Deprecated: Function split() is deprecated in /home/mirtru/gazeta/content/index.php on line 221
Новгородские еретики в художественной литературе / Интернет-газета «Мирт»
Главная / Статьи / Рецензии / Новгородские еретики в художественной литературе
Новгородские еретики в художественной литературе
Новгородские еретики в художественной литературе

Д.М. Балашов "Марфа-посадница"

04.09.2017
2113

 

Новгородские еретики и их учение — одна из загадок русского Средневековья.

Вот, что писал Ю.В. Кривошеев в своей книге «Новгородские арабески»:

«В этой тематике всегда существовала какая-то недосказанность, недоговоренность, неясность определений и нечеткость выводов. Особенно это процветало в историографии XX века. Достаточно вспомнить, как довольно долго наши историки и историки-религиоведы как-то стыдливо замалчивали название одной из этих ересей, обозначаемой обычно источниками как ересь жидовствующих. Как ее только не именовали — по территориальному принципу: тут и новгородская ересь, тут и новгородско-московская. (Я добавлю, что приходилось мне читать и о ереси антитринитариев. А ересь стригольников называли еще и новгородско-псковской. — И. К.) А как ее только не определяли якобы по существу: и идеологическая борьба, и светское антиклерикальное учение, и антицерковное рационалистическое движение, и движение русского Ренессанса-Возрождения, и ересь русских вольнодумцев, и протестантов-реформаторов, и т. д. и т. п.».

Ученые спорят. Публицисты выдвигают версии. Например, писатель Максим Зарезин считает, что само дело о новгородско-московской ереси архиепископ Геннадий (Гонзов) раздул с подачи братьев Захарьиных — новгородских наместников, которые хотели поставить под удар ближайшее окружение Ивана III и через дьяка Ф. Курицына метили в «выезжан» из Литвы Патрикеевых, засидевших в государевой Думе старомосковское боярство.

По мнению новгородского писателя В. Г. Смирнова, «в головах еретиков забродила причудливая смесь христианства, иудейства и книжного рационализма» («Загадка русского средневековья»). Он же напоминает, что, по определению Иоанна Дамаскина, все ереси, родившиеся после победы христианства, имеют корни в иудаизме. При этом «жидовствующий» не всегда значит «верующий в иудаизм» или христианин, обратившийся в иудаизм. Обвинение применялось намного шире. Оно означало ересь вообще.

Олег Жиганков видит в движении «жидовствующих» влияние гуситов, ибо в Новгороде было множество выходцев из Польши и Литвы, а многие поляки получали образование в Чехии, принимали участие в гуситских войнах. (Кстати, известны примеры и обратного свойства. Вождь таборитов – наиболее радикального из гуситских течений – гетман Ян Жижка потерял глаз, сражаясь в числе других чешских рыцарей на стороне польско-литовских войск в битве при Грюнвальде в 1410 году.) «Влияние гуситских идей на Польшу было столь ощутимым, что потребовался специальный эдикт, запрещавший полякам ездить в Чехию и читать чешские книги» («Еретики, или люди, опередившие время»). А гуситы, как известно, отвергали поклонение иконам и мощам, отрицали необходимость монашества, источником веры признавали Св. Писание.

Р. Г. Скрынников подчеркивает, что «новгородская религиозная мысль имела самые древние корни. Новгородская республика избежала татарского погрома, благодаря чему сохранила рукописное наследие Древней Руси… В XV веке Новгород обладал… самым большим собранием рукописей во всем славянском мире… Новгородская образованность порождала вольнодумство» («Святители и власти»).

Академик Б.А. Рыбаков одним из источников ереси видит паломничество, широко распространенное в Средние века: «Паломничество расширяло кругозор, знакомило со всей мозаикой средневекового разномыслия». По мнению Рыбакова, стригольничество в Новгороде сосуществовало с ортодоксальным вероучением, были стригольнические монастыри(!), обряды, а стригольническая практика была близка религиозной западноевропейской мысли того времени. Недаром он стригольников именует гуманистами («Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия»).

Источником любой ереси, конечно, является недостоинство священников — достаточно вспомнить начало Реформации в Германии. Кроме того, эсхатологические ожидания (на 1492 год прогнозировался конец света) обострили напряженную умственную работу новгородских книжников. Они обратились к Ветхому Завету, к Каббале и даже к магии и чернокнижию в поисках новых истин. «Еретики отрицали: видимую церковь, монашество, культ икон и мощей. Это была уже тень Реформации, осенившая своим крылом смежную с Западной Европой часть древней Руси» (А.В. Карташев «Очерки по истории Русской церкви»).

О самих еретиках нам известно чрезвычайно мало. Точнее, известны обвинения в ереси со стороны архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого, некоторые имена и социальный статус обвиняемых. В Новгороде еретиками были в основном представители белого духовенства. В Москве существовал кружок государева дьяка Федора Курицына, куда входили переписчики книг, справщики (редакторы), дьяки. Сочувствовали ереси сноха великого князя Ивана Елена Волошанка и ее сын Дмитрий. Покровительствовали вольнодумцам сам государь и предстоятель церкви — митрополит Зосима.

По мнению главного критика ереси Иосифа Волоцкого «москвичи» были умереннее «новгородцев». Но и они осуждали институт монашества, продажность высшей церковной иерархии, критиковали святоотеческие предания.

Современные историки, например, А. И. Алексеев, справедливо задаются вопросами:

- могли ли гонимые в средневековой Европе иудеи оказать такое существенное влияние на священнослужителей в стране, население которой пятьсот лет исповедовало христианство?

- возможно ли допустить, чтобы священники-ересиархи стали настоятелями кремлевских соборов, а их последователи вольготно себя чувствовали при дворе великого князя?

- и, наконец, если этого не было, то кому и зачем нужна была эта фальсификация?

Изучив источники, А. И. Алексеев на первый вопрос отвечает положительно. Ересь жидовствующих, по его мнению, — «успешный пример обращения в иудаизм небольшой, но влиятельной части духовенства и мирян Новгорода, а также нескольких придворных Ивана III», который и сам был человеком, открытым к межконфессиональному диалогу, и, насколько это было возможно в Средневековье — толерантным. Соответственно, третий вопрос отпадает.

Обличали ересь первоначально лишь архиепископ Геннадий Новгородский и Иосиф Волоцкий, настоятель Иосифо-Волоколамского монастыря. (Геннадий из Москвы был «полусослан» в Новгород и положение его было двойственным: с одной стороны, второй иерарх после митрополита всея Руси, с другой – Новгород, хоть и покоренный, был у московских властей не в чести. Соответственно и пастырь такой паствы, самостоятельной в суждениях и мятежной по духу, должен был постоянно доказывать свое усердие и лояльность. А Иосиф был игуменом монастыря, который находился во владении брата Ивана III – удельного князя Волоцкого Бориса Васильевича. Били тревогу не московские иерархи и старцы, не свои, поэтому до поры до времени их «не слышали».) После многолетнего сопротивления церковно-государственной «вертикали» было созвано несколько соборов, на которых еретики были обличены, осуждены и подвергнуты репрессиям, вплоть до сожжения.

Интересно, что православные церковные иерархи использовали католический опыт, в частности, опыт инквизиции, когда еретиков-новгородцев прислали в Новгород на расправу к архиепископу Геннадию (Гонзову). Их посадили на ослов задом наперед, одели в балахоны с надписью: «Се есть сатанино воинство», на головы надели берестяные колпаки, которые затем подожгли. Неудивительно, ведь одним из советников архиепископа Геннадия был монах-доминиканец, по происхождению хорват.

(Любопытно, что владыка Геннадий прославился не только яростным обличением ереси, но и созданием с группой помощников первой полной Библии на славянском языке (Геннадиевской). На Западе Библию переводили на языки народов Европы протестанты (Мартин Лютер в Германии, Олаус Петри в Швеции, Микаэль Агрикола в Финляндии). На Руси, в Великом Новгороде переводом Библии озаботился православный иерарх. Был ли он, бывший архимандрит московского Чудова монастыря, подвержен влиянию надвигавшейся Реформации или просто чувствовал необходимость создания полной славянской Библии, доступной любому грамотному человеку?)

В отечественной художественной литературе почти нет сюжетов, связанных с новгородскими еретиками. И в досоветское, и в советское время выбор подобных тем не поощрялся. Церковно-государственные отношения в XV веке были сложны и очень мало напоминали официально декларируемую «симфонию». Достаточно вспомнить лишь споры «иосифлян» с «нестяжателями».

Интересно отметить, что государственная власть умело лавировала между этими вполне ортодоксальными течениями средневекового православия, в итоге добиваясь своего. «Иосифляне», став на короткое время фактически православной инквизицией, склонились перед державной волей Ивана III, взамен сохранив до поры до времени земельные и прочие богатства церкви. Но и с «богатой» церковной иерархией светская власть считалась очень мало. Впрочем, ничего подобного теории «двух мечей» у русского православного духовенства в те времена и не было.

Казенный, формальный взгляд на историю, взгляд через призму теории «официальной народности» (где, как мы помним, на первом месте стояло православие), с событийной конкретикой не «стыковался». А в советские годы и вообще интерес к религии и истории церкви, мягко говоря, не поощрялся. Если уж пишешь о Средневековье — значит, пиши о классовой борьбе. Ну, вот и писали… Молодой Ст. Куняев «угрожал» преп. Сергию Радонежскому от имени смерда:

— Твои хоромы подожгу — и в Северную Русь!

Ну какие хоромы у Сергия? У святого, который сам пахал, шил одежду, запретил вклады в обитель и отказался от архиерейства… Явно знаменитый ныне поэт-почвенник перепутал Сергия с Иосифом Волоцким. Но и Иосиф — будем к нему справедливы! — «копил» не лично для себя. Он собирал богатства для церкви, для благотворительности, для влияния в обществе, а сам жил не в хоромах.

Не могу не процитировать в переводе на современный русский язык отрывок из «Жития Сергия Радонежского, написанного почти «по свежим следам», через несколько десятилетий после смерти преподобного Епифанием Премудрым, монахом Троице-Сергиева монастыря, лично знавшем своего игумена:

«Он без лености братии как купленный раб служил, и дрова для всех… колол, и толок зерно, и жерновами молол и хлеб пек, и еду варил… обувь и одежду он кроил и шил; и из источника… воду в двух ведрах черпал и на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил».

Конечно, «государственный подход» к истории если не оправдать, то понять можно. Тем более что писатели работали под прессом цензуры, а жить и кормить семьи им как-то надо было. Издательства же тогда были тоже только государственные. Такой вот замкнутый круг…

Вызывает почтительное удивление ныне покойный Дмитрий Михайлович Балашов, который никогда не писал «под социальный заказ», спасая честь российской гуманитарной интеллигенции. И в его романе «Марфа-посадница» (1972), посвященном падению Новгородской республики, вопросам религии, исканиям новгородских еретиков отведено значительное место. Балашов относится к еретикам с сочувственным интересом (московские критики его за это упрекали и устно, и в статьях, но где теперь те критики, на каких библиотечных полках пылятся журналы с теми статьями?). А книга Балашова переиздается, потому что продолжает быть востребована все новыми и новыми поколениями читателей. Потому что интерес к истории неистребим и не сводится к социологической или идеологической парадигме.

Уже на первых страницах романа мы вслушиваемся в спор соловецкого игумена св. Зосимы и новгородского книжника Кузьмы со Славны. Зосима уязвлен: его не приняла великая боярыня Марфа Борецкая, велела гнать со двора. Может быть, поэтому в стихийно возникшем уличном споре он больше ругает оппонента, и почти не отвечает по существу:

«Ложь! Ересь стригольническая! «….» Прелесть змиева! «…» Нечестивец! Расстрига! Вот ты кто: расстрига, убеглый»… Кузьма, при большом стечении народа, обличает церковь за «поставление по мзде», скопление богатств, обрядоверие, недостоинство пастырей: «От Бога не откуписсе! «…» И обряды те тлен, Бог внутри нас!.. А днесь уже Христос на земли церквы не имат, зане вы, мнихи и священницы, по мзде ставлены!»

Семья Кузьмы погибла от мора (видимо, имеется в виду чума 1467 года). Сам он теперь оставил службу в церкви (вдовым попам нельзя было служить) и перебивался случайными заработками, проповедуя везде, где мог. Зосима назвал его стригольником, но, конечно, это в устах соловецкого настоятеля — еретик. (Есть основания полагать, что «жидовствующие» - духовные наследники стригольников.)

Интересно, что Балашов не называет ни Кузьму, ни других неортодоксальных христиан «жидовствующими». Они именуются «духовными братьями», что наводит нас на мысль о моравских братьях. Таким образом, Балашов с первых страниц романа погружает читателя в контекст эпохи, в контекст не только русской, но и европейской истории.

Мы видим новгородских еретиков не только глазами св. Зосимы Соловецкого, но и глазами боярина Григория Тучина, вхожего на их духовные беседы. На собрании молодых бояр в доме Борецких Григорий говорит другу — Ивану Своеземцеву:

— Это очень серьезно, Иван! Порою мне кажется, что это серьезнее всего, что мы тут говорим и делаем.

Диалог Григория с Иваном чрезвычайно важен — в нем раскрывается не только учение «духовных братьев», близкое к протопротестантизму. Два молодых боярина спорят о силе слова и духа, об истинном и ложном, о судьбах мира и церкви. Напомню, что действие романа происходит в 60-70-е гг. XIV века. В 1492 году ждали конца света. (В определенном смысле он и произошел. С открытием Америки незаметно, но неуклонно средневековый мир, средневековый уклад жизни начал изменяться.) А конец света, по мнению людей Средневековья, должен сопровождаться страшными знамениями, скорбями, болезнями (во время недавнего мора — эпидемии — чумы погибло более 50 тысяч новгородцев, положенных в братские могилы-«скудельницы») и лжеучениями.

— Но ты можешь объяснить их учение?

— Признаться, я сам еще многого не понимаю. Но они, во всяком случае, считают, что жизнь духа главное, а плотское — тлен, и на деле следуют своей вере.

— Но разве церковь созиждется не тем же Христовым ученьем?

— В букве, но не в духе. Буква омертвляется, а дух живет, и для оживления духа приходится ломать букву….

— Но отвергать Христа для Христа? Этого мне не понять!..

— И потому-то Его именем и торгуют на всех наших торжищах духовным. Каждогодно празднуем распятие и воскресение Христово, будто и впрямь Он выкупил вперед и до конца времен все грехи наши… Потому же они и поклонение сотворенным вещам — иконам — отвергают.

— Отвергнуть легко! А ежели черный народ станет рубить иконы и новое насилие воцарит?

— Там и много другого: счислению лет, противлению лунному, звездотечению учат…, — отвечал Тучин с легкою, чуть приметною неохотой, поглядывая по сторонам…

Писал это Балашов в конце 60-х гг. прошлого века, вскоре после хрущевской антирелигиозной кампании, в карельской деревне Чеболакше, где тогда жил «натуральным хозяйством». Поражает его стремление вжиться в Средневековье, понять и прочувствовать средневековую ментальность. Отсюда — напряженное внимание многих персонажей романа к вопросам веры. Ведь атеистов в Средние века было немного. Верило в Бога абсолютное большинство населения, но сама вера могла быть разной…

В XV веке по всей Европе прокатилось гуситское движение, предвещающее Реформацию. И в Новгород — самый европейский город тогдашней Руси — проникали новые идеи и сомнения. Как Балашову удалось напечатать, протащить через цензуру целые страницы, посвященные вопросам веры? Загадка. И гражданский подвиг.

Балашов описывает собрание «духовных братьев», дает и топографическую привязку: дом попа Дениса на Михайловой улице. Собрания начинались общей трапезой, очень простой — вареная чечевица с постным маслом, вода, хлеб, квас. Боярина Тучина умиляет почти апостольская бедность горницы, простота обстановки, отсутствие икон, одно распятие, множество книг: «Нравились Тучину …глубокая вера, …неподдельная тревога о спасении ближнего своего».

На собрании идут споры о догматах (Троица объявляется языческим пережитком, как и поклонение святым и иконам) и о том, поймет ли простонародье веру без привычной церковной обрядности: «Сильна церковь, материальное, вещественное, неизменное дает человеку. А духовное, невещественное, что земными очами невидимо и перстами неосязаемо, — кто поймет? Лишь избранные, а они редки». И беспокоятся о том, что новгородцы-простецы в массе своей не спасутся.

На Святках «духовные братья» опять заседают у попа Дениса, который беседует с евреем Схарией, расспрашивая его «о книгах, числах, именах, а также о делах на далекой Волыни». Жидовин Схария, впрочем, как и поп Денис, — персонаж исторический. Многие исследователи считали, что он, Схария, и есть «заводчик» ереси жидовствующих.

Балашов, как видим, здесь идет вразрез с мнением большинства. Для него Схария — человек со стороны, чужой братству Дениса, лишь единожды приглашенный специалист по Каббале и астрологии. Денис чувствует себя убежденным христианином, как и весь его кружок. Правда, он перекрещивает особо приближенных в какую-то «истинную веру», и это уже настораживает, как и интерес к оккультной Каббале.

По мнению многих историков, общением со Схарией дело не ограничивалось. Попы Денис и Алексей тайно приняли иудаизм, внешне оставаясь не только христианами, но иереями. Балашов, симпатизирующий своим персонажам, эту версию считает клеветой.

Перекрестив Григория Тучина в «истинную веру», поп Денис наставляет его как истинный иезуит: мол, если Великий Московский князь захватит Новгород, то « тяжек крест народный будет… но и великое очищение гражданам и граду нашему! Ибо через то возмогут обратиться к дражайшему в себе, к духу Божию, поняв тщету сокровищ стяжания и суеты земной».

На вопрос деморализованного Григория, а не помочь ли в таком случае великому князю захватить город, духовный отец отвечает однозначно: «Могущий вместить да вместит. А о прочем — спроси свою совесть… Апостолы не призывали к прещению власти предержащих, ибо зло множит зло, но звали к любви… И кого ты предашь, ежели станешь служить не насилию, а любви?».

Не знаю, возможно, поп Денис был незлобив, кроток и политически наивен (в ортодоксальном православии таким мне представляется радетель и проводник московских интересов Михаил Клопский), но известно, что после подчинения Новгорода государь забрал его в Москву и определил протопопом одного из кремлевских соборов. Невольно закрадываются определенные сомнения. И в этом тоже писательское мастерство Балашова — при всей симпатии создавать неоднозначные, полнокровные образы ему удается блестяще.

Новгородские еретики перенесли ересь в Москву. Поэтому ее еще называли новгородско-московской ересью.

Собор 1490 года осудил еретиков за иконоборчество, поругание крестов, неверие в чудотворцев и отцов церкви, в непризнании Христа сыном Божьим и, наконец, в праздновании субботы вместо воскресенья. Кроме того, в приговоре было сказано, что еретики «веру жидовскую хвалят», иконы зовут идолами.

Заволжские старцы Нил Сорский и Паисий Ярославов объявили ересь расплатой за грехи церкви. Напомнив участникам собора о милосердии, они предлагали лишь упорствующих отлучать от церкви, раскаявшихся же еретиков прощать совершенно. Но иосифлянское большинство собора к ним не прислушалось. На этом и последующих соборах еретиков обрекли на казни и унижения.

Ненависть к инакомыслящим свойственна и некоторым современным писателям, «транслирующим» свои реакции на персонажей. «На кулаки свои глядел Иван Васильевич с вожделением: так бы и расквасил Федьке Курицыну великоумную морду!» (В.А. Бахревский «Преподобный Иосиф Волоцки: судьбе и время»). Речь идет о великом князе и канцлере, а не о бригадире бандитов и его подельнике, и мне представляется, что для исторического повествования такой развязный тон неуместен. Поневоле вспомнишь Балашова, в лучших своих романах величаво-убедительного. Но Балашов трагически погиб летом 2000 года, а писателей такого масштаба, дарования и историзма сейчас, увы, нет.

Я не буду оригинальна, если отмечу, что новгородские еретики и их учение поспособствовали зарождению протестантской традиции на Руси. Сколько в их учении от Запада, сколько — от иудаизма, сколько — от стригольничества, пусть определяют специалисты-религиоведы. Мне же хотелось сегодня обратить ваше внимание на прекрасный, будящий мысль и чувства, абсолютно современный по духу исторический роман, раскрывающий нам духовный мир новгородцев XV века, их духовные искания, обретения и потери.

 

«Феномен российского протестантизма», материалы научно-исторической конференции (Великий Новгород, 2016)

 

Тэги:   жизнь церкви   
Еще читать