«Чудо и мученичество идут по одним дорогам; а мы по ним не ходим» (Клайв Льюис, «Чудо»)

Жажда смерти

«Я пишу Церквам и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога, если только вы не воспрепятствуете мне. <…> О, если бы не лишиться мне приготовленных мне зверей! Молюсь, чтоб они с жадностью бросились на меня. Я заманю их, чтоб они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули. Если же добровольно не захотят, я их принужу. <…> Теперь только начинаю быть учеником. <…>

Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечения членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола придут на меня, – только бы достигнуть мне Христа. <…> Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею землею. <…> Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего. <…> Живой пишу вам, горя желанием умереть».

Только что вы прочли слова Игнатия Антиохийского из его Послания к Римлянам (гл. 4-7). Главное содержание данного документа сводится к просьбе христианам столицы империи не предпринимать никаких попыток для освобождения Игнатия, известного епископа, которого скоро привезут туда для казни из Смирны. Послание наполнено жаждой смерти за Христа и притом смерти мученической. Вожделенные муки буквально смакуются.

Игнатий делится не только эмоциями, но и формирует богословие. Он утверждает, что, только встав на путь мученичества, он, наконец, становится учеником, то есть последователем Христа в подлинном смысле слова. Выбрал он этот путь подражания Господу и сораспятия добровольно.

В других строках он добавляет, что его мученичество будет представлять собой жертвоприношение Богу, а также возможность нанести поражение сатане. Мечта Игнатия сбылась в 107 году в правление императора Траяна, когда епископ Антиохийский был растерзан львами на арене, то есть именно так, как он мечтал.

Важно понимать, что Игнатий не исключение, не отклонение от нормы в свое время. Как раз его мировоззрение и было нормой для ранней церкви. Мученический венец в это время рассматривается как наивысшая честь, оказанная Христом Своим последователям, наилучшая возможность для христиан выразить свои убеждения.

Для язычников слово о кресте и практика сораспятия Христу виделись полнейшим безумием. Учитель одного из гонителей христиан императора Марка Аврелия, ритор Фронтон, писал:

«Какая удивительная глупость и невероятная дерзость! Они презирают верные мучения в настоящем, но боятся неизвестных в будущем; они боятся умереть после смерти, а пока они умереть не боятся: вот до чего у них надежда заглушает страх, обольщая утешительной мечтой о воскресении» (Min. Fel., Oct., 8).

На страницах своей «Церковной истории» Евсевий Памфил рассказывает о гонениях в Палестине, Кесарии, Фиваиде и во многих других местах. При этом он упоминает, что нередко прямо во время этих массовых казней новые христиане выходили вперед, публично исповедуя свою веру и требуя казни. Он был очевидцем трагических событий в Фиваиде, где пытали и казнили христиан самыми жесточайшими и изощренными способами.

Евсевий свидетельствует:

«Тогда же увидели мы изумительный порыв и воистину Божественные силу и мужество уверовавших во Христа Божия. Еще читали приговор одним мученикам, как уже со всех сторон к судейскому помосту сбегались другие люди и объявляли себя христианами, не беспокоясь о пытках, ужасных и разнообразных; бесстрашно проповедуя Бога Творца, они с радостью, с улыбкой и благодушием принимали смертный приговор и до последнего вздоха пели благодарственные песни Творцу» (HE, VIII, 9, 5).

Что творилось с этими людьми? Чем были наполнены их мысли? Откуда они набрались таких идей, которые были в состоянии блокировать инстинкт самосохранения? На страницах данной статьи мы постараемся постичь смысл христианского мученичества, изучив этот феномен в истории ранней церкви через призму Священного Писания.

 

Истоки

Конечно, иудаизм имел своих мучеников. На страницах IV Книги Маккавеев, созданной в конце I века, мы читаем о старце Елиазаре, а также о матери и семи ее сыновьях:

«Благодаря крови этих благочестивых и искупительной жертве их смерти Божественный Промысл спас Израиль, столько уже претерпевший» (4 Мак. 17:20-22; ср. Мф. 23:35).

Многие христиане знали эту книгу и воспринимали ее идеи.

Античная Греция и Рим тоже имели своих «героев-мучеников», среди которых следует прежде всего отметить Сократа, Зенона Элейского и Анаксарха. Концепцию и образцы «благородной смерти» дают трагедии Эврипида, античные романы и так называемые «Акты языческих мучеников».

Иногда эти прецеденты воспринимались в качестве «мученичества до Христа». А их смысл сводился к отказу от спасения или даже к самоубийству ради противостояния тирану или толпе. Тем не менее, Ориген утверждал, что

«христианин скорее отдаст за свою веру свою жизнь, чем язычник за всех богов кусок мантии» (C. Cel., VII, 39).

Безусловно, христианское мученичество – совершенно новая концепция и страница истории. Ее главный исток в добровольной крестной смерти Иисуса Христа как искупительной и невинной жертве для спасения человечества от греха и вечной погибели.

Иисус учил своих последователей радикальному посвящению:

«Кто открыто признает Меня пред людьми, того Я, Сын Человеческий, признаю перед Отцом Моим Небесным. А кто от Меня отречется перед людьми, от того и Я отрекусь перед Моим Отцом Небесным. <…>

Недостоин Меня тот, кто любит отца или мать больше, чем Меня, и тот, кто любит сына или дочь больше, чем Меня; и кто не берет свой крест и не следует за Мной – тоже недостоин Меня. Сберегший свою жизнь для себя – потеряет ее, а кто потеряет свою жизнь ради Меня – обретет ее» (Мф. 10:32-39, ИПБЗ).

Христиане впервые ввели в обиход сам термин «мученик». В классическом греческом языке слово martyr (μάρτυς) означало «свидетель» или «свидетельство» и применялось в юридическом контексте. В Новом Завете апостолы вполне традиционно названы μάρτυρες как свидетели распятия и воскресения Христа (Деян. 1:8; 2:32; 3:15 и др.), но затем постепенно это слово приобретает оттенки близкие к «мученику».

В Деян. 22:20 Павел назвал Стефана, которого иудеи побили камнями, «свидетелем Бога» (Στεφάνου τοũ μάρτυρός σου), а в Отк. 2:13 упоминается «умерщвленный свидетель мой Антипа» (’Αντιπας ό μάρτυς μου). Личное имя рядом с μάρτυς как минимум говорит о начале трансформации этого слова в христианской традиции. Акты мучеников часто содержат параллели с жертвоприношением, духовной бранью и даже гладиаторскими боями.

Тертуллиан завершает свою «Апологию» пафосными словами:

«Нам ничего не нужно в этом мире, разве только то, как бы поскорее выйти из него. <…> Распинайте нас на крестах, подвергайте пыткам, осуждайте, истребляйте. <…> Но никакая изысканная жестокость ваша не приносит вам успеха; она скорее располагает к секте нашей. Чем более вы истребляете нас, тем более мы умножаемся; кровь христиан есть семя [церкви]» (Apol., 41, 50).

Что может остановить носителей таких убеждений? Верно! Ничто и не смогло! Великое множество христиан последовало радикальному призыву Своего Господа, подкрепленному Его личным примером. Но далеко не всё в этой истории однозначно.

 

Крайности

Наряду с великим множеством информации о раннехристианских мучениках, которые, невзирая на пытки и страшные казни, оказались подлинными героями веры и свидетелями Христовыми, мы имеем немало примеров нездорового энтузиазма и фанатизма. Кто-то пытался таким образом оказать давление на языческих правителей, иные впечатлить собратьев по вере, а некоторые явно были исполнены амбиций или нетерпением.

Так Тертуллиан пишет, что в 185 году в Эфесе к наместнику Аррию Антонину по своей воле явилась группа людей, которые объявили себя христианами, требуя смертной казни. Сначала обескураженный проконсул приказал их арестовать, но когда к их числу пожелали присоединиться другие, он презрительно сказал:

«Несчастные, если вы хотите умереть, воспользуйтесь утесом или петлей» (Ad Scap., 5).

Диаметрально противоположной крайностью являлись так называемые малодушные или отступники. В периоды очередных вспышек преследований христиан они соглашались воскурять фимиам перед алтарями языческих богов или римских императоров, разными способами доставали фиктивные сертификаты о лояльности язычеству, либо выдавали Священные Писания на сожжение или предавали своих бывших единоверцев на смерть.

Отступников немедленно отлучали от церкви и во многих церквях даже после покаяния отказывали в восстановлении. Пострадавших за веру, но избежавших казни, почитали особо и называли исповедниками. Нередко именно исповедники были сторонниками милосердного отношения к малодушным в церквях.

Церковь трех первых веков развивалась в условиях прессинга со стороны внешних властей, под огнем критики греко-римских интеллектуалов, будучи разрываема ересями изнутри. Стоит ли удивляться, что по вопросу мученичества в ее ряды тоже время от времени проникали крайности или даже заблуждения?

Тертуллиан явно перегибал, когда писал, что души мучеников сразу отправляются на небеса, в то время как души остальных людей будут ждать страшного суда (De anim., 55,4). Кроме того, он писал:

«Кто не приходит к нам, лишь только поразмыслит? Кто не пожелает страдать, лишь только придет, чтобы получить вполне милость Божию, чтобы через кровь свою приобрести прощение за свои грехи? Ибо все грехи отпускаются за это» (Apol., 50).

Была распространена вера в то, что кровь во время мученической смерти заменяет воду и является вторым и высшим крещением. Считалось, что мученики, не успевшие принять водное крещение, крестились в собственной крови (Trad. ap., 19, 2). Постепенно формируется настоящий культ мучеников, который был основан на вере в то, что пролившие кровь за Христа обеспечивают таким образом спасение не только собственной душе, но получают способность осенять своей благодатью и других.

У могил мучеников проводили богослужения. И это вполне понятно и объяснимо: помнить своих наставников и равняться на героев веры, особенно в период преследований, – значит не только не лишать себя исторической памяти, но и сохранять в церкви преемственность поколений в самом возвышенном смысле – по отношению к верности Господу. Но возникающие таким образом практики молитв святым, суеверного почитания мощей, а затем и реликвий – все это по своей сути были признаки уклонения от апостольского христианства.

Первоначальное евангельское учение христоцентрично. Все, что уводит взгляд верующего в сторону от Иисуса, Начальника и Совершителя веры, единственного Посредника между человечеством и Богом, искажает план Основателя и Главы церкви о ней, обессмысливает Его голгофскую жертву. В Писании ясно прослеживается требование исключительного поклонения Господу.

В связи с этим у отцов церкви мы встречаем многократную критику различных злоупотреблений. Прежде всего, они осуждают так называемое добровольное мученичество как самоубийство. Не случайно еще апостол Павел пытался обуздать нездоровое рвение некоторых христиан:

«И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13:3).

Кроме того, епископы и учители предостерегали своих единоверцев от необдуманных попыток провоцировать римские власти, от ложных мотивов и «театральных» способов достижения спасения, а преступников и злостных должников старались оградить от нездорового стремления смыть свои прегрешения кровью. Такие мысли высказывали Киприан Карфагенский, Климент Александрийский, Лактанций и многие другие.

Стоит отметить, что непреодоленные крайности, которые мы описали выше, станут одной из важных причин возникновения монашества и особенно его изуверских форм, начиная с IV столетия. Гонения в империи иссякнут, а фанатизм останется. Это приведет к мироотрицающим и дуалистичным по своей природе видам аскезы. А идеал христианского юродства будет позже импортирован через Византию на Русь в качестве искаженной формы христианской святости.

 

Золотая середина

Воспевая идеал христианского мученичества, Тертуллиан порой будто увлекается. Но в конце он великолепно привносит сбалансированность своим формулировкам:

«Да, мы хотим страдать; но так, как и воин хочет войны. Он переносит ее не с удовольствием, так как с нею связаны страх и опасность. Однако он и сражается всеми силами, и, побеждая, радуется в сражении, потому что приобретает славу и добычу, хотя жаловался на сражение. <...> Поэтому мы побеждаем, когда нас убивают» (Apol., 50).

Автор «Мученичества Поликарпа», очевидно, ставил перед собой не только летописательскую задачу. Он формирует образец для подражания. Ученик апостола Иоанна, смирнский епископ первоначально ждал ареста, оставаясь в пределах города. Затем другие верующие уговорили его покинуть город. Но когда показался отряд воинов, Поликарп отказался спастись бегством.

Поведение знаменитого епископа подается как ортодоксальная модель, своего рода мученический стандарт. Данный образец противопоставляется поведению некоего Квинта, который сдался римским властям сам и подбил на это других христиан, а затем струсил и отрекся. Автор подытоживает и по сути выводит официальную позицию смирнской церкви:

«Мы не восхваляем тех, кто самостоятельно идет [на мученичество], потому что не так учит Евангелие» (Mart. Pol., 4).

Климент Александрийский также уверенно говорил о том, что по возможности сберегать свою жизнь не постыдно:

«Наставляя, «если гонят из одного города, бежать в другой» (Мф. 10:23), Он не советует избегать мученичества, как будто бы преследования сами по себе были злом, и не поощряет тех, кто бежит от смерти, страшась ее, но желает, чтобы мы не становились причиной или соучастниками дел, навлекающих зло на других, будь то наши люди, наши преследователи или палачи» (Strom., IV, 10).

Неподражаемый Григорий Богослов еще лучше выражает необходимость избегать обеих крайностей и формулирует принцип золотой середины:

«Закон мученичества таков, чтобы, как <…> не выходить на подвиг самовольно, так, вышедши, не отступать; потому что первое есть дерзость, а последнее – малодушие» («Слово 43»).

Чрезвычайно важный штрих добавляет Киприан Карфагенский. В своей работе «О смертности» он увещевает:

«Мученичество не в твоей состоит власти, а в воле Божьей. <…> Бог не хочет крови нашей, а требует веры».

Благая, угодная и совершенная воля Божья ведет каждого уникальным путем, на котором необходимы послушание, мужество и стойкость.

На страницах своей неординарной книги «Христианство и страх» Оскар Пфистер задается важным вопросом: почему первохристианская община не оказалась во власти отчаяния в ситуации мощнейшего прессинга и постоянного балансирования между жизнью и смертью? А ведь страх могло усиливать многое: жесткая привязанность к закону Моисея, ожидание Страшного Суда и предшествующих ему ужасов, и, далеко не в последнюю очередь, перспектива новых жестоких гонений.

Пфистер, который каким-то неведомым образом сочетал в себе пастора-богослова и психоаналитика, приходит к следующему выводу:

«Уравновешивающую силу являла раннехристианская община, исполненная любви к Богу, ко Христу и к братьям по вере. Трапезы проходили в группах и обычно заканчивались причастием («преломлением хлеба»). Это происходило «в веселии»: страх был преодолен.

Согласно Деян. 2:43, любовь к Иисусу должна была во время празднования преобладать и над страхом, который прорывался даже после сошествия Духа Святого, и над боязнью суда. К общине, объединенной ритуалом, присоединилась община, исполненная любви, которая с готовностью отдавала свое имущество, чтобы помочь обедневшим (Деян. 2:45; 4:32)» (М., 2019. С. 207).

Трудно не согласиться с этими словами, особенно памятуя слова апостола любви Иоанна Богослова:

«Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви. Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас» (1 Ин. 4:17-19; ср. Рим. 8:14-18).

Таким образом, христианское мученичество – это бескомпромиссная верность радикальному призыву Христа, лишенная неверных мотивов, крайностей фанатизма и малодушия, возгреваемая любовью и покоящаяся на фундаменте Божьей воли. Но это не все.

 

Протест

С точки зрения первых христиан, мученик – это борец веры, торжественно преодолевающий страх силой Святого Духа и несгибаемой верой. Подобно своему Спасителю, он попирает смерть собственной смертью, чая воскресения. Его подвиг – это манифестация, проповедь, свидетельство. Его главная вина в том, что он христианин.

В Римской империи сообщество христиан имело статус «незаконного собрания» (collegii illiciti). Последователей Христа в буквальном смысле преследовали за Его имя (Мф. 10:22; 24:9). И у римлян на то были свои причины. Христиане помнили слова апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям» (Рим. 13:1), и в то же время открыто шли против узаконенного беззакония.

Раннехристианский апологет Минуций Феликс перечисляет претензии, которые римляне выдвигали против своих соотечественников-христиан:

«Вы… чуждаетесь даже благопристойных удовольствий, не посещаете зрелищ, не присутствуете на праздниках наших, не участвуете в общественных пиршествах, гнушаетесь священных игр, жертвенных яств и вина» (Oct., 12).

Христиане отказывались участвовать в общепринятых ритуалах, таких как изливание вина или елея на предмет, жертву или алтарь в знак поклонения языческим богам или обожествляемому императору. За это их обвиняли в атеизме. Они не устраивали революций, но их высоконравственный образ жизни был немым укором римской культуре, общественному строю, жизненному укладу, религиозному синкретизму и даже политическому режиму.

В своей книге «Как христианство изменило мир» Альвин Дж. Шмидт говорит:

«Христиане осуждали принятые и даже одобряемые в римском обществе аборты, детоубийство, оставление детей, самоубийство, мужеложество, полную власть главы семьи над всеми членами семьи (patria potestas), угнетение женщин. <…> Римляне превратили христианских верующих в многочисленное воинство мучеников» (Новосибирск, 2013. С. 26).

Карен Арсмтронг на страницах книги «Поля крови: Религия и история насилия» идет в своих выводах еще дальше:

«Мученичество – это форма протеста бессильного меньшинства. Однако ужасная смерть мучеников стала яркой демонстрацией структурного насилия и жестокости государства. Мученичество всегда было и всегда будет не только религиозным, но и политическим выбором. Ведь христиан, безнадежно уступавших по возможностям властям, считали врагами империи, но их смерть стала дерзновенным словом о верности иной силе, чем империя. <…>

Христиане были убеждены, что, подобно Иисусу в Книге Откровения, участвуют в эсхатологической битве; противостоя, как гладиаторы, диким зверям на арене, они противостоят бесовским силам (воплощенным в имперских властях) и ускоряют славное пришествие Иисуса. <…> И их страдания (как они и сами были убеждены) приближали конец Римской империи» (М., 2016. С. 166).

Этот принцип первых христиан будут называть по-разному: «революционным самоубийством» или «ненасильственным сопротивлением». За свою немалую историю церковь имеет миллионы мучеников и исповедников. В прошлом столетии она получила опыт христианского свидетельства в условиях тоталитарных режимов. Сегодня она продолжает осмысливать свою осоляющую и пророческую ответственность.

Вернемся к словам Клайва Льюиса, вынесенным в эпиграф: «Чудо и мученичество идут по одним дорогам; а мы по ним не ходим». В свете того, что мы узнали о мученичестве, если мы действительно этими дорогами не ходим, следуем ли мы за Христом? В чем состоит наше свидетельство миру? Страдания христианам гарантированы и лишь воля Божья определяет их частоту и интенсивность для каждого в отдельности.

Апостол Павел наставлял Тимофея:

«Ты всегда неуклонно следовал мне – в учении, в образе жизни, в цели, в вере, в упорном терпении, в любви и стойкости, в гонениях и страданиях… Все эти гонения я перенес, и от всех Господь меня избавил! И всех, кто хочет жить свято, в единении с Христом Иисусом, ждут гонения. А негодяи и мошенники будут идти все дальше – из огня да в полымя! – и сбивать с пути и других, и себя» (2 Тим. 3:10-13, РБО).

Наивно удивляться, когда мы в очередной раз видим, как мир ненавидит Бога и Его детей. Но что делать, если мы видим, как несправедливо преследуют наших единоверцев или кого-либо еще? Или перед нашими глазами другие примеры узаконенного беззакония? Имеем ли мы право черное называть белым, а белое – черным? Или молча делать вид, что все в порядке?

Григорий Богослов сказал однажды, что «молчанием предается Бог» («Слово 21»). Это большой разговор и серьезный выбор. И на что нам еще опереться, как не на любовь, верность и волю Божью, которые освобождали христиан от страха во все времена?

 

Сайт автора: https://mchernyavsky.ru/

Телеграм канал газеты "Мирт " - https://t.me/gazetaMirt
Поддержать газету: https://gazeta.mirt.ru/podderzhka/