День 17 марта 1991 года я помню хорошо. В этот день произошли два уникальных события. Правда, масштаб уникальности был разным – одно было уникальным вообще, а второе – уникальным лишь для меня.
Под первым я имею в виду проведение Всесоюзного референдума о сохранении СССР, состоящего из нескольких вопросов. Уникальность была в том, что за всю не такую уж и короткую историю существования Советского Союза до этой даты, а также в краткий период существования страны после нее, – никакие всесоюзные референдумы больше не проводились. Да и этот референдум был какой-то «сырой», так как никак и нигде не было отмечено, что же должно было следовать вслед за подсчетом голосов?
Второе событие не носило глобального характера, но для меня лично было, пожалуй, более существенным: в этот день я принял крещение в одной из протестантских церквей.
В то время довольно много людей приходило в церкви разных христианских деноминаций. Едва ли не большинство приходящих составляли те, кто был воспитан в нехристианской традиции. Это были люди, которые всего несколько лет назад вообще мало что слышали и о христианстве вообще и о каких-то его направлениях в частности. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что люди тогда приходили не только в церкви – интерес был ко всему, что так или иначе связано с какими-то мистическими вещами: эзотерикой, восточными религиями, астрологией и прочими закрытыми до этого времени темами.
Прошло ровно 30 лет. Срок солидный. По крайней мере, достаточный для того, чтобы посмотреть назад и попытаться получше понять, что произошло за это время. Я имею в виду, конечно, не то, как изменилась страна со времен референдума 17 марта (думаю, что тут желающих подвести итоги хватит и без меня). Я про то, что изменилось во мне с того дня, когда я крестился. Понимаю, что трудно сохранять объективность, глядя на себя, поэтому на это и не претендую.
Наверное, как и любой человек, пришедший в церковь в уже относительно зрелом возрасте, сначала я пережил тот период, который можно назвать очарованием. Некоторые его ошибочно принимают за то, что именуется в Библии «первой любовью». Однако это нечто другое.
Часто в первые недели, месяцы, а иногда годы после принятия христианства церковь уверовавшему представляется исключительно в каких-то розовых тона. Как какое-то очень близкое к идеалу сообщество, а отдельные люди, в него входящие, видятся очень светлыми, отзывчивыми и благочестивыми. Ну, а служители и вовсе воспринимаются почти как святые.
Потом, как это часто бывает, очарование сменилось разочарованием. Такое тоже случается нередко – все вдруг начинает видеться уже несколько более будничным, а правильнее сказать, реальным. Через сравнительно небольшое время вдруг начинаешь замечать, что некоторые братья и сестры оказываются не такими уж безупречными и идеальными.
Сегодня я уже не так остро воспринимаю тот факт, что знаю немало людей, очень далеких от христианства, которые бы никогда не позволили себе того, что могут позволить люди, составляющие церковь. Я имею в виду какие-то проявления нечестности, непорядочности, безответственности. Разумеется, все люди очень разные. Есть очень порядочные христиане и совершенно бесчестные атеисты, но бывает, к сожалению, и совсем наоборот.
Сегодня меня это тоже огорчает. Но где-то на втором или третьем году моего пребывания в церкви – просто обескуражило. Я думаю, что этот переход от очарования к разочарованию – наиболее болезненный период в жизни новообращенного и, к сожалению, многие на этом этапе покидают церковь навсегда. Кто-то продолжает при этом считать себя все-таки христианином, который «верит в Спасителя, а не в земные институты», а кто-то и вовсе разочаровывается в самом христианском учении.
По моему мнению, подобная идеализация братьев, сестер и особенно служителей, за которой, как правило, следует и разочарование, – очень свойственна именно русскому человеку. Признать свою испорченность и греховность не является для многих из нас большой проблемой. За редким исключением мы как раз очень хорошо понимаем свою духовную никчемность, хотя и не очень готовы в этом признаваться.
Но так хочется верить, что где-то есть эта «совершенная» церковь, где служат абсолютно святые люди, а прихожане, пусть и не достигли такого уровня святости, как служители, но уже где-то «над подходе». Пускай эта церковь даже не в моем городе или даже регионе, но где-то она непременно должна быть. И там должны быть те безупречные служители, которым можно доверить самое сокровенное, которые всегда выслушают, поймут, примут, поддержат. Которые так мудры, святы и добры, что и обличение из их уст принимается легко и сразу же хочется непременно что-то изменить в самом себе, стать лучше.
Кстати, эта наша особенность хорошо описана у Федора Достоевского в «Братьях Карамазовых» в главе «Старцы»:
«… для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Осознание того, что я не таков, каким должен быть, что мир вокруг меня несправедлив, что вокруг много лжи и лицемерия, – довольно болезненно. Крушение же последней иллюзии, понимание того, что «и в церкви все не так» (не так, как я ожидал), для русского человека бывает еще более болезненным. А часто просто трагическим и разрушительным. Через этот непростой этап разочарования прошел, конечно, и я.
За прошедшие 30 лет я изменился. Хотелось бы считать, что непременно в лучшую сторону, но не уверен. Уверен лишь, что внутри меня поменялось многое. Изменились взгляды, вкусы, предпочтения. Что-то, что казалось очень важным в первые месяцы и годы жизни в церкви, ушло куда-то на второй план. И наоборот – многое, что казалось простым и не требующим внимания, сегодня волнует куда больше, чем тридцать лет назад.
Наверное, как многих неофитов меня поначалу сильно волновали какие-то сложные теологические вопросы. Проблемы постмилленаризма и амилленаризма, вопросы, связанные с предопределением и безусловностью избрания, – все это очень занимало, и я хорошо помню, как в кругу примерно таких же неофитов, мы горячо все это обсуждали и спорили. Яростные споры иногда затягивались едва ли не до утра. Много, конечно, дискутировали и о таких вещах, как пресуществление или крещение младенцев, по отношению к которым у христиан разных деноминаций наблюдается разномыслие.
Сегодня я несколько по-другому отношусь к подобным вопросам. Это не значит, что я стал их считать совершенно неважными. Просто я уже хорошо знаю аргументы (вполне убедительные) сторонников разных взглядов и не очень хочу тратить время на подобные дискуссии. Все это, спустя три десятка лет, как бы оказалось сегодня вне фокуса моего интереса.
Если обобщить, то можно сказать, что тридцать лет назад меня куда больше настоящего волновало прошлое и будущее. Ветхозаветная история, история Церкви и размышления о том, что ждет нас в вечности почти не оставляли времени на настоящее. Как жили христиане во времена апостолов? Как будет происходить то, что описано в книге Откровение? Все это занимало куда больше, чем сегодняшний день с его заботами. Сегодня же акцент сместился в сторону современности.
Что еще поменялось? Апостол Павел в своем письме пишет Тимофею, что необходимо постоянно вникать в себя и в учение. Увы, я не Тимофей и тем более не Павел, поэтому не могу похвалиться, что прошедшие тридцать лет только этим и занимался, то есть, делая одно, не забывал про второе. Думаю, что все-таки в первые годы моей христианской жизни я куда больше вникал именно в учение.
На «вникание в себя» уже не оставалось ни времени, ни сил. Тем более, что тогда я был уверен, что надо не просто вникать в учение, но и непременно рассказывать о нем другим, объяснять все нюансы и особенности, предостерегать от возможных ересей и ошибок, которые можно сделать. Не знаю, хорошо это или плохо, но вникать в себя у меня сегодня получается лучше, чем вникать в учение. Неимоверное желание рассказывать что-то другим или тем более в чем-то их убеждать или переубеждать ушло. Хотя, конечно, я прекрасно понимаю, что перекос в эту сторону опасен и грозит тем, что можно совсем уж глубоко закопаться в собственную персону и бесконечный самоанализ.
Поменялось многое. То, что было интересным сегодня интересует меньше, а, что не волновало вовсе 30 лет назад – сегодня начинает беспокоить. Не могу сказать, что сегодня у меня осталось меньше вопросов, чем было раньше. Что-то конечно, прояснилось, но что-то из того, что казалось вроде бы простым и очевидным тогда, – сегодня уже выглядит куда более сложным.
Скажем, хорошо знакомые слова из 4-й главы Послания к Филиппийцам о том, что надо открывать свои желания перед Богом, сегодня уже кажутся совсем не такими простыми, какими казались раньше. Насколько я реально готов открывать все свои желания и мечты перед Ним? Да и поступаю ли я так? Готов ли честно говорить о том, чего мне хочется? Не только о «правильных» и «благочестивых» желаниях, но и обо всех остальных? Честен ли я с Ним? Готов ли говорить обо всем, о чем мечтаю?
Что еще я мог бы сказать, оглядываясь на эти три десятка лет? Думаю, что многое из того, что было во мне в 91-м, ушло совершенно естественным образом. Так и должно было произойти и это можно назвать словом взросление. А что-то из того, что утеряно, наверняка терять не следовало, но, увы, сохранить не очень получилось.
Я точно не готов повторить вслед за Павлом, что все эти годы я «подвигом добрым подвизался». Стать лучше, чем я был, за все эти годы не очень-то получилось. Утешаю себя тем, что, возможно, у меня еще есть время, а значит, и шанс что-то поменять в лучшую сторону. Конечно, я не про изменения мира, а про себя.
Выше я писал, что многие уходят из церкви, так как разочаровываются в людях, ее составляющих. Как ни больно это осознавать, но я почти уверен, что в мире есть и те люди, которых разочаровал я. Я имею в виду, что кто-то, возможно, отвернулся от церкви, встретив там меня и осознав, что, если в церкви есть такие христиане, то они лучше останутся вне ее.
Стал ли я за тридцать лет ближе к Богу? – Не знаю.
Стал ли я лучше знать Его? – Тоже не знаю.
Наверное, сегодня я просто вижу Его несколько иначе, чем раньше. Разумеется, Он остался тем же, кем и был. Просто в первые годы я как-то больше обращал внимание на Его суверенность, могущество, славу.
Сегодня я, пожалуй, лучше научился видеть в Нем другое – Его милость и любовь. По крайней мере, меня Он уже тридцать лет продолжает терпеть, прощать и любить.
17.03.2021
