитафия появляется необычайно поздно – лишь в конце XVI века. В качестве литературного произведения здесь она ведет свою историю с XVII столетия, а именно с творчества придворного поэта и первого русского библиографа Сильвестра Медведева. Затем определенный литературный стандарт для эпитафий задает Феофан Прокопович. Он был писателем, церковно-государственным деятелем и сподвижником Петра I.

В 1705 году, будучи преподавателем Киево-Могилянской академии, в курсе лекций по поэтике Феофан пишет: «Замечательной разновидностью эпиграмм является эпитафия или эпиграмма, которую обычно пишут на надгробии. Частей и отличительных свойств эпитафии столько же и они те же, что у любой эпиграммы; и приемы совершенно те же. В первой, или экспозиции, обычно дается краткое перечисление более примечательных деяний покойного, его доблестей или пороков, иногда же отмечается только его общественное положение или состояние и имущество. Во второй же части или в заключении, если покойный был лицом значительным, – помещают для завершения какое-нибудь выразительное изречение, указывающее на краткость жизни человеческой, на ее суету и бренность. Если же покойный был лицом незначительным или достойным осмеяния, то допустимо здесь применять даже шутки или политические остроты».

Надгробные эпиграммы, в особенности с политическими остротами, в России так и не прижились. Зато на весь XVIII век воцарилась так называемая эпитафия-«послужной список». Для лиц духовного сословия «краткое перечисление более примечательных деяний покойного» – это сокращенная версия жития. Но эпоха выдвинула на первые места «служилых людей». Их эпитафии теперь разрастаются до десятков прозаических и сотен поэтических строк. «Послужной список» становится чем-то вроде светского жития и даже индульгенцией, поскольку часто звучит обращение к Богу с просьбой успокоить душу умершего. То есть по задумке деяния покойного во славу монарха и отечества должны впечатлить не только прохожего, но и Всевышнего.

Мы уже отметили, что на раннехристианских надгробиях часто писали по возможности точное количество лет и даже месяцев и дней, прожитых человеком. На некоторых надгробиях более поздних времен можно встретить подсчеты длительности жизни с точностью до минут, а иногда даже до секунд. Вероятно, таким образом выражалась идея посвящения Богу всей человеческой жизни без остатка. Но в России XVIII столетия стали фиксировать подсчеты лет, месяцев и дней, в течение которых покойный находился в том или ином церковном сане. Получалось так, что только эти периоды жизни «засчитывались» в качестве служения Богу. Какая-то мораль в тексте в таких случаях не предполагалась.

В то самое время силой своего характера великий русский полководец Александр Васильевич Суворов преодолел сложившуюся традицию. Однажды он рассматривал гробницу одного австрийского фельдмаршала, на которую было нанесено много пышных слов. После осмотра Суворов сказал руководителю своей канцелярии: «К чему такая длинная надпись? Завещаю тебе волю мою. На гробнице моей написать только три слова: ”Здесь лежит Суворов”».

Его волю нарушили, и на могильной плите было написано: «Генералиссимус, князь Италийский, граф А. В. Суворов-Рымникский, родился в 1729, ноября 13-го, скончался 1800, мая 6 дня». Кстати, кому-кому, но этому человеку можно было написать еще очень многое. Например, что он был генерал-фельдмаршал Священной Римской империи и кавалер всех российских орденов своего времени. Полвека спустя внук полководца прислушался к голосу сослуживцев своего великого деда, много хлопотал и в результате выполнил завещание Александра Васильевича. Поэт Ю. Николаев в середине XX века следующим образом выразил свои впечатления от посещения знаменитой могилы:

С годами сердце жаждет простоты,
Побольше дел, поменьше разговоров.
Вот я стою у каменной плиты
С тремя словами: «Здесь лежит Суворов».

Ни мрамора, ни бронзы рядом нет.
Цветы и те глядят чуть-чуть сурово.
Как много надо одержать побед,
Чтоб так звучали три негромких слова!

Когда хватают славу на лету,
Когда о титулах заводят споры,
Я вспоминаю серую плиту
С тремя словами: «Здесь лежит Суворов».

Говорят, о мертвых либо хорошо, либо ничего. На страницах романа «Золотой теленок» его главный герой жестко нарушает это старое правило: «При спичечных вспышках великий комбинатор вывел на плите куском кирпича эпитафию: “Здесь лежит Михаил Самуэлевич Паниковский, человек без паспорта”». В своей надмогильной речи Остап Бендер прежде всего признал, что часто был несправедлив к покойному, а затем назвал его безнравственным самозванцем, гусекрадом, бывшим слепым, который жил за счет общества, имел вспыльчивый характер, отчего и умер. Козлевич и Балаганов, – поясняют И. Ильф и Е. Петров, – остались недовольны таким некрологом. Они всей душой жаждали привычных слов о благодеяниях покойного, о его чуткой душе, «а также обо всем том, что приписывается любому покойнику».

Однажды в ритуальном агентстве мне довелось видеть сгорбленную женщину, которая готовилась к похоронам мужа. Сотрудник агентства предлагал шаблонные эпитафии, отпечатанные и собранные в специальной папочке. А затем разговор приобрел совсем механический характер:

– Дорогому?
– Ну, дорогому.
– Любимому?
– Ну, любимому.

Горько, когда человек один-одинешенек перед лицом утраты и смерти. Не на что опереться. Нечего сказать. Пустота… Даже заезженный и фактически интернациональный RIP (rest in peace), то есть «покойся с миром» – не такой уж плохой вариант. А вот эпитафия солиста американской рок-группы «The Doors» Джима Моррисона гласит: «Он был верен своим демонам».

На древнеримских захоронениях супругов изредка можно встретить слова: «Прожили вместе» 15, 20, 30, 50 или даже 60 лет «без жалоб или ссор, не обижаясь и не обижая». Какое великолепное свидетельство семейного счастья! А одной из древнеримских христианок церковь не смогла написать на могиле ничего лучше следующих слов: «Дафна, вдова, которая пока жила церковь ничем не отяготила».

Одной из задач эпитафий является подведение итогов жизни. Однако выразить главное в жизни другого человека или своей собственной, и сделать это ярко и лаконично – непросто. А самое главное – чем наполнена наша жизнь? Что, так сказать, в ее сухом остатке? Суета и томление духа?

На могиле Ньютона написано: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, который с почти божественной силой разума первый объяснил с помощью своего математического метода движения и форму планет, пути комет и приливы океанов. Он был тем, кто исследовал различия световых лучей и проистекающие из них различные свойства цветов, о которых прежде никто и не подозревал. Прилежный, хитроумный и верный истолкователь природы, древности и Святого Писания, он утверждал своей философией величие Всемогущего Творца, а нравом насаждал требуемую Евангелием простоту. Да возрадуются смертные, что среди них жило такое украшение рода человеческого».

А вот слова на надгробии Мартина Лютера Кинга: «Наконец свободен. Наконец свободен. Слава Богу Всемогущему, я наконец-то свободен».

На белокаменном могильном кресте священника, богослова и философа Сергея Булгакова кроме имени и жизненных дат лишь два библейских слова: «Верою познаем. Евр. 11:3». Надпись на могиле Андрея Тарковского на Русском кладбище в Париже гласит: «Человеку, который увидел ангела». А на памятнике легендарному московскому врачу Федору Гаазу на Введенском кладбище в Москве высечен его знаменитый девиз: «Спешите делать добро!»

Мой замечательный друг составил великолепную эпитафию для своего погибшего пастора: «Нищий духом, богатый добрыми делами». Как отрадно видеть плоды верных Богу людей, насыщенных днями! «Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13:7). «Напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Отк.14:13).

 

Напоминание о главном

Рассказывают, что однажды на старое кладбище австрийской столицы зашел всклокоченный юноша. И хотя он был представителем богатой еврейской семьи, в тот поздний вечер парень искал тихое место, чтобы свести счеты с жизнью. Бродя среди склепов и могил, его взгляд остановился на одной надписи. Здесь было все, что так нужно в такую минуту: обращение к прохожему, призыв немного отдохнуть, напоминание о бренности бытия, призыв беречь дар жизни и быть счастливым. Простые, но мудрые слова, а также запах смерти произвели отрезвляющее впечатление и спасли в тот день молодого человека. Звали его Стефан Цвейг. Тот самый, что впоследствии стал всемирно известным писателем.

Бывают и курьезные эпитафии. На надгробии в американском Миннеаполисе значится: «Здесь лежит Эстер Райт, которую Бог призвал к себе. Ее безутешный супруг Томас Райт, лучший каменотес Америки, собственноручно выполнил эту надпись и готов сделать то же самое для вас за 250 долларов». На старом французском кладбище: «Здесь спит моя супруга. Ах, какой и ей покой, и мне покой!» В Мексике: «Густава Гумерсинда Гутиеррез Гузман. 1934–1989. Вечная память твоих сыновей (кроме Рикардо, который не сбрасывался)». Но все это исключения. Как правило, на кладбищах не до развлечений.

У французов есть старая пословица: «Если однажды ты почувствуешь себя самым счастливым человеком на свете – сходи на кладбище. А когда почувствуешь себя самым несчастным – сходи туда снова». Так сказать, кладбище-терапия.

Как известно, Михаил Юрьевич Лермонтов прожил 27 лет и стал классиком русской поэзии. Стихотворение «Кладбище» он написал, будучи шестнадцатилетним юношей. Вот его первые строки:

Вчера до самой ночи просидел
Я на кладбище, все смотрел, смотрел
Вокруг себя; – полстертые слова
Я разбирал. Невольно голова
Наполнилась мечтами; – и очей
Я не был в силах оторвать с камней! <…>

На протяжении XIX века одна эпитафия становится довольно распространенной на кладбищах Российской империи. По содержанию она напоминает ту, что однажды в Вене впечатлила юного С. Цвейга. Этот текст встречается на старых могилах Санкт-Петербурга, Москвы, Киева, Новосибирска, Великого Новгорода, Риги, Даугавпилса и других городов.

Прохожий! Ты идешь, но ляжешь так, как я.
Присядь и отдохни на камне у меня;
Сорви былиночку и вспомни о судьбе,
Я – дома, ты – в гостях; подумай о себе.

Авторство этих строк с незначительными отличиями приписывается то Павлу Ивановичу Сумарокову, то князю Гавриилу Петровичу Гагарину. Оба были чиновниками и литераторами. Здесь чувствуются отголоски библейской Псалтири и греко-римской античности. «Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю моему; не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои» (Пс. 38:13).

А вот обращение к живущим в переводе с латыни:

Эй, путник, отдохни-ка ты здесь маленечко.
Не хочешь? Все равно сюда вернешься ты.

Когда внезапная болезнь или даже смерть близкого или знакомого нам человека выдергивает нас из повседневной круговерти, для нас это шанс. Время коротко. Каждому придется предстать перед лицом Вечности, перед Создателем. Как резко обесценивается в такие отрезвляющие минуты почти все, ради чего мы тратим бесценные годы земной жизни! «Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселья» (Екк. 7:4). С каждым годом мы все чаще оказываемся в домах плача. Это возможность стать мудрее. Как важно при всяком удобном случае переосмысливать свои ценности, мотивы и цели! Сверять свои приоритеты с сердцем Бога. Синхронизировать свое сердцебиение с Небесами.

В мае 1913 года Марина Ивановна Цветаева написала свою знаменитую поэтическую эпитафию. Ей был 21 год. Здесь тоже есть знакомое нам обращение к прохожему, предложение «сорвать былиночку» и даже отведать дикий плод с могилы. Есть отчаянное желание жить. Есть древнее memento mori, но вместе с тем и жажда веры, и главного смысла.

Идешь на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной
И маков нарвав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Возможно, попытка составить эпитафию самому себе может стать полезным духовным упражнением. Для этого нужно то, чего так мало в современной городской жизни – уединение, размышление, молитвенный самоанализ. На одном из старых Японских кладбищ есть могила с надписью: «Дурные дела для вечности – пыль, хорошие дела – тоже пыль. Но как ты хочешь, чтобы о тебе вспоминали?»

В пыли земных дел вспоминать в любом случае будут недолго. Но что я скажу своему Создателю? А ты?